Павел Сутин - Эти двери не для всех
– Я тоже неверующий, Вадя… Что там потом, что там, где… Но что я точно знаю, на "Мире" теперь снега немерено… Да ты сам вспомни: внизу – выкат, справа – Донгуз-Орун, Когутай… Шхельду видно, Ушбу… Мы же горные люди. Ты горный человек… Быть того не может, чтобы наш человек в горах вымер. Ванька вот тоже рассказывал мне про одну даму… Колчинская, профессор из Киева. Он у нее защищался. Она самая главная по гипоксии… Знаешь, что такое гипоксия? Это когда на Гара-Баши клипсы застегнешь, разогнешься – голова кружится… Короче, кислорода не хватает. Эта гипоксия, короче, чудеса творит. Да много там чего в горах… Ты знай катайся.
Он замолчал и посмотрел на Вадю. Тот поставил чашку на стол и прищурился. Хорошо так прищурился. И видно было, что он больше не мечется.
– Можно от тебя в Лион позвонить? – спросил Вадя, – Ты мне косарь не займешь?
– Конечно, – радостно сказал Берг. – И звони куда хочешь.
Они приехали в Шереметьево кавалькадой на трех машинах: Берг с Машкой, Гарик, Никон, Тёма, Гаривас и Гена Сергеев. Возле "Departures" Вадя положил на пол чехол с досками и сказал:
– Еще долго. Только объявили. Пошли в бар.
Действительно, оставалось время.
В Шереметьево в ту пору каждый третий был с лыжами и каждый пятый с доской.
Повсюду вздымались, висели на плечах, стояли в пирамидах и лежали на полу зачехленные лыжи, реже – доски.
Гарик сопел и смотрел на часы.
– Что ты сопишь? – сердито спросил Никон. – Тебя поджимает – поезжай. Отметился – и поезжай.
– Общество сегодня, – сказал Гарик.
Заседания Урологического общества начинались в шесть на Третьей Парковой.
Сколько бы Гарик ни сопел, он уже не успевал. Да он и не торопился, просто чувствовал себя неловко. Гарик не любил авантюр.
– Вы все так себя ведете, – сказал он накануне Никону и Тёме, – как будто болеть и умирать могут только люди посторонние и малосимпатичные.
– Ну, а что ты предлагаешь? – сразу же завелся Тёма. – Что ты предлагаешь? Слезу точить? Апельсины ему в Онкоцентр носить? Да проблюется он твоими апельсинами после химиотерапии.
– Сейчас он счастлив, – примирительно сказал им Никон. – Там будет счастлив.
– А потом? – спросил Гарик.
– Потом – суп с котом, – зло сказал Тёма. – Не занудствуй.
Они все вошли в бар, там сразу стало тесно.
– Девять тройных коньяков, – громко заказал Гаривас.
– Але, кто за рулем, легче, – сказал из-за спин Гена Сергеев.
Они разобрали стаканы, сгрудились в кружок и вытолкнули Худого в середину.
"Зря мы его так провожаем, – подумал Берг. – Надо было попроще. Как всегда было, когда он ехал в горы, – так и в этот раз надо бы".
– Не сломай себе шею и другие части тела, – сказала Машка. Она чокнулась с Вадей, встала на цыпочки и поцеловала его в щеку.
– Ага, – добавил Никон. – Летай пониже.
Все стали чокаться с Вадей, обнимать его, потом поставили пустые стаканы на стойку и вышли из бара.
– Долгие проводы – лишние слезы, – сказал Тёма. – Мы поехали, а ты поболтайся за таможней. В магазин сходи, сосиску скушай. Купи "Баллантайнз", там дешевый, одиннадцать долларов литр, поди плохо?* Бравик придержал Худого за локоть.
– Ты как себя чувствуешь? – тихо спросил он.
– Хорошо, – сказал Вадя и улыбнулся. Но лицо у него было серое.
Накануне Бравик приготовил Ваде сверток, он сейчас лежал в Вадином рюкзаке. Там были всякие анальгетики. На все случаи жизни.
– Я туда записку положил, как принимать и когда, – сказал Бравик. – Звони мне каждую неделю. Ты понял меня, аферюга?
– Я буду звонить, Гарик. Спасибо тебе, Гарик, – сказал Худой.
Он пожал всем руки, а с Машкой обнялся.
– Шею не сломай, – повторила Машка.
Когда они приехали к Бергу, Вадя позвонил в Лион. После он еще звонил в Дублин и Дорнах, потому как секретарь сказал, что Руби уехал на выходные, а куда уехал – сказать не мог. Дал несколько телефонов. Вадя прозванивался, здоровался на чудовищном английском, произносил пароль "Вадя", пережидал взрыв иноязычного болботанья. Потом трубку перехватывала Машка и говорила по-французски. Винсент и Фармер были радостно-вежливы – Вадя не стал их ни о чем просить.
– М-м-да… Ну, это европейские дела… – протянул Берг.
– Козлы, – сказала Машка. – Мудачье.
Ламма был в горах, в Новой Зеландии. До него дозвониться не удалось. Но Руби они нашли. Руби некоторое время говорил с Машкой, потом сказал:
– Вадя, поезжай завтра в итальянское посольство. Я пошлю им приглашение для тебя. От Ирландской федерации фри-райда. Они дадут визу.
