Моника Талмер - Мириал. В моём мире я буду Богом
— С некоторых пор, -таинственно произнёс Алекс.
Клиф понимающе покачал головой и снова заразительно рассмеялся.
Я решил прогуляться по парку и в одиночестве поразмыслить обо всём. Вечер был мягким и каким-то тревожным, или, может быть, тревожно было у меня на душе. Непонятное предчувствие чего-то плохого сидело внутри и скреблось, как маленький котёнок.
Проходя мимо одной из беседок я услышал приглушённый женский смех. Я машинально повернул голову и увидел сидящую в глубине влюблённую пару. Зелёные кусты скрывали их, но, присмотревшись, я заметил, что девушка была очень юной. Её густые каштановые волосы красиво лежали на плечах, а хорошенькое личико светилось от счастья. Парень стоял перед ней на коленях, спиной ко мне, и с воодушевлением что-то говорил. Она заливалась смехом и стыдливо отводила глаза.
Улыбнувшись, я собрался было пройти дальше, как вдруг влюблённный неожиданно встал с колен, вырос в полный рост и повернулся ко мне. Я обомлел, и земля поплыла у меня под ногами — я смотрел в глаза Керту Хорблу.
Он сделал вид, что меня не заметил, и сел рядом с девушкой. Судя по всему, это была Эльза, дочка Стрисси Кауч, очередная жертва Керта, девственница, которую он соблазнял, преследуя гнусную цель. По своей воле или по воле Алекса Керт Хорбл восстал против любви, доказывая её бессмысленность и даже губительность, и роман с Эльзой служил одним из таких примеров.
У меня сжалось сердце. Эльза была очень юной и неопытной, и принимала всё за чистую монету. Это был первый в её жизни роман, роман с красивым, внимательным и нежным молодым человеком, который, казалось, был без ума от неё. Она была счастлива, она думала, что так будет всегда. Я же просто не мог представить себе, на какую подлость может пойти Керт во имя своей высокой цели, и мне было безумно жаль наивную Эльзу.
Я стоял на аллее и смотрел на эту комедию с обидой и грустью. Керт нежно гладил её волосы и что-то шептал на ухо, а Эльза, закрыв глаза, умирала от блаженства. Пока ещё оно было рядом с ней, её первое и последнее обманчивое счастье.
Наверное, с меня было достаточно загадок, я и так не понимал ничего. Утром я шёл в кабинет к мистеру Джеку с твёрдым намерением выяснить хоть что-нибудь, что бы облегчило моё существование.
Мистер Джек, наверное, почувствовал моё намерение, потому что, едва я зашёл, он предложил мне сесть на диван, чего обычно не бывало.
— Итак, Гэл, у тебя накопилась масса вопросов, -сказал он.-Может, я смогу тебе чем-то помочь?
— Может, и сможете, Джек, -ответил я.
— Ну, а как тебе вообще живётся? Тебе нравятся твои соседи?
— Джек, что за вопрос! Я и не мечтал оказаться рядом с такими людьми!
— Тебе хорошо с ними? Ты чувствуешь себя в своей тарелке?
Я кивнул.
— Хорошо, Гэл, очень хорошо, значит, я не ошибся. Видишь ли, они все -люди достаточно необычные, и если тебе с ними легко, значит, в тебе есть то же, что и в них.
— Что же?
— Высота. Высота -Гэл, это бесконечность, постичь её невоможно. Высота — это состояние, осознание, внутренняя необходимость. Понимаешь?
Я кивнул, правда, не очень уверенно.
— Объясню попроще, -улыбнулся мистер Джек.-Моим жильцам ещё многое нужно. Я не переношу людей, которым не нужно ничего. Они, как правило, злы и тупы.
— И не способны летать?
— Именно. Желание взобраться на вершину -врождённое, как форма черепа или разрез глаз. Я безошибочно определяю этих людей — это как особая нация со своими отличительными чертами. Для них нет вершин — они взбираются всё выше и выше. Всегда.
— А что это за черты, Джек?
— Внутреннее состояние борьбы и отсутствие зависти.
— Отсутствие зависти?
— Это важнейший признак, Гэл, запомни. Зависть -не что иное, как неспособность чего-либо достигнуть. А ЭТИ люди не таковы. Они — могут. Они просто поднимутся до желаемого уровня, так или иначе, в то время как остальные просто будут пытаться опустить планку. Когда кто-то взлетит — они будут кидать в него камни, а МОЙ человек просто сделает всё возможное, чтобы полететь рядом. Ты — тоже мой человек, Гэл, и я надеюсь, что буду тобой гордиться.
— Как гордитесь остальными, Джек?
— Почему бы и нет? Им, беднягам, слишком много приходилось делать самим, они добирались до вершины, сцепив зубы, рискуя, отчаиваясь, сражаясь и выигрывая. Они платили непомерную цену. Так почему же им не помочь, если это в моих силах? Мне с ними легко -они точно знают, чего хотят. Я ведь не Господь Бог, Гэл, — я могу всего лишь немного облегчить им жизнь.
