Александр Дьяченко - Плачущий ангел
Наша охрана ходила с револьверами выпуска времен Гражданской войны, мы ещё смеялись над ними, говорили: «Вы у нас как красные стрелки, орлы революции».
Так вот, этот "орел" дрожащей пьяной рукой и выстрелил мне в лицо, не целясь, с расстояния двух метров. Выстрелил, тут же протрезвел и испугался.
Ребята, кто отдыхал, вскочили, подлетели к охраннику, отобрали пистолет и стали его бить. Били страшно. Потом приехало непосредственное начальство стрелка, и вновь его били. И все это на моих глазах. Я отказался писать заявление: пусть сам своих детей кормит. Достали пулю из стенки, уволили «юдофоба» по-тихому и забыли об этом происшествии. И действительно, потом об этом никто ни разу и не вспомнил.
Не знаю почему, но, когда охранник стрелял, я не испытывал страха.
Всегда удивляюсь, как могут люди столько выпить? Кажется, выпей бы я столько – и не откачают. А здесь – столько, и каждый Божий день.
В дневную смену, сижу за столом пишу контрольную по Новому Завету. Я тогда в Свято-Тихоновском учился (ПСТГУ в Москве, дает и богословское образование). Передо мной раскрытое Евангелие, и я переписываю из него в тетрадку какие-то стихи, проговаривая их вслух, чтобы не наделать ошибок. Напротив меня и немножко сбоку спит, положив голову на стол, мой пьяный товарищ. Все спокойно, мирно. Внезапно он вскакивает из-за стола, хватает нож, и бьет меня им сверху вниз. Хорошо у меня реакция неплохая, мне удалось выбить у него нож, и самого свалить на пол. Быстро подбежал к нему, думая, что придется вязать. И что вы думаете? Лежит мой товарищ на полу и спит, аки голубь. Я посмеялся и продолжил писать.
Ножик я его спрятал, а потом уже, перед следующей сменой смотрю, он все что-то ищет. Спрашиваю его: «Потерял что»?
– Нож свой, – говорит, – никак не найду». Отдал ему нож, и рассказал о том, при каких обстоятельствах он его «потерял». Понятное дело, что он ничего не помнил, и ему самому, по-моему, стало страшно.
Удивительный человек, ему постоянно везло. Он должен был у нас погибнуть ну раз двадцать, но на удивление, всегда выходил сухим из воды, даже из немыслимых, казалось бы ситуаций...
Поразила меня однажды и неожиданная реакция другого моего товарища на молитву. Если человек просто спит, то, даже услышав молитву, он или никак не реагирует на неё, или спит ещё спокойнее и дышит ровнее.
Помню, ночь, все дремлют. Моя очередь, я дежурю и жду надвига вагонов на горку, чтобы начать сортировать их по разным направлениям для дальнейшего следования. Сижу на стуле, ожидаю состав и повторяю про себя Иисусову молитву.
Вдруг один из моих товарищей, лежащий от меня справа, вскакивает с лежака и хватает меня одной рукой за грудки, а другой замахивается своим неправдоподобно большим кулаком. Смотрю ему в глаза, а они белые, в них ничего нет вообще, и смотрит он не на меня, а поверх моей головы. И так страшно говорит мне: «Убью». Сложность моего положения заключалась в том, что рукой, которой он захватил мою телогрейку, он одновременно и ухватил меня за бороду, и сковал мои движения полностью.
Мне оставалось только молиться. Его захват постепенно ослабел, потом он что-то запричитал, заплакал и вновь лег на место. Понятное дело, что и этот мой товарищ пил уже долгое время.
После того случая, я больше не ношу длинную бороду.
А вот случай, когда я по-настоящему испугался.
У нас работал рабочий, его звали Сергей. Душа у него была добрая и отзывчивая. Но, как многие наши мужички, – любил он выпить.
Обычно как русские люди пьют? Пока деньги не закончатся, – или вино, а у нас оно тогда не заканчивалась (с деньгами дела у нас обстояли по-разному, зато уж вино никогда не переводилось).
Вот и в тот раз рабочий день закончился, а вино – нет, и он, Сережа, остался и пил ещё сутки. Потом вышел из своей будки обогрева и решил проползти под составом. Тот тронулся, а пьяный не успел отреагировать, попал под колеса, и ему отрезало ногу под пах. Вызвали скорую, а ребята бегом несли его к машине навстречу. Никто не смог оказать ему помощь, и Сережа умер.
В тот день, а это был январь месяц, я работал на этом же участке, но свидетелем самой беды не был. Попал на место трагедии только часа через два. Его будка, это такой небольшой домик для приема пищи и обогрева рабочих, стояла с открытой дверью, в ней никого не было. На скамейке ещё лежали Сережины вещи. Я зашел, закрыл дверь и включил отопление. Дверь изнутри была покрыта фанерой и покрашена в ярко-голубой цвет. Становилось тепло.
