Светлана Петрова - Кавказский гамбит
Ашхен распалилась: щеки порозовели, глаза заблестели, как в молодости. Она и правда была хороша в своем придуманном гневе. Зина выскочила в переднюю, накинула плащ, повертела ключом в замочной скважине и затаилась. Мать, изогнувшись на кровати и вытянув шею, пыталась заглянуть в коридор — ушла или нет?
— Доченька, заинька, — запела она заискивающим голоском. — Спасибо тебе, доченька, спасибо, родненькая.
И, не слыша ответа, встревожилась:
— Где же ты?
— Там, куда ты меня отправила. Я вкалываю день и ночь, живу без мужа, помочь некому, а ты издеваешься, треплешь мне нервы.
— Не сердись, — сказала вдруг старуха таким глубоким голосом, что сердце у Зины перевернулось. — Тропина у меня была очень тяжелая. Такая тяжелая! Такая крутая! А ты помнишь, как я вам с Татевик сладких груш принесла? По горам целую ночь лазила — тапки развалились, ноги в кровь побила и единственную кофту порвала. Душа моя голая на ветру осталась, вот это она и сердится до сих пор, не я.
— Ладно, — откликнулась дочь, еле сдерживая слезы, — спи, завтра вечером увидимся.
Зина без оглядки неслась домой мимо черных деревьев и кустов, когда внезапно навстречу из темноты шагнул человек. Она завопила так громко и с таким животным ужасом, что мужчина оторопел:
— Да не ори так. Это я. Проводить тебя хочу.
— Блин! Напугал до смерти. Предупреждать надо.
— Здравствуй, — неуверенно сказал незваный кавалер.
Зина поглядела с недоверием — чего ему от нее надо — ночью, в парке?
— Ну, здравствуй.
— Все злишься. Тридцать годов прошло.
— Прошло так прошло, — согласилась она и двинулась дальше, но уже значительно смелее — рядом шагал бывший милиционер Васька Панюшкин.
— Хочешь, буду каждый вечер сопровождать? — спросил он.
«С перепою, что ли, — подумала трусливая секретарша».
— Если времени не жалко — пожалуйста. Тут бывает ребята шляются — старшеклассники и техникумовские из летнего краевого лагеря. Я этих недорослей до смерти боюсь! Им энергию девать некуда. Да хоть бы знали, чего хотят! Вчера прямо возле Дома творчества камнями забили беспризорного пса. Новые урны из крученого прута на набережной поотрывали — это же сколько силы надо? В металлолом сдали. С военных могил на кладбище железные звездочки ободрали, а сколько надгробий разбили просто так, от нечего делать! Скажи, почему они такие? И кто они? Днем — милые мальчики, на море прямо с портфелями бегут купаться, а ночью пиво пьют, сквернословят, поселок разоряют. Или это другие? Прилетают к нам из космоса?
Василий подумал.
— Да нет, нашенские, современные. Сытые, одеты хорошо, жизни не знают. Дети еще. Мы внуку тоже за учебу платим — своего ума не хватило в институт поступить. Да на девочек даем сотню в неделю. Жестокости я в нем вроде не замечал. Равнодушие.
— А это нормально — тянуть деньги с деда и бабки?
— Теперь считается нормально. Где ж ему взять?
— Заработать. У меня трудовая книжка с шестнадцати лет!
— Мы были другими.
— Потому никто и не боялся ходить ночью по поселку, — сделала вывод Зина.
— Да уж, ты любила погулять.
— А ты злился, что я клеши ношу.
— «Молнию» на стенде начальство велело оформить. А ты мне нравилась, но как сказать? Ты — школьница, а я милиционер, да еще женатый.
Зина засмеялась: какие тайны скрывало время! Васька всегда считался недалеким, необразованным, с таким было зазорно водиться. Возможно, он стал лучше, а может, лучше не надо? С ним спокойно и нет нужды выпендриваться.
За разговорами дошли до дома. В подъезде было темно.
— Какая сволочь опять лампочки выкрутила? — заругалась Зина. — Все кости переломать можно! Дай руку.
Василий, стоял в нерешительности, ощущая себя диверсантом. Предстояло ступить на нейтральную полосу, перейти границу и оказаться на чужой территории.
— Ну? — торопила Зина. — Вызвался провожать, так провожай. Не бойся. Я сама боюсь.
Она сдержанно хохотнула и потянула спутника за рукав. Панюшкин почувствовал себя заколдованным, душа сжалась и комом полезла в горло. В темноте они молча взобрались на последний этаж.
Секретарша открыла железную дверь, зажгла везде свет.
— Отдыхай. Я халат надену, а то устала засупоненная — с семи-то утра. Да еще маму сегодня купала — уже и не весит ничего, а пока до ванной тащила — вся надорвалась.
