Борис Дышленко - СОЗВЕЗДИЕ БЛИЗНЕЦОВ
"Подарочек!" – думал Коля.
Но о том, что на самом деле готовилось ему в подарок, Коля не подозревал. Да и ни у кого из действующих лиц этой повести никакого дельного предположения на этот счет возникнуть не могло. Впрочем, предположение – предположением, а действие – действием.
И действие развивалось.
И действие развивалось во всех направлениях: в направлении Коломенской улицы уходил автобус, увозя от Pauline достойную фигуру Александра Антоновича; у бледной девочки, как всегда, собирались к беседе; в своей мрачной комнате Боган сидел на табурете, потирая себе поясницу; здесь, в Колиной квартире, за стеной, сосед Гудзеватый угощал вином и халвой крупную, полнеющую даму, а соседки сидели в кухне, с двух сторон созерцая простыню.
Да, действие развивалось.
***
Участковый уполномоченный Бибиков снял фуражку, погладил рыжую плешь.
– Вот, сделал. Все сделал сам. Твою сделал в принципе работу. Осталось тебе только задержать и дело в суд передать.
Он положил бумагу на стол.
– И охота, капитан, была тебе возиться? – усмехнулся старший лейтенант, молодой черноусый. В подчинении у Бибикова он не состоял, на венском стуле сидел, развалясь, и держался свободно.
– Порядок есть порядок, и на моем участке порядок должен быть. Это необходимо обществу.
***
Сильно пахло политурой. Петров сидел на верстаке, подергивал ногой. Вокруг сугробы стружек.
"И все-то это надо убирать", – с тоской подумал Петров.
Он закряхтел и слез с верстака. По колено в стружках добрался до прибитого к стене шкафчика с красным крестом. Открыл его, достал бутылку и налил в стакан густоватой коричневатой жидкости. Понюхал, сморщился и выпил, облившись.
– Хгы-и!
Занюхал стружкой.
– Э-эх, мебель! – злобно сказал Петров. – Налево ее и крест-накрест!
В дверь постучали. Петров спрятал бутылку в аптечку и, подойдя к двери, спрятал стакан в карман висевшего на гвозде пальто.
В дверь заколотили.
– Да сейчас, – огрызнулся Петров и отодвинул засов.
Вошел мужчина.
***
– Изменник аморальный, – крикнула рябая, бельмом просверлив простыню, – просто убийца! А еще милиционер. А если я к начальству? Ух! И ведь не придет. Ведь первый не придет. Ну не идти же мне в отделение к нему? А? Ведь стыд и срам! А он, может, только и ждет, когда я прибегу. Изменник бытовой!
– Нет, теперь не делают таких, не то качество, – отвечала глухая.
***
Александр Антонович вошел в ворота. Войдя, осмотрелся. Дом был старый, и одна за другой вглубь уходили темные арки с рядами покрытых снегом мусорных баков. Александр Антонович поправил серую шляпу, но в арки не пошел, а вошел в один из обшарпанных подъездов. По истертым ступеням, поднявшись на третий этаж, он поудобнее уселся на подоконнике и, достав из-за пазухи плоскую стеклянную фляжечку, отвинтил крышку. Налил в крышку и выпил. Подумал и выпил еще. Горестно качнул головой Александр Антонович и фляжечку, завинтив, спрятал. Он вытащил из кармана пальто за длинную ручку театральный бинокль и воззрился. Красным светом сияло окно. Там, среди красного света весь в золотых завитках пылал елисаветинский фонарик – всей жизни мечта. Александр Антонович вздохнул. Там, подальше у стенки стояли часы, тоже, в сущности, вещь недурная, но фонарик!..
***
"Бальзаковская женщина!" – сказал про себя Гудзеватый и потрогал выбритую щеку.
Элегантно улыбнулся, наливая вино.
– Как у вас со вкусом! – удивлялась дама. – Просто не думала, что у холостяков так бывает уютно.
– Я не холостяк, – ответил Гудзеватый, – я был женат. Мне жена изменила, – горько, но элегантно улыбнулся. – Я тогда поседел. В одну ночь.
Но дама не слушала, она восхищалась.
– Ой, что это, – вдруг ужаснулась дама, – абстракционизм?
– Это Пикассо.
– Что?
– Пикассо, выдающийся французский импрессионист.
– Неужели вам это понятно?
– Конечно.
– Ну, объясните мне, что здесь нарисовано?
– Собственно, ничего – здесь выражается динамика века.
– Это как-то непонятно…
– Видите ли, в связи с бурно развивающейся промышленностью, суть сути, в отличие от сути несути и от несути сути, равна несути несути…
Стоял у репродукции, прикрывая ладонью; ладонь убирал, засовывал в карман; до колен сомкнулись умеренные брюки цвета маренго, от колен вниз брюки цвета маренго расходились, выдавая иксобразность ног.
