Кэтлин Сейдел - Вновь, или Спальня моей госпожи
«Ты же читала про выкидыши. Везде написано, что потом женщина всегда горюет. Да, потому — горе и боль… Почему же у тебя должно быть иначе?»
Потому что горе и боль были из разряда «дамских штучек».
Дженни осталась дома и весь день размышляла о Лидгейте. Инстинкт подсказывал ей, что у того когда-то была серьезная любовная история. Ведь она так пронзительно почувствовала Алека вчера вечером — словно увидела его насквозь. Достаточно было ощутить его тело, прикосновение, движения и даже просто его присутствие — и она уже знала о нем все. И наверняка это подскажет ей многое о его герое.
Но что именно? Вот уже двадцать минут она глядела на пустой экран компьютера.
Вчера он положил руки ей на плечи. Ладони были темнее, чем плечи Дженни. Он весь был медно-загорелый, а она рядом с ним казалась бледной, как зерно миндаля.
А кожа Брайана гораздо светлее кожи Дженни. С какой стати ей разыгрывать трепетную красавицу, если кожа ее друга светлее ее собственной?
Почему сейчас она думает об этом? Ведь ей надо работать над образом Лидгейта! Вчера Алек защищал ее от толпы — что это добавляет к образцу герцога? Ничего. Если бы он увидел, что в толпе толкают Амелию — довольно, кстати, трудно представить, — он просто кликнул бы лакея.
Работа не двигалась… Лидгейт и Амелия на супружеском ложе. Может, зацепка тут? Она отвернулась от компьютера и нашарила блокнот и карандаш. Это не помогло. Ничего не лезло в голову. Лидгейт и Амелия, Алек и Карен. Она все время видела Алека рядом с Хлоей.
Первой ролью Алека был молодой строитель. Обыкновенный образчик мужской красоты — сценарием предусматривалось, чтобы герой только и делал, что демонстрировал мускулы. Но Алек привнес в свою игру нечто от настороженного, молодого и сильного животного. Его персонаж все время к чему-нибудь прикасался, — к спинке стула, строительным материалам… Он был плоть от плоти вещественного мира. В том, что он был вечно полуодет, присутствовал глубокий смысл. Его герой воспринимал мир через собственное тело. Чувствительность присутствовала всегда, и не только в любовных сценах. Просто он так жил. В сценах, ничего общего не имевших с сексом, Алек играл сексуальность. А ведь это была самая первая его роль. А в истории Дерека и Джинджер даже простая усталость его героя отдавала сексуальностью…
Все это озадачивало ее. В распоряжении Дженни, только что удостоившейся «Эмми», был актер, великолепно обыгрывающий самые тончайшие оттенки сексуальных чувств. И она не в состоянии была придумать никакой зацепки для его персонажа…
Все выходные Дженни промучилась этим, и наконец, вечером в воскресенье, сдалась. Она быстренько написала несколько сцен и ввела их в следующую серию. «Что ж, посмотрим, на что окажутся способны Алек и Карен…»
В понедельник она опять работала дома — разрабатывала далеко идущие линии сюжета. Ее заметки никто не должен был видеть, и она не желала рисковать. Даже актерам не полагалось знать, что ожидает их персонажей. До вторника она не появлялась в студии. А включая время в больнице, всего Дженни отсутствовала около недели. Для нее это — почти вечность…
…Она пришла позднее обыкновенного. Было уже семь, рабочий день давно начался. Девушка из гардеробной везла огромную тележку с костюмами на вешалках. Она глядела поверх костюмов, чтобы ни с кем не столкнуться. Увидев Дженни, она остановила тележку.
— Хочу, чтобы вы обратили внимание, — объявила она. — Мы освобождаем место. Судя по всему, скоро Лидгейту понадобятся новые костюмы. Гримеры утверждают, что узнают обо всем первыми, но все равно мы их обставили…
В чем обставили? Дженни смотрела, как девушка затолкала тележку в лифт, намереваясь, очевидно, отвезти ее в хранилище, в подвал. Что происходит? Почему Алеку понадобились новые костюмы? Дженни промаялась все выходные, пытаясь освободить Лидгейта от его костюма и всего, что он диктует. Покачав головой, она пересекла холл и вышла на лестничную клетку. Там стояли Фрэнк, исполнитель роли Джаспера, и Джилл, ассистентка режиссера. Фрэнк обернулся на звук открываемой двери. Увидев Дженни, он тотчас же упал на колени.
— Прими мои извинения, — он мелодраматически стиснул руки, — мои глубочайшие извинения, самые искренние и сердечные…
Дженни недоуменно уставилась на него.
— О чем ты?
Он поднялся, отряхнул брюки.
— Об Алеке. Может, ты и не знала, но, начиная работать здесь, я весьма скептически относился к ветеранам мыльных опер.
— Да что ты? Не могу поверить, — она иронизировала. Фрэнк закончил Йельский университет и не позволял никому забывать об этом.
— Это совершенная истина, — продолжал он, в восторге от собственного самоуничижения. — Алек заставил меня в корне переменить мнение. В последние дни он делает нечто невероятное, правда?
