Азарий Лапидус - Падающие в небеса
Макс Борн, перебравшийся в Геттинген по приглашению ординарного профессора Германа Минковского всего месяц назад, пребывал в ужасном настроении. Уже пятый день профессор находился в больнице, и врачи ничего не могли сделать для улучшения его состояния. Борн собрался навестить Минковского в клинике, но до этого он решил переговорить с женой Германа Августой.
Дверь открыла служанка и провела Борна в просторную гостиную. Августа сидела за столом и раскладывала детскую игру с двумя очаровательными дочками. С появлением гостя девочки встали из-за стола, собрали игру, поздоровались с дядей Максом и направились к выходу. Борн загляделся на дочек Минковского – на редкость очаровательные создания, худенькие, кучерявые, с большими карими глазами, в которых светился тонкий ум, подаренный им природой и генами гениального отца.
– Спасибо, что зашли, – сказала Августа. – Когда приходят наши друзья, я могу немного отвлечься от тех дурных мыслей, которые посещают меня в последнее время.
Августа действительно выглядела не лучшим образом. Под глазами огромные синяки, и без того худое лицо еще больше вытянулось, руки, чтобы не показать неунимающуюся дрожь, лежали на столе.
– Как себя чувствует Герман?
– Плохо! Врачи говорят, что надо набраться терпения и ждать, с момента операции прошло еще совсем мало времени, но мне кажется, они сами толком не понимают, что же происходит.
– Я хочу сходить в больницу, навестить его.
– Правильно. Может быть, вам удастся выяснить что-нибудь новое.
Поговорили еще минут пятнадцать, и Борн засобирался. Августа проводила его до двери, стоя в прихожей, она еле сдерживала слезы. Макс протянул руку, потом поцеловал в щеки жену своего учителя и друга. Ее ладонь была невероятно холодной и очень мягкой. В то же мгновение сердце Борна сжалось от предчувствия беды, витающей в этом доме.
– Могу я вас попросить об одном одолжении? – спросила Августа.
– Да, конечно.
– После больницы зайдите, пожалуйста, ко мне и расскажите, как вы оцениваете положение Германа.
Борн кивнул, резко развернулся и почти выбежал за порог.
В клинике царило полнейшее спокойствие, наступающее обычно после череды рождественских и новогодних праздников. Медицинская сестра, сидевшая за столом в самом начале длинного коридора, услышав, кого разыскивает Борн, с сочувствием посмотрела на него и подробно объяснила, где располагается палата больного Минковского.
Макс подошел к двери и приготовился постучать, но в эту секунду за ней кто-то громко крикнул, потом послышалось какое-то бурчание, после чего раздался звук падения на пол металлического предмета. Через несколько мгновений дверь распахнулась, и из комнаты выскочила женщина, державшая в руках кювету с инструментами.
Мужчина в белом халате, видимо доктор, крикнул ей вдогонку:
– Чтобы через пять минут инструменты были здесь!
Борн наконец решился войти в палату. Доктор с удивлением посмотрел на входящего господина и спросил недовольным голосом:
– Чем могу быть полезен?
– Я хотел бы поговорить с профессором Минковским.
– Это невозможно. Мы готовимся убрать гной из раны. Господин Минковский очень плох.
– Понимаете, э-э… – Борн не знал, как обратиться к доктору, и тот, поняв это, смягчился, улыбнулся и представился:
– Доктор Франкеншмидт.
– Очень приятно, господин Франкеншмидт. Я – коллега профессора Минковского. Меня зовут Макс Борн, мне надо всего на несколько минут остаться с ним наедине. Я был только что у жены профессора и хотел бы передать ему теплые слова и привет из дома.
– Хорошо. – Франкеншмидт расстегнул халат, достал из нагрудного кармана жилетки массивные золотые часы, открыл крышку, поцокал языком. – Побудьте здесь пять минут, пока сестра пошла за новыми инструментами. – В комнате находилась еще и сиделка, к которой он обратился: – Оставьте больного на пять минут с гостем.
Минковский был в полузабытьи. Он лежал с закрытыми глазами, а его лицо имело такой зеленый оттенок, который раньше Борн видел только у мертвецов на похоронах.
«Ерунда какая-то. Какие-то глупости лезут в голову, – решил про себя Макс. – Так нельзя даже думать!»
Больной приоткрыл глаза, и губы расплылись в дрожащей улыбке. Ему было тяжело, но он узнал гостя.
– Здравствуйте, Герман!
