Светлана Томских - Новогодняя ночь
— Кто придумал это дурацкое постановление? Вот если хоть один покупатель зайдет к нам, я отдам ему бесплатно пять килограмм винограда, да еще десятку прибавлю на такси.
Продавцы и грузчики с любопытством высыпали из подсобки в зал, напряженно следя за дверьми. Покупателей все не было, уже готовились к закрытию, а Лешка заворачивал отборный виноград домой, когда в магазин забрел старичок. Сразу побежали за Лешкой: «Иди, там тебя спрашивают, и пять килограмм не забудь». Лешка лениво вылез из-за стола и, не выплюнув сигареты, забытой в уголке рта, вышел с кульком в салон.
Это был один из постоянных покупателей магазина, наравне со вздорными старушками он любил оспаривать каждую одинокую виноградинку, игнорируя замечания продавцов о том, что на каждый килограмм винограда полагается десять процентов россыпи. В этот раз старичок был настроен миролюбиво и растерялся, увидев, что обычно пустующий в вечернее время зал полон работниками магазина, и заторопился к выходу. Его окликнули. Старичок нерешительно приостановился, с испугом глядя на продавцов, которых не раз радовал жалобами.
— Мы решили преподнести вам приз, как нашему постоянному покупателю, — Лешка протянул ему кулек с виноградом.
Старичок подозрительно посмотрел на прекрасные матово-розовые кисти.
— Берите, берите, — подбадривали его.
Старичок, завороженный великолепным зрелищем долгожданного винограда, оставил свою подозрительность и спросил с ходу:
— Куда платить?
— Это подарок, — ответили ему.
Старичок с сожалением посмотрел на виноград, который по непонятной причине должен был вернуться к этим насмешникам, вздохнул и пошел к выходу. Его догнали и все-таки всучили злополучный пакет. Чтобы до конца не напугать покупателя, десятку было решено не отдавать.
С тех пор старичок терпеливо сносил, когда ему накладывали виноградную россыпь полными горстями…
Дома уже поужинали и сидели у телевизора, досматривая многосерийный фильм, лишь отец на кухне, обряженный в цветастый передник с кружевами, домывал посуду. Он не мог досидеть у телевизора, если передача ему чем-то не нравилась, и потому был обречен на выполнение домашних дел.
Отец пододвинул к Стефке кастрюлю с супом:
— Наливай сама. А то я занят. Важным делом. По-моему, наша семья решила, что кухня — мое призвание.
Стефка так плеснула в тарелку суп, что брызги разлетелись в разные стороны.
— Ты что злая? — удивился отец. — Недостача, что ли?
— Да устала я, устала.
Стефка села за стол. Суп уже остыл, но разогревать было лень.
— Что, у вас в магазине ничего нового не появилось? — спросил отец, делая неправильное ударение в слове «магазин».
— Ничего.
Он вздохнул:
— Хоть бы картошки принесла. А то я скоро вас вермишелью кормить буду.
— Да, потащу я вам картошку с другого конца Москвы. Пусть Степка приезжает, да набирает сколько надо. У нас пока польская есть. Люди берут мешками.
— Я ему вторую неделю говорю, чтобы приехал к тебе.
Фильм закончился, в комнате задвигали стульями, и на кухню прибежал Степка, держа в руках зеркало.
— Ну-ка, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, — процитировала Стефка.
— Прожуйся вначале, торговый работник, — гордо ответил брат.
Степка третий год пытался поступить во ВГИК и никак не мог понять, почему его не торопятся туда взять. Будучи подбодрен отзывами нескольких дворовых девчонок, он считал себя очень талантливым и красивым. Стефка считала его маленьким уродцем.
— Кому нужна такая белобрысина, как ты? — поинтересовалась она.
Судя по тому, что брат не огрызнулся, было понятно, что сейчас он опять будет о чем-нибудь просить. Степка молча уселся напротив, дожидаясь когда из кухни уйдет отец. Тот уже вытирал последнюю тарелку и пытался втиснуть ее в сушилку, где не осталось свободного места. Тарелки падали, отец чертыхался и снова пытался их установить. Наконец ему это удалось, и он ушел из кухни.
— Ну как работа? — спросил Степка, пытаясь придать своему голосу проникновенность. На его взгляд, ему это отлично удавалось.
— К делу, — сказала Стефка, которой не доставляло никакого удовольствия, что брат наблюдает за ее ужином.
— Чего? — обиделся он.
— Чего тебе надо, артист вонючий? — спросила она, с удовольствием глядя, как Степкино лицо, и без того с красноватым оттенком, как у большинства белокурых людей, наливалось багровым румянцем.