Смотрю на дверь и вижу, как на ней медленно появляется красная капля, которая, увеличиваясь на глазах, – потом начинает стекать вниз. Буквально одновременно появилось еще с десяток капель, и они тоже стали стекать вниз. Я понял, что это кровь. Через несколько минут, практически вся дверь покрылась сплошными потеками крови, которая, достигая пола, собиралась в лужицу. Мне стало жутко.
Я пулей вылетел из будки и закричал товарищу, чтобы тот подошел. Он, посмотрев на дверь, вначале тоже отпрянул, но потом, сообразив, с облегчением сказал: «Ну, да. На этой двери Сережу несли, а потом её навесили назад. За то время она кровью и напиталась. Потом её снегом омыли и оставили». Кровь замерзла, а когда я включил тепло, она и потекла. Все оказалось просто, а я уже было 90-й псалом читать начал.
Хотя я не видел Серёжиной гибели, но косвенно через эту дверь, тоже стал участником драмы. Я тогда убирал кровь, чтобы по ней никто не топтался, и ещё не знал, что Сережина смерть стала первой в длинном ряду безсмысленных пьяных трагедий, произошедших в тот год с моими товарищами. Но об этом я писать не хочу.
Интересный вопрос
Меня всегда занимало отношение пьяных людей к священнику. Спро́сите, почему?
Да потому, что один и тот же субъект в зависимости от своего состояния может относиться к тебе совершенно по-разному. Ты знаешь его в лицо, здороваешься с ним кивком, и так годами, безо всякого развития отношений. И вдруг встречаешь того же человека, только перебравшего. В этом случае, скажу вам по опыту, священнику лучше сделать вид, что он его не узнал и поскорее ретироваться от греха подальше.
Из сказанного отнюдь не следует, что подвыпившие люди мне когда-либо угрожали. Вовсе нет. Речь идет совершенно о другом: просто человек в таком состоянии раскрепощается, оставляет какие-то условности, заставляющие его ограничиваться кивками при встречах. У него появляется острая необходимость рассказать обо всех своих бедах, проблемах и даже просто сообщить о том, что ему плохо.
А многим из нас и вправду очень плохо. Когда человек трезв, ему не легче, но тогда он об этом кричать не может — стыдно. Мы — люди гордые и потому одинокие. Мы разучились любить, даже если когда-то и умели. Мир, который мы для себя создали и в котором пытаемся выживать, это мир греха. Он не рассчитан на сентиментальных людей.
После вечерней службы мы пили чай в трапезной, согреваясь после купания в ледяной крещенской воде. Один из наших московских знакомых — удачливый бизнесмен — вдруг говорит: «А я вот только вас одних и люблю, а всех остальных просто ненавижу!..»
И в этой ненависти он не одинок. Ненависть как зараза поражает сегодня души людей.
Особенно это заметно у детей — они гораздо непосредственнее выражают свои эмоции. Причем нередко родители сами задают им такие психологические установки.
Несколько лет тому назад мы пытались ввести в первых классах нашей общеобразовательной школы предмет «Основы нравственности». Поскольку планировалось факультативное преподавание, обратились к родителям за согласием. Так вот, суть по меньшей мере трети ответов сводилась к одному: «Наше время — время волков, а вы хотите нашим деткам, которым придется жить в стае, притупить клыки. Не позволим! Наш девиз — „выживает сильнейший“!»
Процентов сорок ответили: «А нам все равно. Хотите — преподавайте, хотите — нет». То есть им безразлично, какими вырастут их дети. И лишь четвертая часть родителей думают не столько об остроте клыков своих чад, сколько о чистоте их душ и сердец. Только на этих детишек мы и можем рассчитывать в будущем.
Завтра им придется сражаться с волками, а, значит, уже сегодня мы должны их к этому подготовить, иначе всем нам вскоре придется или бежать в серой стае, или лежать с перерезанным горлом.
Когда говоришь с пьяненьким, он, как правило, плачет, хочет покаяться, просит отпустить грехи, обещает завтра же непременно быть в храме, всю жизнь начать с чистого листа. Но я-то знаю, что ни завтра, ни послезавтра в церковь он не придет. Еще не известно, кивнет ли он мне при встрече протрезвевшей головой. Ему будет мучительно за проявление минутной слабости. Потому и бежит батюшка от всех этих слезливо-сопливых словоизлияний, предупреждая завтрашние угрюмые взгляды своих знакомцев.
Таково отношение к священнику обычного выпившего человека, так сказать, рядового гражданина.
