Эльчин Сафарли - Мне тебя обещали
Я верю в отношения, не верю в брак. Мне не по душе торжественная волокита с документами, штампами, подписями своими и подписями свидетелей. Как зафиксировать то, что рождается вне, а зачастую и против законов мира? Моя бабушка говорила, что брак — это общий дом, фундаментом которого обязательно должна быть любовь. По мне, так сегодня брак — такой небоскреб, что его фундамент давно похоронил все хорошее. Может, я предубежден — мои родители не были счастливы друг с другом, и я вырос в никчемном союзе двух уставших друг от друга людей. Кто-то известный писал, что мужчины женятся со скуки, женщины — из любопытства. И те, и другие в результате испытывают разочарование. Пожалуй, это самая общая история.
Я знаю только одну причину разрушившихся отношений, она совсем не связана со штампом в паспорте. Недосказанность. Все начинается с нее. Слова, эмоции, подозрения, сомнения сдерживаются, остаются внутри, гниют. Так может продолжаться несколько лет, потом взрыв — и ничего, кроме пустоты. Конечно, бывают удачные браки, когда смотришь на людей и понимаешь: вот оно, то самое, выше всего. И эта удача — плод терпения. Если не забывать о нем в сложных ситуациях, то выиграешь больше, чем проиграешь. Но не у всех есть терпение — особенно в наше время, когда, чтобы оставаться на месте, нужно бежать. Ну а в любви без терпения никак. Ведь любовь так похожа на спортивные тренировки. Когда, как часто и в какой последовательности — ты сам себе тренер. Сделать колесо на первой же тренировке не получится. А хочется.
Стюардессы раздают еду. Моя болтливая соседка, сдирая пленку с пластмассовых мисок, на время затихает. Семейная пара сзади выбирается в проход — сначала он, потом она медленно перемещаются посреди жующих пассажиров к носу самолета. Где-то на середине салона он неожиданно останавливается и притягивает ее, грустную и задумчивую, к себе. Она сначала упирается, удивленно смотрит, а затем расслабляется, кладет руку на его плечо. Прощение нисколько не требует, чтобы ты понимал человека, которого прощаешь.
Все-таки женщины намного лучше мужчин. Мы безмозглые эгоисты, самовлюбленные нытики. Слишком многое мы делаем ради общественного мнения. А женщины до последнего верят в нас и, я уверен, что многие, поделись я с ними своими мыслями, сказали бы: «Нет, мой Ваня (Вано, Йохан, Джон, Хуан или Яхья) не такой!» Они способны находить нам оправдания — вот в чем их абсолютное преимущество.
25
Город продуваемых насквозь улиц. Погода расслоилась — к лету пришили невидимую подкладку из осени. Если взглянуть со стороны, то вот эта женщина тоже под солнцем, как и все остальные. Но только она чувствует, как дождь стекает по ее волосам, проникает сквозь одежду, капает с ресниц на щеки. Имитация невыплаканных слез. Наверное, Богу смешно смотреть с неба, как разрушается последняя надежда одного человека.
Легкий ветерок треплет паутины на подоконниках, шелестят сочно-зеленые листья деревьев. Нескончаемый поток людей, и в нем идет она — женщина с маленькой девчушкой, у которой улыбка светлее любого солнца. Только сейчас она не улыбается — всхлипывает.
Кто-то идет за своим, пусть маленьким, счастьем. Кто-то доедает остатки последних дней жизни, в которых тоже были мечты, стремления, попытки обрести то, в чем, казалось, был недостаток. Жизнь никогда не руководствуется правилом «всем поровну». У одного прибывает, у другого убывает. Смешна иллюзия равновесия.
В материнских объятиях малышка перестает плакать. Обхватывает крошечной ручкой мизинец, закрывает глаза. Она прислушивается к маленькому сердцу. Бьется. Короткие тревожные удары. Врач сказала, что надежды нет, легкие отказывают. Медицина бессильна, медицина не знает, не умеет. «Два дня. В лучшем случае». Она со скандалом забрала ребенка из больницы, подписав все мыслимые бумаги. Она берет за себя ответственность — ну а кто же еще? Кому, если не ей жить с этим? Будто врачи обещали вернуть малышку к жизни, а она, неразумная мать, лишала дочь шанса дышать дальше. Во всех больницах города говорят о пустых надеждах. «Поймите, женщина, если вы ее заберете, она сразу умрет». Ребенок должен быть с матерью, даже если следующий шаг — неизвестность. Люди дышат иллюзиями. Абсолютно все. Путают иллюзии с надеждами. Иллюзии — воздушные змеи, запускаемые в небо будущего. Рано или поздно их унесет ветром.
Она не занимает даже четверти скамейки — исхудавшая, изможденная, испепеленная. Что внутри? Ничего. Вроде теряешь самое главное, вроде конец, вроде последняя точка. Где бунт, истерики, терзания? Такое в кино показывают, когда героиня плачет над мертвым телом героя. Первый кадр — слезы на глазах крупным планом, второй — план сверху, когда героиня бьется в отчаянии над телом усопшего, а вокруг свет сквозь пыль и руины завершившихся боевых действий. Может, сюжеты и берутся из жизни, но не из этой точно.
Она смотрит в лицо реальности, абсолютно ничего не чувствует. Нет ни уныния, ни сожаления. Вообще ничего. Затихли страхи. Все последние месяцы прошли в непрекращающейся борьбе. Не складывала руки, верила в чудеса, подпитывала в себе надежду. Успокаивалась мыслью, что, преодолевая страдания, приближается к новому счастью. Все напрасно. Теперь она один на один с собственным концом. Во дворике рядом с больницей. В старомодном однобортном плаще, в туфлях со стертыми каблуками, держит в руках ребенка, завернутого в бордово-белое одеяло.
Вдоль больничного забора бегут прохожие, многие из них улыбаются лету, высокому небу и пережитым, оставленным в прошлом, диагнозам. Она не испытывает ни злости, ни зависти. Мысленно ставит себя на их место. Ведь у нее все могло бы быть иначе. Она тоже могла бы добиться нужного, теплого, простого и понятного человеческого счастья — уютных вечеров, семейных походов в кино, наряжать елку задолго, за два месяца, до Нового года и смеяться над разбитыми шарами. Так могло бы случиться — то есть это было возможно, но сейчас уже нет.
Встает со скамейки, идет неуверенным шагом в сторону подземки. На улице дети-попрошайки. Смуглые, лохматые, грязные. К ней пристает девочка с глазами, как черная смородина. Белые зубы, торчащие из-под засаленных волос уши. «Я есть хочу. Тетя, дай денег!» Девочка, скорее всего, врет — у женщины, чуть поодаль продающей семечки, такие же смородиновые глаза. Но она сама мать, она вытаскивает из кармана плаща все мятые купюры, отдает попрошайке.
Вдруг, встав на эскалатор, она чувствует, что сердце ее задремавшей малышки замерло. Останавливается, целует дочь в губы. Холодные, дыхания нет. Ее глаза мертвеют. Она механически доходит до полупустой платформы, час пик давно закончился. Из тоннеля несется поезд. Шум приближающегося состава. Шаг вперед. В противовес внутренней пустоте.
