Дарья Симонова - Узкие врата
Глава 11
Нелли нездоровится. Как получилось, что ее «стальной носок» надломился? У нее болят ноги. Нелли неприятно удивлена, точнее, делает вид, таким образом защищаясь от злого отчаяния: будь она хоть девяностолетней развалиной, все равно не согласится, что недуги – это теперь насовсем. Старческий бред щадяще обходится с ней, Нелли разве что мнительно обижается на телефон, который якобы звонит из вежливости к ней, старой, больной вешалке. Инга сто лет не видела учительницу, боялась сварливых ноток, у Нелли все стихии сокрушительны – и подъем, и хандра.
И вдруг Нелли в кои веки позвала ее на день рождения. Игорек уехал в Болгарию, муж в делах, не с зеркалом же ей чокаться, примерно так, без экивоков пояснила она Инге. Старческое лукавство! Одиночество ей не светило по определению, она и в пустыне найдет кому осанку выправить. Инга понадеялась, что минор миновал, но Нелли встретила ее влагой, затопившей морщинки, и жилистой хваткой цепких пальцев. Обняла, словно Инга с войны вернулась. Нелли не постарела, этому следует подобрать другие слова: взобралась на холмик, с которого видна вечная река Стикс. Близких сразу захотелось одновременно мучить и баловать, раскрывать им тайны, даже и давным-давно рассекреченные. Старческий маразм – то же, что и подростковые выкрутасы: фонтан освобожденных эмоций. От эмоций она и высохла, как паутинка, казалось, что ее внутренний каркас, который обтягивает кожа, кое-где прохудился и просел. Нелли научилась жаловаться и плакать. Ее ученицы, вырезанные ею Буратино, забрались уже высоко, и Нелли, похоже, ловить нечего. Ей открылась мелочная любовь к власти, к этой потаенной стороне любого учительства, которую она потеряла. С мужем они теперь лишь соседи по камере, с сыном давно не сладишь, невестка показала коготки. Старушка Нелли… не ты ли внушала маленькой Инге, что маму нужно суметь отпустить? Пришел черед учительницы по части этого умения.
– Почему меня скрутило так рано? – шептала она в вазочку с восхитительным рыбным салатом от Наташи-соседки. – Ведь мне еще только…
– Тебе почти шестьдесят! – сермяжно изумлялась Наташа. – Что же ты хочешь, милая?! Мы ведь не горцы, чтобы до ста лет колдобиться. С твоим балетом на тебе местечка живого не осталось – все потеснили мышцы…
Нелли в ответ обиженно усмехалась, что от мышц еще никто не умирал. Они курили на кухне, все трое. Наташа – образец здравого народного конформизма. Когда Нелли на коне – Наташа нахваливает балетную муку, теперь же хает на чем свет стоит. У Наташи в кладовке живет сумасшедшая сестра. Уже много-много лет. Младшая, любимая. Инге открывается это только теперь, когда она встряла в соседский междусобойчик. Руку протяни – уткнешься в боль. Предпочитают гнить за стенкой, но соблюдать тишину. В этом плывущем городе вместо лебединых песен – врожденный инстинкт умолчания.
Глава 12
В кои-то веки лежать так близко, что чужое сердце стучится в тебя беспокойным кулачком… Жадной Инге выпал шанс, беспроигрышный, как детская игра в срезание. На ниточках висят немудреные призы, детям по очереди завязывают глаза, суют в руки ножницы и начинается слепое веселье, галдеж, тыканье в пустоту, окрики «режь!» и писк удачи, если удалось отхватить заветного пупсика. Нежданно-негаданно Инга снимает пенку со своего недетского праздника души и тела: ей дарят телевизор!
Редко, но любовь бывает ошеломительно лучше, чем ее представляешь. Миша объявлял с открытым сердцем:
– Я купил именно этот светильник, потому что он назывался «Инга».
Светильник, прямо скажем, безнадежен. Но проскакала мода называть мебель женскими именами. И вот поди ж ты – сыскалась аляповатая конструкция и с именем «Инга»! И сыскался дурак, который купил. Прелесть Миши состояла в том, что он оставался неисправимым провинциалом.
Познакомились в плацкарте. В кои веки Инга не летела на гастроли в организованной толпе, а тащилась одна, со скоростью, удручающей даже скуластых дворняг на полустанках; они сердились на то, что даже и не погавкать толком на такой апофеоз медлительности. Отправилась Инга в близлежащую тьмутаракань в четырех часах пути по Неллиному благословению. Повод – гримаса судьбы: Игорево назревшее потомство. Нелли взмолилась: надо было привезти чудные детские вещички от Неллиной родственницы, вдохновенной вязальщицы и вышивальщицы, а из суеверий самих родителей за ними не пошлешь, примета плохая. На обратном пути Инга взгромоздилась с сумками в проходящий дальний поезд, стоянка – две минутки. Неизвестные руки помогли втащить поклажу и легко угнездили ее по углам, закатали растрепанную постель и уведомили:
– Сейчас будем кушать. Вам с подливкой или без?
Запахло огурцом, зеленью, вареной картошкой, словно на кухне. Наконец, запыхавшаяся Инга подняла замыленный взгляд. В тесном, загроможденном пространстве ловко орудовал мужчина, весь песочного цвета, начиная от волос, кончая ботинками. Началась у Инги светлая, желто-русая полоса.
