Энн Ветемаа - Снежный ком
Не его это призвание — заниматься военно-патриотическим воспитанием! Не умеет он! Тогда-то и пришла эта блестящая мысль: построить военный снежный городок. Вечерами он изучал «Сына полка», воспоминания защитников Брестской крепости, военные журналы, и его так и тянуло расплыться в улыбке. Хе-хе, не каждый до такого додумается! Прежде всего он сделал эскизы: танк, самолет, пушка, сам легендарный Сын полка, генералы, солдаты. Потом связался со школой, поговорил с учителями военного дела, физкультуры и истории. Учитель истории отнесся к затее с легкой иронией и пожал плечами — очевидно, эта чрезмерная старательность вызывала в нем чувство неловкости, — но и противиться он не стал. Калев выложил свои наброски: м-да, его ночное творчество показалось при свете дня чуточку неуклюжим и наивным: при свете дня мягкий карандаш смазался и кое-где пачкал, но что с того! Из снега тоже ведь получится не бог весть как четко — такой уж материал. И вот по субботам и воскресеньям в помощь Калеву отряжали школьников.
Он с важным видом топтался среди них, шутил, подхватывал песни. Он напялил мохнатый полушубок и валенки, на радость детям нацепил обнаруженную на чердаке старую каску — он был мудрый предводитель и клоун разом. Учитель физкультуры величал его комендантом снежного города. Калева хватало на все: руководить, катать снежные шары, добывать материалы. Он взял на себя и должность повара: к обеду прикатила настоящая полевая кухня, и он сам разливал детям черпаком гороховый суп, сам выдавал бутерброды. Да, он был в ударе!
Ребятня из начальных классов работала самозабвенно, семиклассники, особенно девушки, демонстрировали высокомерное снисхождение, а директорская дочка Юлле, которой отец привез из Швеции красно-желтый лыжный костюм из мягчайшего искусственного материала с какими-то иностранными письменами и картинками, презрительно подобрала губы бантиком. Она прогуливалась по площадке, виляя бедрами, со смехотворно маленьким комком снега в ладони. Калев стоически вынес и это; даже заговорщицки подмигнул девчонке, на что та холодно повела плечиками и отвернулась. Да ей, наверное, и не хотелось улыбаться никому, кроме парней с гитарами, красовавшихся на ее куртке. Им — да, уж им-то она бы так улыбнулась, что и снег вокруг растаял.
Работа двигалась. Да и чего бы ей не двигаться? Танк рос как на дрожжах, пацаны приволокли бревно, и пушка вышла на славу. Хуже было с Сыном полка и генералами — как ни крути, получались обыкновенные снеговики, хоть морковку вместо носа втыкай и суй в руки метлу. И тут неожиданно пригодились старшие девочки; ученицы художественного класса спасли положение — гуашью и зелеными чернилами они нарисовали погоны и ремни.
Калев буквально лучился оптимизмом. Его не задело и то, что остановившийся на минуту старик поглазел на работу, потом на Калева и пробормотал: «Седина в бороду, бес в ребро».
— Гляди у меня, сейчас слепим тебя из снега да трубку в рот засунем, — пригрозил Калев. Старик только сплюнул и хватил лошадь кнутом.
Трудились аж до самых потемок. Когда дети разошлись по домам, Калев через библиотечное окно протянул провод и продолжал творить в одиночестве при электрическом свете. Уже Ильме позвала его есть, но нет, Калеву было недосуг. На небе зажглись звезды, зимняя ночь сошла на поселок. На снежных полянах отсвечивали желтые окна дальних хуторов — как на старинных рождественских открытках, — Калев Пилль топал ногами, точно извозчик, и продолжал вкалывать. В электрическом свете снежный городок казался призрачным. Уперев руки в боки, работник культурного фронта оглядывал творение рук своих: слова, конечно, милое дело, но сделанное собственными руками куда милей. Он ощущал себя творцом. Стоял под звездами и думал, как было бы замечательно высветить некоторые фигуры изнутри цветными лампочками. Они должны прекрасно светиться сквозь снег… И он сделал так.
Домой он явился совсем уже затемно, как умаявшийся работяга, настоящий труженик. Басовитей, чем обычно, испросил супу и даже пропустил под это дело стопочку. Мальчишке такой отец очень даже понравился. Ильме, конечно, усмехалась, но по-доброму. Снежный городок выстроили за несколько дней. Вечерами Калев-рукотворец ходил на него любоваться. Об их инициативе прослышали в верхах и пообещали приехать посмотреть. Калев сообщил о «задумке школьной молодежи» и в районную газету, просил прислать фотографа — текст к фотографии он напишет сам.