— Ничего. Поможем, — сказал Панюшкин, приходя в себя от таких обыденных слов. — Колеса от велика возьму, к стулу приспособлю, будешь мамашу по квартире катать без проблем.
Зина покачала головой:
— Какой ты, Вася, легкий человек. И глаз у тебя детский. Все-то тебе ничего.
Пока она переодевалась, гость огляделся. Комната светлая, чистая, но, конечно, хламу, как у всякой бабы, хватает, вот и хрусталь знакомый, и тюль, и павлиньи перья в вазе. Однако было и непривычное: в углу над диваном висела небольшая темная иконка, на тумбочке лежала толстая черная книга, он прочел: Библия. Васька Библии прежде ни разу не видел и в церкви никогда не был, да в родном селе и не работала она. Попы сидели тихо, никуда не лезли. Денег у людей водилось мало, и говорить о них считалось зазорным. Теперь попы и деньги взяли власть. В голове Василия церковь и деньги, хоть и пришедшие в одно время, вместе не укладывались. Поэтому он для себя их разделил: признал пользу денег, оставшись безбожником. Ну, а Зина пусть верит — ее личное дело.
Хозяйка появилась в шелковом халатике без рукавов, куцем — по последней моде. Поставила чайник и положила вязаные салфетки на низкий полированный столик, открыла коробку дорогих шоколадных конфет, вытащив наугад из стопки на серванте. Сказала:
— Сама сладкое не ем. И так толстая. Посетители дарят: всем чего-то надо. Мне полезнее плавать. Из-за маминой болезни, уже забыла, когда на пляже была. А я так люблю море ночью! Вода парная, усталость снимает разом. Только надо без купальника. И с кавалером, — добавила Зина лукаво и засмеялась то ли шутке, то ли приятным воспоминаниям.
«Как была в молодости хулиганкой, так и осталась», — подумал Василий, шокированный неожиданной откровенностью, и на всякий случай уточнил:
— Я плавать не умею.
— Плохо. Сразу видно — не наш. Хостинские учатся нырять с буны прежде, чем ходить.
Засвистел чайник. Зина побежала на кухню, он двинулся следом, боясь потерять контакт.
— Если хочешь, я тоже прыгну.
Зина улыбнулась:
— Ладно уж, обойдемся. Еще утопнешь. Кто меня провожать станет?
Чай пили молча, сидя друг против друга. Панюшкин, чувствуя, что надо поддержать беседу, сморозил глупость:
— Одна живешь? Скучаешь или завела кого?
Но Зина не обиделась, похоже, даже обрадовалась такой теме.
— Куда уж! Поздно. Ничего хорошего на семейном фронте так и не вышло. Первого мужа любила я, второй любил меня. Не совпало.
И вдруг добавила горячо и очень доверительно:
— Я Черемисина так любила, Вася! Так любила! Больше ничего похожего не случалось. Мясник за мной таскался — упрямый хохол, однолюб. Я его гнала, а потом согласилась — уже все равно было.
— Понял, — сказал Панюшкин.
— Что понял? — удивилась Зина, потому что понимать было нечего — простая история, как у многих. А то, что она на самом деле пережила и отравиться хотела — это совсем другое, этого не понять никому. А сочувствовал Вася искренне. Глаза ее повлажнели, она отвернула голову, пряча слезы, но он заметил и нежно провел ладонью от белого женского плеча до кончиков ухоженных пальчиков. Зина вздрогнула, как от удара током. Энергии такой счастливой силы, что исходила от этого простоватого пенсионера, она давно не ощущала. А может, и вообще никогда. Бесшабашный эгоист Черемисин мало заботился о чувствах партнерши, у мясника отсутствовал темперамент, другие представители сильного пола появлялись в Зининой постели настолько редко, что вообще в счет не шли. Как мужчина Панюшкин Зину конечно же интересовать не мог. Она даже фыркнула про себя. Морщинистый, неотесанный, плохо выбритый. Даже поп за стеной по сравнению с ним выглядел героем сериала. Но что-то притягательное в бывшем милиционере, несомненно, было.
Панюшкин смотрел на домашнюю Зинаиду, не в силах сдержать радостной улыбки. Полы ее модного халатика разъехались, обнаружив круглые незагорелые коленки. Глубокую ложбинку между полными грудями лишь слегка прикрывали кружева. Он скосил узкий глаз и вздохнул: у Капы смолоду были тощие сиськи, которые со временем превратились в мятые торбочки, а подобной роскоши и так близко он никогда не видел. Сердце кувыркнулось в Васькиной груди, впервые показав, что имеет какое-то отношение к ощущению блаженства. Затем он почувствовал неукротимое восстание плоти и похолодел — Зинка еще молодая, интересная, на должности. А он кто? Никто. Ни виду, ни шерсти. Вот заработает на собственный автомобиль, прокатит ее со свистом по эстакаде до самого Сочи, тогда и трахнет с чистой совестью.
