Эдвард Эбби - Банда гаечного ключа
— И я была когда-то почти девственной—, - сказала она.
— Ты знала, что другие энергетические компании и те же государственные агентства планируют кое-что еще хуже в зоне Вайоминг-Монтана? Открытые разработки еще масштабнее тех, что опустошили Аппалачи? Ты думала когда-нибудь о ядерном оружии? Реакторах для воспроизводства ядерного топлива? О стронции, плутонии? Ты знала, что нефтяные компании готовятся распотрошить огромные территории в Юте и Колорадо в поисках нефти в нефтеносных глинистых сланцах? Тебе известно, что творят в наших лесах крупные лесозаготовительные компании? Что творят с нашими реками и ручьями Инженерный корпус и Бюро мелиорации? Лесничие и егеря — с нашими дикими животными? Ты понимаешь, что творят застройщики с теми открытыми просторами, что еще пока сохранились свободными? Ты знаешь, что Альбукерк — Санта Фе — Таос скоро станут одним огромным обнаженным городом? И Таксон — Феникс? Сиэттл — Портленд? Сан-Диего — Санта Барбара? Майами — Сан-Августин? Балтимор — Бостон? Форт Ворт…
— Они пока еще далеко от тебя, — сказала она. — Не паникуй, Док.
— Паникуй? Царство Пана? Пан поднимется снова, моя дорогая. Великий славный бог Пан.
— Ницше сказал — Бог мертв.
— Я говорю про Пана. Моего Бога.
— Бог мертв.
— Мой Бог жив и здоров. Жаль мне твоего.
— Мне надоело, — сказала она. — Скажи что-нибудь интересное.
— Как насчет путешествия по реке?
— По какой?
— Вниз по той самой реке, через Божье Ущелье на резиновой лодке с красивым волосатым потным проводником, который уже ждет тебя — не дождется!
Бонни пожала плечами. — Так чего же мы ждем?
5. Заговор «Деревянных Башмаков»
На пляже околачивался этот тип.
Жутко бородатый, плотный, приземистый, злобного вида, с машиной, полной опасного оружия: этот тип. Ничего не делал; ничего не говорил; глазел.
Они его игнорировали. Второй проводник — помощник Смита не явился. Вообще не явился. Смит оснащал и готовил его лодку сам, жуя вяленое мясо. Он послал свою подругу на пикапе в Пейдж забрать пассажиров, прилетавших нынче утром.
Этот тип все наблюдал. (Когда вся работа будет сделана, наверняка попросит какой-нибудь работы).
Рейс 96 опаздывал, как обычно. Наконец он вынырнул из-за тучи, пророкотал над головой, накренился, развернулся и приземлился против ветра на жестко очерченной взлетно-посадочной полосе аэропорта Пейдж. С одного конца ее ограничивала высоковольтная линия электропередач, с другого — трехсотфутовая скала. Сам аэроплан был двухмоторный, с реактивными двигателями, совершенно антикварного вида; возможно, он был построен еще в 1929 году (год краха); с тех пор, похоже, его несколько раз перекрашивали, как старый автомобиль, слегка подкрашенный для продажи со стоянки на углу. Недавно кто-то покрыл его одним толстым слоем желтой краски, которой не удалось, однако, полностью скрыть предыдущий зеленый слой. За круглыми стеклянными иллюминаторами по его бокам видны были белые лица пассажиров: они таращились, крестились, их губы двигались. Самолет свернул с посадочной полосы, направляясь к крытой бетонной площадке. Двигатели дымили, рычали и выбрасывали снопы искр, однако их мощности хватило все же, чтобы дотянуть самолет почти до самой зоны посадки-высадки пассажиров. Здесь двигатели заглохли, и самолет остановился. Диспетчер полетов, билетный кассир, менеджер и носильщик аэропорта Пейдж вытащил защитные вкладыши из ушей и спустился со своей открытой диспетчерской вышки, застегивая ширинку.
Черный дым окутал правый двигатель. Изнутри послышалось какое-то тиканье; крышка люка открылась, ее опустили вручную, и она превратилась в трап. В отверстии люка появилась стюардесса.
Рейс 96 высадил двух пассажиров.
Первой вышла женщина. Молодая, красивая, ладная, с высокомерным видом; ее темные блестящие волосы ниспадали ниже пояса. На ней было надето кое-что, не так уж много, в частности, короткая юбка, открывавшая загорелые, безупречной формы ноги.
Ковбои, индейцы, мормоны-миссионеры, чиновники и прочие нежелательные лица, слонявшиеся вокруг аэровокзала, уставились на нее голодными глазами. Город Пейдж, Аризона, с населением 1400 человек, включает 800 мужчин и, быть может, три — четыре привлекательных женщины.