— Это здорово, Джек. Вы подобрали отличную команду.
— Я старался. Но вот ты у меня -в качестве эксперимента.
— Почему?
— Ты -первый, для кого я отвяжу верёвки. Все остальные сделали это сами.
— Отрезали?
— Увы! Мне стоило большого труда прикрепить новые. Я держу их в руках, чтобы в нужный момент возвращать своих Икаров на грешную землю.
— В этом и секрет их внутреннего благополучия?
— Да, в этом. Я слежу за ними, я их держу. Мириал собирает их в кулак, помогает и направляет. Если бы я вовремя не дёргал за верёвки, многие бы либо улетели безвозвратно, либо разбились бы об землю. Не так-то легко сделать всё правильно, в соответствии с предписанным, не ошибиться, не свернуть с пути, не захлебнуться в потоке истин. Человек, безусловно, одинок и должен быть одиноким. Это потому, что любое общение напрягает, сбивает с пути. А ведь любое вмешательство в жизнь предполагает общение. В Мириале они получают вмешательство без общения -им не приходится платить за поддержку нарушением внутреннего покоя. Они могут со мной даже не здороваться — я всё равно о них позабочусь.
— Гениально, Джек. А о какой заботе идёт речь?
— Видишь ли, это неоднозначно. Им нужно сделать ещё очень многое, и кое-кто знает, как. Они осуществляют заложенное в них, а я помогаю им в этом.
— А как вы находили своих жильцов, мистер Джек?-Затаив дыхание, спросил я.
— О, это видно не сразу, Гэл, тут можно и ошибиться. Не может служить однозначным критерием слава или вес в обществе, хотя это и учитывается в первую очередь -если человек находится выше, чем другие, — девяносто девять процентов, что он один из нас, что он талантлив. Талант — это знание, Гэл. Другого знания людям, увы, не дано. За многие тысячелетия на Земле всё стало с ног на голову, спуталось и перемешалось, а задачи у человечества остались прежними. Это весьма осложняет нашу работу, поиск нужных людей, корректировку их жизней. Приходится вычислять их по талантам и по значимости: есть авторитет — будет и доверие окружающих. Ну как, кое-что в твоей голове прояснилось?
— Более-менее, -сказал я.-Но только…не похоже, что все они здесь отдыхают и набираются мудрости, Джек -какие-то странные игры, порой даже жестокие, непонятные договора… то есть, я хотел сказать…
— Я понимаю, -перебил меня мистер Джек, -пока ты удивлён и даже расстроен -ты чувствуешь себя обманутым, а ещё и Керт, по всей видимости, издевается над тобой. Вполне возможно, что ты не понимаешь, какой от этого прок. Но ведь мудрость не приобретается в чтении книжек и мудрёных беседах, то есть, это действует благотворно, когда есть о чём поговорить. Ты меня понимаешь?
Я кивнул.
— Пока сам не испытаешь то, что суждено, ничего не поймёшь.
— Теперь мне кое-что ясно.
— Вот и хорошо. Не пытайся пока узнать остальное, повторяю -ты не поймёшь.
Конечно, я не пойму! Ещё бы! В очередной раз наткнувшись на Керта с Эльзой, я сказал себе, что этого я не пойму никогда. Великий Керт был неузнаваем — он был заботливым и ласковым, терпеливым и нежным. Играя так хорошо, обычному человеку было бы трудно в конце концов не поддаться этим чувствам, но Керт был не из числа людей. Его жестокость не знала границ.
Стрисси казалась озабоченной. Она едва здоровалась со мной и спешила дальше, думая о чём-то своём. Навряд ли она знала точно, что представляет из себя возлюбленный её дочери, но всё равно материнским сердцем чувствовала беду.
Любовная идилия долго продолжаться не могла — план Керта был довольно чётким. Добившись любви Эьзы, он благоразумно удалился и оставил её одну. Теперь ей предстояло любить его до самой смерти.
Не знаю и знать не хочу, как это было на самом деле. Боюсь даже думать о том, что переживала Эльза, впервые в жизни столкнувшись с настоящей болью. Но, оказалось, дело обстояло ещё серьёзней — однажды вечером она выпила всю упаковку снотворного Стрисси и больше уже не проснулась.
Все избегали говорить об этом, многие не знали настоящей причины. Стрисси после похорон не показывалась на людях, а Алекс по вечерам напивался до беспамятства. Только Керт, по-прежнему невозмутимый, сидел у себя в кабинете и делал маникюр. Сложив губы в трубочку, он любовно дул на накрашенные бесцветным лаком ногти и поправлял на пальцах массивные платиновые перстни.
Моё состояние в первые дни напоминало шок. До последнего времени где-то в глубине сознания у меня ещё теплилась надежда, что это — просто безобидный фарс, что всё в Мириале происходит как бы понарошку. Но смерть Эльзы окончательно поставила всё на свои места и дала понять, что всё более чем серьёзно.
