Владимир Колганов - Лулу
— Вовчик, а теперь попробуй вот эту штучку, и если ты скажешь, что я не прав, тебе не расплатиться со мной за всю оставшуюся жизнь. «От Москвы до Петербурга…»
С этими словами под музыку неизвестного мне автора Веня снял крышку с супницы и подцепил на вилку что-то похожее на маленький розовый гриб. Лысый последовал его примеру. Глаза Вени блаженно засветились.
— Ну как? — оглушительно чавкая, поинтересовался Веня. — По-твоему, это плохо? Ответь мне, Вов чик.
— Это бесподобно, — за меня ответил лысоватый субъект, залпом проглатывая виски.
— Еще бы… Заметь себе, Вовчик, испанскими анчоусами и браконьерской паюсной икрой закусывают только обнаглевшие от вседозволенности паханы да совковые псевдоинтеллигенты-государственники. Мало-мальски уважающий себя либерал оперирует закусками свиными. А из свиных питерских закусок самая первая — это отварное поросячье рыло. Когда-то его великолепно приготовляли в ресторане при гостинице «Англетер».
Странное дело, но у меня создавалось полнейшее впечатление дежавю, как будто я играю в плохо поставленной старинной пьеске для двух актеров, причем хоть я и выучил свою роль буквально назубок, но временами отчего-то несу типичную отсебятину, и что совершенно удивительно — буквально не раскрывая собственного рта. Еще более странным было то, что всех присутствующих, судя по всему, это вполне устраивало.
Меж тем из супницы поднимался ароматный пар, а увлеченный чревоугодием Веня, подцепив на вилку очередной розовый пятак, торопливо отправлял его в рот и, проглотив, изрекал новую порцию наставлений и советов:
— Правильное питание, Вовчик, штука очень хитрая. Есть нужно уметь, а, представь себе, большинство людей в нашей стране есть и вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, и с чем. К примеру, в каком сочетании лучше усваивается лососина и каким божоле следует запивать седло андалузского козла. — Веня многозначительно потряс трезубцем-вилкой с нанизанным на него поросячьим рылом, при этом забрызгав все вокруг. — Еще важнее, что ты при этом говоришь. То есть, если ты озаботился своим здоровьем, мой тебе совет, не говори за едой о России и о патриотах. И, боже тебя сохрани, не заходи до обеда в Интернет.
— Да ведь других занятий для досуга нету, — вновь встрял в наш разговор прожорливый субъект, выпивая очередной бокал выдержанного виски.
— Вот ничем и не занимайся натощак. Просто считай, что ты еще не человек до тех пор, пока в должной мере не насытился.
Закончив с поросятиной, Веня позвонил, и в бежевой портьере снова появился официант. Вене достался кусок осетрины с хреном, которая ему отчего-то не понравилась, а лысоватому обжоре — ломоть ростбифа. Слопав его, тот, видимо, почувствовал, что засыпает, и больше ничего уже не говорил.
Тем временем столовая наполнилась неприятным синим дымом с ароматом медленно тлеющей индийской конопли. Веня курил папироску, а лысый субъект дремал, уронив голову в полупустую тарелку с испанскими анчоусами.
— Шабли урожая девяносто третьего года тоже приличное вино, — продолжал разглагольствовать Веня, — но только ведь и для него требуется соответствующая закусь. Ну, скажем, что-нибудь вроде «рокфора», а еще лучше «бле де косс» или «дор-блю».
Глухой гул множества голосов донесся из отверстия вентиляционной трубы, оттуда же потянуло запахом прокисшего пива и фастфуда далеко не первой свежести.
Веня позвонил, и вошел все тот же официант. Интересно, у них что — другого нету?
— Э-э-э… Так что все это означает, приятель?
— Опять заезжий гроссмейстер митинг несогласных готовит, — ответствовал служивый, невозмутимо собирая грязные тарелки со стола.
— Опять! — горестно воскликнул Веня. — Ну, теперь, стало быть, пошло-поехало, пропал и этот город. Придется уезжать, но куда, спрашивается? Опять на опостылевшую Ривьеру? А здесь известно что, все будет так же, как и три четверти века тому назад. Вначале каждую субботу митинг или марш, затем в общественных сортирах на Невском станут замерзать трубы… ну и так далее. Крышка Петербургу!
— Ну, не все так страшно, — невозмутимо констатировал официант, унося с собой груду тарелок и пустую супницу из-под поросячьих пятаков.
— Да если бы не так! — возопил минутой ранее казавшийся вполне умиротворенным Веня. — Ведь это какой был город, вы поймите!