Накануне прибытия гостей Калев слег. Температура подскочила до тридцати девяти — не привык человек бегать по такому холоду. Он был безутешен: такой день проваляться в кровати! А как было бы здорово расхаживать перед всеми и давать пояснения!
В этот торжественный день Ильме неожиданно пришла домой в обед, и Калев заметил, что глаза у нее заплаканы. Мужу она ничего не сказала, заварила ему липовый чай и опять убежала, сказав, что должна зайти на работу. В передней она зачем-то громыхала лопатами, ломами, и тут Калев заподозрил недоброе. Он подошел к окну: жена тащится к библиотеке. С лопатой и ломом. Что стряслось?
Он напялил два свитера, ушанку и враскачку, ослабевший от жара, на ватных ногах поплелся вслед за женой. Открылась ему ужасающая картина.
Его снежный город измерзопакостили! Ах, если бы это был горячечный бред, но то была голая правда.
Снежные воины обрели имена (чернилами поперек груди) учителей и деятелей местного масштаба. Злопыхательское, причем находчивое использование палок, морковок и пучков соломы превратило их бог знает в кого.
Кто? Почему? — не мог понять Калев. Конечно, такой снежный городок — ребячество, любой взрослый человек поймет это и усмехнется. Но ведь по-доброму — без насмешки. Детишки в песочницах и на сыром прибрежном песке испокон веков возводят города и крепости. И ни один закон не запрещает их крушить, но любому доброму — да что там доброму! — любому нормальному человеку сердце должно подсказать, что делать этого нельзя.
Калев привалился спиной к молоденькой елочке, снег с ее лап ссыпался ему за воротник. Слезы навернулись на глаза — отчего люди такие злые?
Конечно, это направлено прямо против него, Калева. Кто-то хочет ему насолить. Неужели они думают, что я сооружал этот городок только ради личной выгоды, хотелось товарищеского признания, ждал благодарности, эдакой — с шуткой пополам, если уж быть честным на все сто процентов, да и кто, берясь за какую-нибудь работу, не мечтает об успехе? И детям это строительство нравилось. Большинству, по крайней мере.
Не любят меня здесь. Но почему? Может, уехать? А куда?
Посреди оскверненного городка лопатой и ломом орудовала Ильме. Нелегко ей было: ночной морозец, которого так ждал Калев, словно внял его призыву и покрыл весь городок поблескивающим снежным панцирем.
Калев неслышно подошел к Ильме.
— Брось, — сказал он тихо. — Я сам.
Ильме не ответила. Она не смотрела на Калева и неумело тюкала ломиком.
— Кто бы это мог? Наверное, ночью…
А Ильме все молчала. Только звенели льдистые осколки да снежные уродцы тянули к ним свои гигантские руки. Ильме хватила ломиком по одной кормовой морковке, та обломилась, но половина осталась у владельца.
Плечи жены задрожали, и Калев понял, что она плачет.
— Оставь! Я сам… Не любят здесь меня, это ясно. Но что я им сделал? — убито проговорил он.
Тут Ильме повернулась к нему. Калев был уверен, что встретит укоряющий и злой взгляд — в ожесточении Ильме становится похожей на ласку, — но вышло иначе.
— Ну, не все же… — проговорила она.
И в глазах ее читалось сочувствие: неудачник ты мой, говорил этот взгляд сквозь слезы. А может быть, даже — милый мой неудачник?
Так стояли они посреди этого сюрреалистического, карикатурного, жуткого и распечальнейшего хаоса, и Калев чувствовал, что в беде своей он не одинок.
— Теперь отправляйся в постель, — сказала Ильме. Она не любила сентиментальных пауз; даром что женщина — в такие минуты она была трезвее Калева.
Домой они пошли вместе.
На другой день ослабевший от болезни Калев с утра до позднего вечера крушил дело рук своих. Свирепо махал он топором и совковой лопатой, скреб пальцами и ногтями глубоко въевшуюся чернильную коросту. Откуда-то взялась директорская дочка в своем костюме с чудо-парнями, смотрела и усмехалась. Что-то подсказывало Калеву, что девчонка связана со всей этой историей. Ее тонкие губки были само презрение, но взгляда Калева она не выдержала-таки — запрокинула голову и удалилась, глядя сквозь него. В глазах этой идолопоклонницы он фигура жалкая и смешная: здоровенный мужик, а сидит в библиотеке на женской работе, лепит снежную крепость, читает восторженные лекции. Девица грезит героями вестерна, это понять можно, но интуиция твердила, что хорошего человека из этой девчонки не выйдет. Пусть я шут, пусть я смешон в своем несчастье! В Ветхом завете описаны те, кого забрасывают камнями, и те, кто бросает камни, так вот, он хотел бы быть скорее среди первых — те и в несчастье все равно счастливее.
