Юрий Енцов - Волшебные рассказы
В этом доме умер мой старший братик Сашенька, а официально Сетнер. Зачатый на строительстве дороги Котлас-Воркута он был болезненным и долго не прожил. После похорон отцу приснился кошмар. Оказывается, в доме осталась ткань после обивки гробика. Родители сходили на кладбище и прикопали ее.
На какое-то время отца переводили работать в Цивильск (там родился мой младший брат). Затем мы отчего-то вернулись. Жили в деревянном доме на улице Пролетарской. Летом мы ходили на огород, отгороженный участок почти на самом берегу Волги, неподалеку от устья небольшой речки. Помню, мой маленький брат крутился возле родителей сажавших картошку, а потом я его вдруг увидел у речки. Он был по пояс в вязкой глине. «Женька тонет!» – закричал, кажется, я. Отец побежал и кое-как вытянул его, сам перемазавшись. Братишка просто хотел поиграть с водой, но до нее было не добраться.
Мы переехали на улицу Ломоносова. В нашем маленьком городке было довольно мало пролетариата, они работали на заводе Проммеханизация, которую по старинке называли «судоверфь» и в сельхозтехнике. А Михайло Ломоносов вообще к нашему городку ни малейшего отношения не имел. И пролетариат и Ломоносов были просто символами созидания, как я теперь понимаю.
На улице Ломоносова, или «на Коновалове», как называли этот район местные, мы поселились в однокомнатной квартирке. Здесь я осознал, что мой папка – человек пьющий. Мама работала в две смена и во вторую возвращалась поздно. Отец всегда ее дожидался, а пока она не пришла – играл со мной. Мы рисовали, играли в одни и те же игры. Например, в такую, он надевал длинное пальто, ставил меня на свои ноги, пряча под пальто, и мы ходили по квартире, и я должен был отгадать, где мы находимся.
Потом приходила мама, и они до полуночи беседовали. Причем иногда отец на что-нибудь серился и начинал скандалить. Когда я стал постарше, эти его пьяные вечера сделались небезопасны. Мать уходила на улицу, к соседям, пару раз и мы тоже уходили в ночь.
Наконец нам дали другую, двухкомнатную квартиру. На новоселье приехали родственники, дедушка Михаил, оказавшийся ниже меня ростом. Он здорово набрался, и мне поручили вести его спать. Он что-то говорил, я не понял сначала что, потом сообразил. Он приговаривал: «Эб хозя», я не понимал, что это потом догадался: «Я хозяин!»
Он жил в деревне Карабаши в маленьком доме с одним окошком. Мы туда иногда заезжали к нему, а так же к младшему брату отца Вячеславу, или дяде Вече. Он был похож на отца, только красивее его. Правильно говорил, был очень добродушным, но в подпитии становился страшным и начинал что-то нечленораздельное мычать.
Дед бросил бабушку, и, мама рассказывала, что отец это долго не мог ему забыть. Выпив самогонки по молодости, частенько ходил с ним драться. Но потом простил. Бабушка моя жила у дочери тети Вали. Они жили на другом, левом берегу Волги в деревне под названием Чувашотары. Судя по названию, это некогда были чувашские пастбища, а потом и люди тута переселились, чтобы жить вместе со скотом.
Однажды моя двоюродная сестра Галя, дочь тети Вали рассказала мне историю происшедшую в Карабашах. В 1973 году в одной из изб произошло событие, сильно всколыхнувшее всю округу. В подвале одного из домов поселилось Нечто. Его никто не видел, но многие испытали на себе магнетическое влияние «домового» или «лешего», как его здесь называют, Шурале.
Когда существо поняло, что попало в центр внимания и его не оставят в покое, оно исчезло. Восьми – десятилетние мальчишки обследовал тот подвал с фонариком – уже после того как там побывали милиционеры с комитетчиками – и увидели крупные следы когтистых лап, загребавших землю – этой землей Оно отгоняло от себя назойливых людей.
Мы частенько ездили в эту деревню, как и в Чувашотары: в гости, на всевозможные свадьбы и просто праздники. Как-то раз мы приехали в Карабаши на нескольких лодках, и все пошли в деревню, а детей предполагалось оставить на берегу у лодок. Отец не пошел в родную деревню пить самогон, а предпочел остаться на берегу с детьми. Это было в высшей степени странно. Но потом, оказалось, что мой бестолковый четырехлетний братик, опять играл на лодке, ловил водомерок и свалился в воду. Если бы рядом не было отца, он неминуемо бы утоп…
Я подрос и когда отец был в подпитии, пытался с ним конфликтовать. Успокоить его было практически невозможно. После стакана двух из него высвобождалась сдерживаемая в нормальном состоянии дурная энергия. Он успокаивался, только окончательно протрезвев. Он был местный нацкадр, партийный и долгое время это как-то сходило с рук. Дело видимо ограничивалось выговорами с занесением и без. К тому же мама рассказывала потом, что какое-то время он подрабатывала сексотом. Осведомителем КГБ. Никто из-за его сексотства не пострадал, он писал свои докладные, как статьи: обо всем и ни о чем. Так что в скором времени от его услуг отказались, и мама перестала получать премии в размере зарплаты.