— Ты слишком мрачно смотришь на вещи, — возразил внезапно очнувшийся лысоватый субъект, из-под которого выдернули тарелку, — теперь совсем другие времена, да и сограждане наши, надо признать, очень сильно изменились.
— Вовчик, ведь ты же меня как облупленного знаешь, ну на хрена же врать? Я человек, которого очень трудно провести на мякине. И вот тебе, к примеру, факт: бельевая веревка во дворе нашего дома.
— Это интересно… — сказал еще не вполне оклемавшийся после выпитого виски лысый, а я подумал: «Ерунда веревка, не в веревке счастье, но Веня-то, Веня — личность ну просто выдающаяся!»
— Не угодно ли, бельевая веревка. С пятьдесят третьего года живу я в этом доме. И вот в течение этого времени до августа девяносто первого не было ни одного случая, подчеркиваю, ни одного, чтобы из нашего двора при незапертых воротах пропала хоть одна пара трикотажных кальсон. В августе девяносто первого в один прекрасный день пропали все кальсоны, в том числе две пары моих, три пары пожилого уролога из соседнего подъезда, не говоря уже о единственных хлопчатобумажных исподних нашего достославного дворника Димитрия. И с тех пор бельевая веревка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о победе демократии, о торжестве либерализма… Но надо же меру знать! Ну почему нельзя было оставить наше исподнее в покое?
— Веня, дались тебе эти кальсоны! Насколько я знаю, никто из либералов теперь кальсонами не пользуется. Даже твой друг Пархоменко круглый год носит семейные трусы, — заикнулся было я.
— Ничего подобного! — громоподобным голосом ответил Веня и налил себе стакан перцовой водки. — Ничего подобного! На ком-то непременно есть теперь кальсоны, и эти кальсоны мои! — Произнося эти слова, Веня с подозрением скосил глаза несколько ниже живота своего сотрапезника. — Это как раз те самые кальсоны, которые пропали в августе девяносто первого. Но хотя бы они их правильно носили, а то ведь все норовят задом наперед надеть! — Лицо Вени начало багроветь. — Какого черта подорожало французское вино? Почему бензин, которого у нас должно быть навалом, в теперешнее время аккуратно дорожает на рубль раз в месяц? Ну ответь мне, Вовчик.
— Что поделаешь, Веня, законы рынка…
— Нет, — совершенно уверенно возразил он, — нет! Ты первый обязан воздержаться от употребления этого понятия. Законы рынка, это мираж, дым, фикция. — Веня, видимо, для вдохновения принял еще сто граммов коньяка. — Ты когда-нибудь видел торговку на базаре, сверяющую показания весов со статьей 504 Гражданского кодекса РФ? Да их и вовсе не существует, этих твоих рыночных законов. Когда эти недоучившиеся тенора и баритоны кричат «Даешь цивилизованный рынок!», я смеюсь. — Лицо Вени перекосило так, что у лысого от удивления чуть не вывалилась челюсть. — Клянусь, Вовчик, мне смешно! Ведь это всего лишь означает, что каждый из них хочет безвозмездно получить под управление оптовый рынок или, на крайний случай, торговый павильон, причем желательно на Невском. А вот когда этот самый баритон, вместо того чтобы глупости орать, займется тем, за что я ему готов платить вполне приличные деньги, рост цен прекратится сам собой. Двум хозяевам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время и сапоги тачать, и устраивать судьбы несостоявшихся вождей, по недоразумению записанных в либералы! Это никому не удается, Вовчик, и более всего тем самым… м-м-м… чудакам, которые до сих пор еще не совсем уверенно носят украденные у меня восемь лет назад кальсоны!
Похоже, Веня вошел в азарт. Только теперь я с опозданием уразумел, к чему была нужна вся эта подлая канитель с переброской в Питер и театрализованная клоунада по мотивам старой драмы. Веня, в очередной раз как бы стоя все на том же броневике в позе вершителя народных судеб, наставлял меня на путь истинный. Не ясно только было, какая конкретно роль в этом деле предназначалась лично мне. Ну в самом деле, не понадобилось же Вене городить весь этот огород ради того, чтобы с моей помощью получить компенсацию за утраченное в незапамятные времена исподнее…
— Антилиберальные вещи глаголешь, — шутливо заметил я, не подавая виду, что пытаюсь раскусить коварные замыслы своего давнего приятеля, — не дай бог, кто-нибудь тебя услышит…
— Ничего опасного, — с жаром, но понемногу остывая, возразил мне Веня. — Нет тут никакой крамолы. Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу, — антилиберал. Абсолютно неизвестно, кто за ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой крамолы в моих словах нет. В них только здоровая наследственность, элитарное образование и могучий интеллектуальный потенциал.