Минковский с трудом пошевелил губами, и чтобы услышать его слова, Борн нагнулся. Со второй попытки профессор произнес:
– З-д-р-ав…
Минковский с трудом поднял руку, высунул кончик языка и жестом показал, чтобы Макс протер ему потрескавшиеся губы.
Борн кинулся к стоявшему у окна столу, взял бутылку с водой, смочил бинт и протер им губы коллеги.
– Спасибо, – уже более отчетливо произнес Минковский.
– Не за что! Как вы себя чувствуете?
– Плохо…
Слова давались профессору с трудом, но было видно, что он хотел бы продолжить разговор, для чего рукой попросил Борна приблизиться.
– Что же происходит? От чего вас лечат? – спросил Макс, чтобы помочь больному сосредоточиться на простых ответах.
– Говорят, что у меня аппендицит, но… – Профессор сделал паузу, ему надо было передохнуть, чтобы сказать главное. – Я думаю… это другое. – Минковский закрыл глаза. У Борна даже создалось впечатление, что профессор потерял сознание, но через несколько секунд его глаза приоткрылись. Он опять попросил протереть ему губы и продолжил: – Я думаю, это другое. – Опять передохнул. – Меня отравили.
– Кто??? – оторопел Борн.
– Те люди… Бумаги… Тетрадь…
Минковский замолчал.
В это время в палате появился доктор Франкеншмидт, за ним семенили еще несколько человек, солидных мужчин в белых халатах, а сзади шли три медицинские сестры, несшие в руках огромное количество медицинских инструментов, разложенных по кюветам и закрытых марлей.
– Господин Борн, ваше время вышло. Нам необходимо срочно начать консилиум.
– Вы же говорили, что будете делать операцию в палате. Зачем же нужен консилиум?
Франкеншмидт устало посмотрел на Борна. Снял пенсне, потер глаза и постарался придать своим губам некое подобие улыбки:
– Я вправе не отвечать вам, но вы очень приятный молодой человек, поэтому объясню, что сейчас происходит. Две минуты назад пришли последние анализы крови профессора Минковского. Их результаты ужасны, он уходит, и мы ничего не можем сделать. Два моих коллеги пригласили профессора Блюма из Мюнхена; вы, наверное, слышали это имя, величайшего хирурга не только Германии, но и всей Европы, случайно оказавшегося в Геттингене, и я хочу услышать его мнение о сложившейся ситуации.
– Неужели состояние профессора Минковского настолько безнадежное?
– Боюсь, что да. Современная медицина не в силах ничего сделать. Извините, вам нужно оставить палату. Если хотите, подождите нас в ординаторской.
Борн покинул помещение, пройдя через весь коридор, вышел на улицу и вдохнул глоток холодного воздуха. Достал сигарету и закурил.
«Почему жизнь так несправедлива? Здесь сейчас умирает величайший математик современности, решающий вопросы, стоявшие тысячелетиями перед человечеством, ученый, чьи открытия опережают свое время на сотни лет, и никто не в состоянии ему помочь».
Макс был готов плакать от бессилия, он не знал, с чем возвращаться к жене Минковского, как смотреть в глаза его малюткам, красавицам-дочкам. Из головы не уходил только что состоявшийся разговор, последние слова профессора.
«О каких людях говорил Минковский? Что за бумаги и тетради, о которых он вспомнил? Может быть, это бред больного человека? А вдруг – нет?»
Борн докурил сигарету и вернулся обратно к палате. Судя по мужским голосам, раздающимся из-за двери, консилиум еще продолжался. Находиться рядом с палатой уходящего товарища было невероятно тяжело, но Макс решил набраться сил, стоять здесь и ждать результатов консилиума.
Минут через пятнадцать высокий седой мужчина, в котором по каким-то неуловимым признакам угадывался мюнхенский медицинский светоч, резко распахнул дверь и первым вышел из палаты. Остальные доктора потянулись за ним, и только Франкеншмидт с медсестрами остались в комнате. Борн, явно нарушая существующий порядок, ворвался к больному. Доктор и медсестры даже бровью не повели. Минковский лежал без сознания, тяжелый хрип раздавался из его груди, трудно было поверить, что это тот самый человек, с которым Макс разговаривал меньше получаса тому назад.
– Доктор, что? – этот странный по форме вопрос буквально слетел с языка Борна.
– Плохо.
– Неужели нельзя ничего сделать?
– Боюсь, что нет…
Борн подошел к Минковскому, положил ладонь на его руку, будто пытаясь передать больному часть своей силы, как это бывает в сказках. Потом погладил профессора по руке и быстро вышел. Ему предстояло вернуться к Августе и рассказать все, что он видел в больнице, но, к сожалению, ничего утешительного поведать Макс не мог.