Следом за молодой женщиной вышел мужчина средних лет, впрочем, его пегая борода и очки в металлической оправе могли делать его старше, чем он был на самом деле. Нос его, неправильной формы, очень крупный, приветственно сверкающий, блестел, как полированный помидор, под ослепительно ярким белым солнцем пустыни. В зубах — дешевая сигара. Прилично одетый, похожий на профессора. Моргая, он надел соломенную шляпу, — это помогло, — и пошел, прихрамывая, рядом с женщиной к двери аэровокзала. Он башней возвышался над нею. Однако, невзирая на это, все присутствующие, в том числе и женщины, не сводили с нее глаз.
Несомненно. Под широкополой соломенной шляпой, в огромных темных очках, она была похожа на Гарбо. Ту, старую Гарбо. Еще молодую Гарбо.
Подруга Смита поздоровалась с ними. Высокий мужчина взял ее руку, которая исчезла в его огромной лапе. Но его рукопожатие было точным, деликатным и крепким. Хирург.
— Верно, — сказал он. — Я — доктор Сарвис. А это — Бонни. Голос его казался странно мягким, низким, меланхоличным, исходящим из такого величественного (или крупного) организма.
— Мисс Абцуг?
— Миз Абцуг.
— Зовите ее Бонни.
В пикап, — непромокаемые и спальные мешки — в кузов. Они проскочили Пейдж, мимо тринадцати церквей Иисуса Христа, через официальные государственные трущобы, трущобы строительных компаний — жилые вагончики рабочих, в традиционные трущобы пастухов — индейцев навахо. Хворые лошади бродили вдоль автотрассы в поисках чего-нибудь съедобного — газет, бумажных салфеток, пивных банок, чего-нибудь более или менее разлагающегося. Доктор разговаривал с водителем; мисс Абцуг держалась отчужденно и по большей части молчала.
— Какая омерзительная местность, — однажды проронила она. — Кто здесь живет?
— Индейцы, — сказал Док.
— Она слишком хороша для них.
Они ехали через Динамитное ущелье, к Горьким ключам и Мраморному каньону, под параноидными горгульями зубчатых гор юрского периода, возвышавшихся над ними, к Лиз Ферри, к речным запахам водорослей, грязи, зеленых ракит. Раскаленное солнце бушевало в небе, голубом, как покров Пречистой Девы, четко очерчивая своим невероятно расточительным светом резкую красоту скал, ликующую реку, подготовку к большому путешествию.
Новый раунд знакомств.
— Доктор Сарвис, Миз Абцуг, Редкий Гость Смит …
— Рад познакомиться с вами, сэр; с вами тоже, мэм. Вон там вот Джордж Хейдьюк. За кустом. Он будет негром номер два в нашем походе. Скажи что-нибудь, Джордж.
Тип пробормотал нечто невразумительное из-под бороды. Он смял в руках банку из-под пива, швырнул обломки в ближайший мусорный бак, промазал. Теперь на нем были драные шорты и кожаная шляпа. Глаза его были красны. От него несло потом, солью, грязью, несвежим пивом. Доктор Сарвис, подтянутый, с тщательно ухоженной бородой, исполненный чувства собственного достоинства, отнесся к Хейдьюку сдержанно. Вот из-за таких Хейдьюков борода стала ругательным словом.
Смит, поглядывая на них со счастливой улыбкой, казался вполне довольным своей командой и пассажирами. Особенно мисс Абцуг, на которую он изо всех сил старался не глазеть. Но в ней было что-то, ох, было что-то. Смит чувствовал там, внизу живота, слабые, но безошибочные ощущения — почесывание, подергивание, — что было несомненной прелюдией любви. Сладостные, как валентинка, они не могли означать ничего иного.
Примерно к этому времени прибыли и остальные пассажиры — две секретарши из Сан Диего, старые подруги Смита, не новички, побывавшие уже с ним во многих речных походах. Перекусив консервами, сыром, крекерами, пивом и лимонадом, они отправились в путь. Второй проводник, помощник Смита, так и не явился, вот Хейдьюк и получил работу.
Мрачный и молчаливый, он сложил кольцами чалку, сильно оттолкнул лодку от берега и вкатился на борт. Лодка поплыла по течению реки. Их лодка, — не совсем, собственно, лодка — представляла собою три резиновых плота на десять человек каждый, плотно принайтованных друг к другу бортами, — тримаран, громоздкое и неуклюжее с виду сооружение, однако самое подходящее для преодоления порогов и водоскатов. Пассажиры заняли место посредине, гребцы — Смит и Хейдьюк — стояли или сидели по бортам. Водитель Смита помахала им с берега рукой на прощанье. Она казалась грустной. Они увидятся только через две недели.