Когда его уволили из редакции, он устроился кое-как в местный краеведческий музей. Тогда видимо как раз была компания организации краеведческих музеев. У него было соответствующее историко-филологическое образование. Его взяли старшим научным сотрудником. Мы с моими новыми друзьями их Мариинско-Посадского лесотехнического техникума, по-чувашски «Сентеррваринчи варман техникан техникуме» помогали переносить экспонаты из здания ДК в новое помещение – через дорогу.
В музее ему было не комфортно. Через некоторое время он постарался опять вернуться в редакцию районной газеты. У него получилось. А в музей он пристроил работать меня. Я там проработал два года и меня призвали в армию. Служба мною рассматривалась как мостик для поступления в ВУЗ. Учился то я плоховато. Но там все пошло не так как хотелось. Я попал в стройбат и решил сходить в самоволку. Все ходили, и я решил. Но мою самоволку быстро обнаружили.
Вояки действовали по схеме. Сразу же отправили телеграмму домой. Отец примчался в Москву, где я служил. Он так торопился, что даже не надел нормальные ботинки, поехал в тех, в которых работал на огороде. К счастью в тот раз все обошлось. Я отсидел пять суток на гаубтвахте, отслужил свои два года, поступил через два года сначала на рабфак МГУ потом в сам университет. Стал учиться.
Пока учился, я все время работал художником. Зарабатывал 90 рублей в месяц. К тому же на каникулах я оформлял наглядной агитацией учреждения. В этом мне помогал отец. Он находил заказчиков. Один раз мы делали наглядную агитацию на ферме и два раза на хмельпункте.
После МГУ я распределился работать в подмосковную районку, и стал работать так же, как отец в районной газете. Сначала я ездил на работу из общежития, жена доучивалась. Потом мы переехали в рабочее общежитие. Тесть с тещей купили нам мебель: мебельный шкаф, две кровати, две тумбочки прихожую и пуфик. Все это отправили с оказией на машине с прицепом, везущим кирпичи. Он переночевал у меня и поехал назад.
Началась рутинная жизнь в рабочем общежитии. На лето мы всегда ехали к родителям, мои и тесть с тещей жили рядом. Году в 92-м появились трудности с оплатой общежития. А потом меня и вовсе уволили с работы. Но в 1993 году я как обычно съездил на родину в отпуск. Мы с отцом решили подготовить статью. Он предложил мне тему: в одной чувашской деревне молодой мужчина строил на свои деньги сельскую школу. Мы поехали туда, долго искали этого человека. Помню, у меня сильно зудела спина, обожженная на солнце. Я ее полил холодной водой, и стало легче.
Заметка эта пролежала в «Комсомольской правде» почти целый год. И вот в следующем году 14 апреля она наконец вышла. Но в тот же день пришла телеграмма: «Приезжай срочно, отец умер». У меня не было денег съездить на похороны. Занял у Юры Гейко, который и деликатно сообщил мне о случившемся.
Я поехал на похороны. Увидел мать в черном платке. Привезли из больницы гроб с телом. Он простоял ночь в нашей квартире. Потом его повезли сначала в церковь, отпели. Потом на кладбище. Закопали.
Когда я вернулся в Москву к семье, оказалось, что нам дали квартиру. Я подумал: неужели нужно было для этого умереть отцу? Я думал об этом непрерывно года три-четыре. Потом это все забылось, отодвинулось на второй план другими событиями.
Четыре два в его пользу
Он был очень мрачен. Потому, что – часто бывал мрачен. Он вообще-то угрюмый тип – для окружающих. Для самого себя – просто печальный. Он хотел разобраться в себе. Главным образом понять: почему жена ушла к другому? К своему начальнику. Беззубому, но богатому. Как оказалось, она ему всё же – не верна. И это долго ожидавшееся (практически со дня женитьбы, если не раньше) событие – его сильно огорчило. Хотя уже целый год от неё воняло другим мужиком. А этот другой как-то на редкость вонюч.