Берг с Машкой закивали – итальянцы быстрее других давали визу.
– А есть такая федерация? – спросил Вадя.
– Если нет – учредим, – сказал Руби.
Берг с Машкой заулыбались и замахали руками – мол, хороший человек.
Потом Руби твердо и ясно объяснил, что он может сделать для Вади. Через восемь дней он начинает снимать ролик для "Хэда". Ролик будет сложный, надо будет много прыгать. Вот тут Вадя и пригодится.
– Мы с женой собираемся провести в Доломитах почти весь февраль, – сказал Руби.
– Будешь прыгать. И немного фри-райда. А потом видно будет. На моей странице в Сети будет твой борд-класс… Хочешь много кататься? Будешь много кататься. У тебя хватит денет на иншуранс? – Берг с Машкой опять закивали и замахали руками.
– Прекрасно. Получай визу и покупай билет. Я или жена, мы встретим тебя в Милане.
– А я думал, что он меня не вспомнит, – сказал Вадя, когда они простились с Руби. – Он тогда так обкурился, что маму свою мог забыть.
– Хороший мужик, – сказала Машка. – Не то что это жлобье… Винсент этот сраный.
– Французы – это да… – вздохнул Берг. – Это что-то особенное…
– Они хуже фиников, – сказала Машка. – Жлобство – их национальная добродетель.
– Да ладно вам… – Вадя усмехнулся. – Дались вам французы. Это еще ничего. А вот, скажем, арабы…
– А что, он тебе будет платить? – спохватилась Машка.
– Что-нибудь да будет, – беспечно сказал Вадя. – Мне бы кататься, тушкой ли, чучелом…
Он прошел через таможню и почувствовал, что проголодался. Ночью сильно болела голова, до тошноты. Под утро Вадя выпил трамал и немного поспал. Родителей немного удивило, что Вадя точно не мог сказать, когда вернется. Но такое и раньше случалось. Отец только спросил, оформил ли Вадя отпуск. Вадя сказал, что оформил. На самом деле он уволился. "Позвони через недельку", – попросила мама.
Вадя обещал звонить часто. После коньяка в баре есть захотелось еще сильнее.
Вадя с удовольствием съел горячий бутерброд, запил холодным легким пивом и сел, дожидаясь, пока объявят посадку. В магазин ему идти не хотелось, к спиртному он был равнодушен. Это Гаривас всегда покупал столько виски, что на него косились таможенники.
Он пристроил в ногах рюкзак, откинулся на спинку оранжевого пластикового сиденья и прикрыл глаза.
Сильнее головных болей все эти дни его мучил страх. Страх начинался холодком по лицу, пробегал дрожью и опускался противным нытьем в низ живота.
Вчера, поздно вечером, до того как навалилась, засверлила головная боль, Вадя собирался в дорогу. Он сидел на стуле, посреди разложенного на полу бутора.
Родители легли, но еще не спали. Вадя слышал, как за стеной тихонько бубнит телевизор.
На полу лежали доски, чехлы, рукавицы, очки, всякая мелочь – он так собирался, раскладывал все кучками на полу, оглядывал, проверял, не забыл ли чего, только потом укладывал в рюкзак.
Вдруг он взял в руки старый серый свитер плотной вязки и ткнулся в него лицом.
Он купил свитер за пятнадцать рублей на рынке возле "Чегета" одиннадцать лет назад. От свитера пахло сырой шерстью, табаком, туалетной водой "Ярдли" и бензином. Всем сразу. В низ живота противно скользнул страх, Вадя с глухой тоской чувствовал, как проклятая головная боль и все, что ждет его дальше, отрывают его, Вадю, от этих родных запахов, от этого чудесного бормотания телевизора за стеной, от покашливания отца, от бутора на темном паркетном полу… Вадя тихо завыл, кусая губы, быстро встал, пошел на кухню, достал из холодильника отцовскую "Старку" и, давясь, выпил стакан. В животе стало горячо, страх потеснился и отступил. Вадя вернулся в комнату, включил Поля Мориа и стал укладывать вещи в рюкзак. Он уже знал, что надо не думать…
– Да Худой это, говорю тебе… Вон сидит, кемарит, – услышал Вадя. Он открыл глаза. У прилавка с салатами и сэндвичами стояли два пацана в "полартексе" и смотрели на него во все глаза.
– Привет, Худой, – осторожно сказал один.
Второй несмело помахал рукой.
– Привет, ребята, – сказал Вадя.
– Ты куда, Худой? – спросил первый.
Было видно, как ему приятно, что он запросто с Худым.
– Ты куда, Вадя? – эхом спросил второй и заулыбался.
– В Доломиты, – ответил Вадя. – А вы, ребята, куда?
– Да в Пампорово… Там со снегом ништяк… Там наши уже, с Крыла… Полетаем!.. – радостно заговорили пацаны. Они уже знали, как в Пампорово скажут: "В Шереметьево с Худым говорили… Мы, говорим, в Пампорово… А он – ну а я, пацаны, в Италию…" – Как оно, вообще, Худой? – продолжил первый.