— Что он натворил?
Фрэнк отступил, пораженный:
— Разве Брайан не рассказывал тебе? Сейчас все только и говорят, что о Лидгейте.
Брайан ни словом не обмолвился ни об Алеке, ни о Лидгейте. Фрэнк продолжал:
— Его игра всем открыла глаза, это настоящее чудо. Он великолепен.
Открыл всем глаза? Чудо? Что тут происходит? Она смотрела телевизор дома, но та серия была снята неделю назад. Так что она не могла увидеть никаких изменений, привнесенных Алеком в образ его героя.
Дженни поднялась в офис режиссера. Сегодня работал Теренс. Он уже складывал все необходимые бумаги, собираясь в репетиционную. При виде Дженни Теренс прервал свое занятие и пригласил ее сесть.
— Ты уже слышала о нашем поразительном герцоге?
Поразительном? Теренс был не из тех, кто преувеличивает заслуги актера. Напротив, иногда он демонстративно не обращал внимания на успехи того или иного артиста.
— Он нашел характер! Из расплывчатости и неопределенности в один прекрасный день вылупился настоящий мужик. Гил говорит, что это началось в прошлый четверг.
В четверг вечером была церемония вручения «Эмми», а накануне, в среду, Алек навещал ее в больнице.
— Я увидел все в пятницу, а Гил говорит, что вчера было еще лучше. Камера почти все время направлена на него! — продолжал Теренс.
Теренс и Гил не часто говорили такое. Прошлым летом у них была история с чашечкой — она настолько очаровала Гила, что в конце концов Фрэнсин Кении, исполнительница роли леди Варлей, разбила ее. Говорила, что случайно, но все понимали, что именно ее раздражало: у фарфоровой безделушки было гораздо больше крупных планов, чем у нее самой. И никто ее не обвинял. Но чтобы оба режиссера настолько были увлечены актерской игрой… Да, здесь и вправду происходило что-то из ряда вон выходящее!
— Это не моя заслуга, — продолжал Теренс, — и не Гила. Когда ты пригласила его, мы знали, что он классный актер. Но что настолько хорош…
— И что же он делает?
— Не могу объяснить словами. Пойдем, и сама все увидишь.
Дженни хотелось немедленно последовать за Теренсом в репетиционную, но разумнее было сначала заняться делами. За неделю их накопилось предостаточно. Она проглядела материалы кинопроб, ответила на тысячу телефонных звонков и отредактировала множество текстов. В половине второго она спустилась на студийный этаж.
Студийный этаж представлял собой просторное сводчатое помещение, в котором могли разместиться сразу восемь декораций. У «Спальни моей госпожи» их было больше пятидесяти. Одним из способов для сценариста сэкономить деньги было спланировать действие таким образом, чтобы одна декорация использовалась по нескольку дней подряд. Разбирать декорацию в понедельник, чтобы восстанавливать ее в среду, было чересчур дорого. А «Спальня моей госпожи» была настолько стеснена в средствах, что Дженни приходилось изворачиваться и делать порой довольно странные вещи.
Сейчас действие крутилось вокруг внушительных размеров декорации огромного зала собраний в усадьбе Олмэк. Гримеры, костюмеры и осветители были уже там, готовые приступить к делу в любой момент. Дженни не смешалась с толпой. Чтобы увидеть всю сцену целиком, во всем многообразии планов, нужно было смотреть ее на мониторе. И Дженни пошла в кабину режиссера, похожую на космический корабль, прозрачную и круглую. Отсюда режиссер обычно командовал «Мотор!», звукорежиссер регулировал громкость, и тому подобное.
Дженни видела на экране, как Колли Лайтфилд, щеголеватый, немного женоподобный барон, беседовал с матерью, леди Лайтфилд. Она яростно нашептывала ему что-то о необходимости выгодно жениться. Дженни помнила, что через минуту войдет Лидгейт и леди Лайтфилд — уже в сотый раз — заговорит о своих шести дочерях на выданье.
Сцена как сцена — за такую не выдвигают на «Эмми». Даже напротив. Автор обычно отдает ее на откуп актерам, полагаясь на их профессиональное мастерство, — разумеется, с извинениями… Ну посудите сами, с какой стати леди Лайтфилд, да еще в усадьбе Олмэк, распинаться о правах первородства и наследования перед герцогом, знающим все эти тонкости с пеленок? Для Дженни такое поведение было лишено смысла, хотя она все это сама написала. Без подобных сцен обойтись невозможно. «Повторы» есть во всех мыльных операх, но в «Спальне моей госпожи» еще и преподносились наглядные уроки истории. Зрительская почта свидетельствовала о такой необходимости. И Дженни вставляла их всюду, где только можно. В роли учительницы истории сегодня выступала леди Лайтфилд, потому что в этот день была занята еще в нескольких сценах. Действие происходило в усадьбе Олмэк лишь поскольку была готовая декорация. А Лидгейт обязан был все это выслушивать потому, что контракт, подписанный Алеком, гарантировал ему появление в кадре не менее трех раз в неделю.