Степка сглотнул ответные слова, пытаясь сдержаться.
— Между прочим, я хочу тебе помочь, — сказал он.
— Интересно, в чем? — Стефка насмешливо посмотрела в его серые, словно выгоревшие, глаза.
— У меня друган на заводе работает. Принеси гирьку, мы ее высверлим грамм на двести.
— Сухари-то мне потом будешь таскать?
— А ты гирькой осторожно пользуйся. Когда вечер или раннее утро. ОБХССники, поди, не круглые сутки ходят.
— Мне вчера мужик такую за три червонца предлагал, — сказала она.
— Ну вот видишь, — оживился Степка, — а тут бесплатно.
— Дороже станет, — она с недоверием посмотрела на него. — Тебе что, опять бабки нужны?
— Обижаешь. Сам могу тебе одолжить, если хочешь.
— Откуда у тебя?
— Мало ли откуда? — он дернул плечом, — банков не граблю.
— Ну, а что тебе тогда надо?
— Мне нужно пяток «балаганов».
— Каких еще балаганов?
— Ну это типа трикотажного свитера, с рисунком. На ночное белье похоже.
— Сильно похоже? Может, и будешь ночное белье носить? Ничего доставать не надо.
— Не забывай, что я все-таки твой брат, — насупился Степка.
— А где я тебе возьму? Как ты знаешь, я работаю не в промтоварном, а в овощном.
— Ладно, брось, у тебя везде знакомые.
— Напротив, — она взглянула на брата, на его сморщенное личико с подкрашенными ресницами, и спросила, зная, как страдает Степка из-за своих коротких белесых ресниц, — тебя голубые за своего не принимают? Ты бы еще нарумянился.
Степка дернулся и перешел на фальцет:
— Заткнись!
Он был похож на отца, но весь какой-то неяркий, белобрысый, невысокий. Стефка считала своего отца эталоном мужской красоты, обожала его густой бас, всегдашнюю элегантность, строгие костюмы.
— Ладно, — сказала она брату, — так и быть, наведу справки о твоем нижнем белье.
Ночью Стефка долго не могла уснуть, стоило только закрыть глаза, как из рваной темноты появлялись намелькавшиеся за день овощи. Если б она пыталась считать общепринятых баранов, у ней бы ничего не получилось. Вот картошку можно было считать, она расстилалась необозримым полем, считай — не хочу. Но лишь она попыталась прибавить одну картофелину к другой, как из темноты раздался покупательский голос, громкий и глухой, как у пророка: «Ту картошку мне не ложите, не видите разве, что гнилая?» Стефка вначале пыталась доказать, что в русском языке слова «ложить» нет, потом принялась доказывать, что картошка эта вполне стандартная, потом картошка вместе с покупателем провалились в пустоту, а их место заняли золотистые апельсины с бугорчатой кожицей, потом — помидоры, которые покрывались гнилью на глазах, по их поверхности ползли трещины, как по домам при землетрясении, помидоры распадались на слизистую мякоть, и Стефка проваливалась в сон, унося последнее беспокойное впечатление от того, что помидоры гниют.
А потом на нее стали рушиться ящики с виноградом, и она никак не могла увернуться от них, ящики бежали за ней, поднимались ввысь и оттуда в пикирующем полете устремлялись на нее. Головная боль пронзила Стефку, прошлась по всему телу, как ток, и она проснулась.
Звонил телефон. Этот паршивец Степка опять не отключил его на ночь. Времени — четвертый час. Звонили, наверняка, этому паршивцу, но он вовсе не торопился поднять трубку. Своим друзьям и девчонкам он говорил: «Звоните в любое время». На слабые возражения матери и Стефки начинал объяснять, что отключать телефон — это первейшее проявление мещанства, истинная жизнь начинается по ночам, самые откровенные признания происходят именно тогда. И потом мало ли что может случиться ночью, ведь время не замирает по ночам оттого, что люди спят, а идет своим ходом, и нельзя быть в плену у своего сна, чтобы не прозевать этот момент. Несмотря на свои рассуждения, Степка вовсе не собирался вставать, не реагировал на настойчивые звонки, когда ободренные его разрешением приятели звонили.
Стефка наконец не выдержала, подняла трубку:
— Алло.
В трубке хихикнули и нажали на рычаг. Разгневанная Стефка отправилась к спящему брату, растолкала его:
— Если ты еще хоть раз не отключишь телефон, я пооторву ноги тебе и твоим девчонкам.
Степка вяло шевельнулся:
— Отвали, спать хочется. Ничего не понимаешь. Поклонницы резвятся.
— Тихонов Вячеслав, — съязвила она.