Курил Миша быстро, чинарики от него летели жирные, недобитые, чай не допивал, книги не дочитывал, любил коньяк «Наири», крыжовник, сырые яица, легкие карточные фокусы, испанские слова. Балет не понимал вовсе, но вглядывался внимательно, словно искал в действе сокровенный подтекст.
– Тут какое-то масонство в этих симметричных танцах!
По профессии Миша сказался скорняком (а кто там разберет, как на самом деле)… Жил он в городе Виш-невогорске неизвестной губернии – Инга не вникала. Часто бывал в столицах, по делу и без дела, за плечами – развод и дочь. Фантазия начала входить в мало-мальски практическое русло, и Инга рисовала пасторальные картины своего приемного материнства. Он и его дочь и Инга живут одной семьей… С девочкой легче? Мальчик больше привязан к матери, его труднее расположить к себе? Но девочка ревнует отца… Однако пока ни девочка, ни мальчик не маячили на горизонте, горизонт представлял собой нечто похожее на предупреждение «Спектакль будет объявлен особо». Ведь заранее никогда не знаешь, что за представление тебя ждет.
К тому времени у Инги комната в большой театральной коммуналке, уже без фиктивных и порывистых соседушек Эльвир. Миша, с притворной строгостью глядя на Ингу, резюмирует: «Налицо мезальянс!» Он чувствителен к сословному неравенству: Миша – деревенщина неотесанная, Инга – столичная балеринка. Она хмыкает: а деньги?! Из нас двоих уж точно ты музыку заказываешь, хоть я и танцую, так что какое там, мезальянс в твою пользу, получаются барин и бесприданница…
Миша морщился. Дело в том, что мечта его юности – рок-н-ролл, басовый запил перед фанатеющим залом, кожаные джинсы. Барства своего Миша не то чтобы стесняется, но святому братству верен он! Хоть несбывшееся имеет и не горький, а скорее томительный и ласковый вкус. Музыка и сейчас волнует Мишу нешуточно, чрезмерно. Он по-детски встревал в мимолетные разговоры, спорил самозабвенно, если задели кого-то из морщинистых его кумиров, обижался, комично жалел, что не негр. Дескать, был бы негр, все бы по боку, пустился бы в странствия бродячим певцом. Черные люди ритмичны от бога, им не нужны подоплеки и школы, бей в тамбурин и пой что видишь – вот тебе и блюз.
– А почему нет балерин-негритянок?! Ведь самый что ни на есть черный лебедь вышел бы! Белая – Одетта, черная – Одиллия…
Инна не знала почему. Да может, и есть где-нибудь в Родезии, но где ж нам добраться. А вообще Миша задает исключительные вопросы. «Ты выйдешь за меня замуж?» – например…
Стынут крыши. Конец августа – сентябрь, любимое время, хотя и могут заканючить дожди, неуловимая водяная пыль. Все равно это время мирит Ингу с действительностью. Стерпелось-слюбилось, она – подданная этого города, пассажир недвижимого поезда, ленивого и гордого претендента на главный титул, присвоенный недостойным (не это ли завязка многих легенд?). Инга привязалась к тополям на фоне брандмауэров, к кошкам, к железному скелету перил, к лысой лаконичности двориков и задворков, к жасмину, к архитектуре, настоянной на дурмане и жажде перемены мест, к темному дню, светлой, как жидкий чай, ночи, к слабым мужчинам, сильным женщинам, к парадным, ведущим вверх к гибриду Солнца и Луны, к прозрачным ночным призракам, уводящим к тайне тайн… Бледный джокер с накрашенными губами, дитя декаданса и ренессанса, этот город уже не отпустит. Уехать абы куда замуж? Предложение оглушительное. Но почему не наоборот – ведь Мишенька мог бы переехать, здесь лучше, отсель грозить мы будем шведу, в конце концов!
Миша ответствовал уклончиво. Вишневогорск хоть и дыра, зато место насиженное, там клиентура, связи, а тут куда податься? Уж не на фабрике ли прикажешь, милая, вкалывать, за фигу с маслом… Инга злилась:
– Не насиженное место твой городишко, а засиженное!
Все ведь отговорки, а причины две. Во-первых, домостройное упрямство: это жене следует приходить смиренно в дом мужа, в чужом монастыре плясать под чужую дудку, а не наоборот. Миша – сторонник тихого патриархата, его не перекроишь. А во-вторых, зябко тут ему, на семи ветрах, семи каналах, не любит он болотный дух весеннего гниения, не нравится ему кошачий лабиринт подворотен, не идет ему этот климат, он глохнет, сипнет и слепнет от промозглого величия, ему подавай приземистый пыльный город в цветущих яблонях, в оправе беспощадного континентального солнца. Остается выяснить скрепя сердце, как он видит будущее Инги. Для интереса злого. Ведь в вишневом этом городе нет театра, и что толку со сказочного, вкусного названия. «Переедем со временем, не кипятись». Каково?! «Со временем…» Подождем, пока Инга превратится в мумию балетную.
![Елена Вихрева - Акелдама - кровавое поле битвы [СИ]](/uploads/posts/books/1764/1764.jpg)