"Конечно, не слишком высок, но культурный уровень!.." – думала дама. -…Но суть существенного, равно как и несуть несущественного, что прямо противоположно сути несущественного, тождественного по сути несути существенного, приводит нас к выводу о том, что существование материально.
– А динамика века? – спросила дама.
Гудзеватый подумал: "Культурный уровень, конечно, не слишком высок, но в остальном!.." Элегантно улыбнулся.
***
Дружно курили. Стриженная под мальчика девушка, сидя на подоконнике, сердито оглядывалась по сторонам.
– Кто этот гусь? – ткнув пальцем вперед, спросила она у хозяйки салона.
Изящный профиль повернулся анфас. Черные глаза, прищурясь, взглянули на стриженую.
– Это Тербенев.
– Он кто?
Скрыв улыбку, Тербенев отвернулся.
– Да так… художник.
– А этот?
С физиономией сатира за деревянным столом поживший дядя.
– Это Муринский.
– А кто?
– Приезжий композитор из Харькова.
– А длинный тот? – снова ткнула пальцем.
– О! Это Сухов-Переросток, художник и поэт.
– Подпольный?
– Как – подпольный? – не поняла бледная девочка.
– Ну, он печатается?
– Нет.
– Подпольный, – успокоилась стриженая, – дай закурить.
"Надраться?" – подумал Тербенев.
***
Боган взобрался на стул.
Он оглянулся: вдоль стены по полу стояли жуткие холсты, глядели множеством глаз. Горделиво улыбнулся.
– Сухов-Переросток ненаучен.
И стал растирать поясницу.
***
– Ну как, готово? – спросил мужчина.
Петров кивнул, нагнулся под верстак и вытащил полочку. Нагнулся и вытащил другую.
– Вот они.
Щелкнул желтым ногтем по полочке и по другой.
– С политурой работано. Фирма!
– Сколько с меня.
– Нды, пятнадцать.
– Дороговато.
– Да материалу одного сколько пошло! – возмутился Петров.
– Так ведь материал жилконторский?!..
– На свои покупал, – не сморгнув, ответил Петров.
– Пятерку задатку я вам давал, – напомнил посетитель.
– Давал-давал, не спорю.
Петров проводил посетителя и с удовольствием похрустел десяткой.
***
Стриженая ткнула пальцем в глаз, провела по гладкой поверхности:
– Это что, абстракционизм?
– Это Боган.
– Что?
– Боган, художник. Написал и подарил.
– А чего, абстракционизм?
– Вам не понятно? – испугалась бледная девочка.
– Почему непонятно? Понятно: выражается динамика века.
Ткнула пальцем.
– Чего они? Контачат?
Тербенев, посмотрев на композитора, зевнул и сказал:
– Неплохо бы долбануть.
***
Гудзеватый положил в рот кусочек халвы.
"И не забыть рассказать ей про Пушкина – это сближает".
***
Петров похрустел в кармане десяткой, толкнул дверь и вошел в гастроном.
***
Боган, дернув ушами, свалился со стула. Встал, потер поясницу. Взобрался на стул.
– Сухов-Переросток ненаучен, – сказал Боган и снова упал. Потер поясницу.
– Сухов-Переросток ненаучен.
И снова упал.
– Нет, ненаучен.
Упал.
***
– Пушкин на стуле сидеть не умел, – соврал Гудзеватый.
Дама не верила.
– Да-да! Это Хармс говорит. Немецкий писатель.
Что-то в уме сосчитал и добавил:
– Западногерманский.
***
– Это необходимо обществу, – сказал участковый Бибиков и погладил плешь. – Это наш с тобой долг охранять общество от пьяниц, дебоширов и тунеядцев.
– Да ты же сам говоришь: не пьет, не хулиганит, живет морально. Картинки свои рисует? Ну и пусть их рисует. Может, новый Шишкин будет.
– Не будет. Нам о нем все известно: он институт бросил и с тех пор поработает – уволится, поработает – уйдет. Из-за этих шишкиных скоро материальные блага производить некому будет. Ха! Шишкин. А мне по моему участку тунеядцы не нужны. Да что я тебя уговариваю? – рассердился Бибиков. – Я свое дело сделал, а по району за тунеядцев ты отвечаешь. Я тебе дело передал? Передал. А дальше – как хочешь. Я тебе приказывать не могу. Но учти, товарищ дорогой: с тебя спросят – не с меня.
– Да я что? – заробел старший лейтенант. – Я-то, конечно, свое дело сделаю. Только зря ты. Может, он еще трудоустроится. Может, места по специальности не нашел. Жалко все-таки парня.
