Раймон Кено - С ними по-хорошему нельзя
— Лучше скажи ему, чтобы спустился, — вмешался О’Рурки. — В ожидании последнего и решительного боя он, возможно, объяснит нам, как это англичанка смылась у него из-под носа.
— А чем он там занимается? — спросил Каллинен без особого интереса.
Диллон в шестой раз принялся рассказывать:
— Он стоял на посту у окна справа от стола, ко мне не повернулся. Только сказал: «Англичанка? Не знаю». Я искал в других комнатах. Никого.
— Это все? — спросил Келлехер.
— Может быть, она вернулась в туалет, — подсказал Галлэхер.
— Как же мы об этом не подумали?! — воскликнул Маккормак.
Они вскочили все разом (за исключением Каллинена, который стоял на посту) и встали по стойке «смирно».
— Не все сразу, — сказал Маккормак и посмотрел на Галлэхера.
— Есть, командир.
Галлэхер сделал несколько шагов и остановился.
— Неловко получается. Как я туда войду?
— Постарайся незаметно открыть дверь, — посоветовал ему Маккормак. — Только не стучи, это будет некорректно.
— Дверь-то мы высадили, — сказал О’Рурки. — И засов выбили.
— Так что? — неуверенно спросил Галлэхер.
— Пойду я, — заявил Диллон. — Я женщин не боюсь, в туалете или еще где. А ты отнесешь Кэффри паек. Ему одному, наверное, скучно.
— И сразу же назад, — сказал Маккормак.
— Я подожду, когда он вернется, — решил Галлэхер.
Он опять о чем-то задумался и выдал еще одно соображение:
— Может быть, она улизнула через сад Академии?
— Ты шутишь? — ответил О’Рурки. — Это невозможно.
— А британцы не могли подойти с той стороны? — спросил Келлехер.
— Это невозможно, — повторил О’Рурки.
— Почему? — снова спросил Келлехер.
— Потому что они слишком медлительны. Они подойдут с той стороны не раньше чем через неделю.
— Через неделю все будет уже кончено.
Бутылка уиски пошла по второму кругу.
Появился Диллон.
— Мне не повезло, — сказал он. — В сортире ее нет.
Галлэхер стал собирать для Кэффри паек: уиски, печенье и тушенка.
XLIII
Когда «Яростный» проходил мимо товарной станции Южной и Западной железной дороги, Маунткэттен сказал второму помощнику:
— Прелестный город Дублин: доки, газовый завод, товарные поезда, грязная речушка.
— Все это мы обстреливать как раз и не будем.
— Не думаю, что почтовое отделение на набережной Иден представляет собой архитектурный шедевр.
— Странное совпадение: именно там служит невеста Картрайта.
— Похоже, это его и беспокоит.
— Никто его не заставляет бомбить свою зазнобу.
— Нет, но он сделает это. Ради Короля.
При упоминании этой особы оба встали по стойке «смирно» и на несколько секунд замерли. Корабль, провожаемый взглядами толпящихся на набережной военных, гражданских и путешествующих, высаженных по причине железнодорожной неисправности, проходил перед вокзалом Норт-Уолл.
XLIV
Галлэхер распахнул дверь ногой. Кэффри повернул голову и сказал ему:
— Поставь все на стол и проваливай.
— Хорошо, Сиси, — пролепетал Галлэхер.
Он поставил все на стол и замер, не в силах отвести взор от Кэффри. Тот уже успел забыть о Галлэхере и вернулся к прерванному занятию. Занятие оказалось распластанной на столе девушкой с растрепанными волосами, задранной до пупа юбкой и вяло свисающими ногами. Галлэхер перевел взгляд со своего озабоченного соотечественника на выглядывающую из-под него часть женского тела, а именно длинную белую ляжку, на которой четко вырисовывалась линия подвязки. Ее обладательницей могла быть только она, почтовая барышня, обнаружившаяся столь неожиданно, сколь и горизонтально.
— Ты все еще здесь? — прорычал Кэффри.
Он был явно недоволен. Галлэхер вздрогнул. Он пролепетал: «Нет-нет, уже ухожу», — и попятился назад, не спуская глаз с гладкой молочной кожи молодой британки. А другая девчонка, та, которую подстрелили накануне и труп которой проплывает сейчас где-то возле Сэндимаута, внезапно подумал Галлэхер, все-таки какие красивые ножки у здешних почтовых девчушек. А эта подвязка, тень которой, узкая, подвижная, казалось, служила лишь для того, чтобы представить эту плоть еще более яркой, более нежной.
Прежде чем закрыть дверь, Галлэхер постарался последним взглядом вобрать в себя всю эту красоту и смежил веки, чтобы удержать изображение.
— Я мог бы и ей принести что-нибудь поесть? — робко предложил он.
Кэффри выругался.
Галлэхер закрыл дверь.
На экране своего внутреннего кинематографа он продолжал рассматривать сочные фосфоресцирующие формы англичанки и дополняющие их детали одежды: спущенные чулки, подвязки, высоко задранное платье. Он опять вспомнил о девушке, погибшей на тротуаре, и принялся судорожно молиться, дабы побороть искушение. Не мог же он уступить соблазну, удовлетворяя свою глубоко личную похоть. Он пришел сюда для того, чтобы освободить Ирландию, а не для того, чтобы взбалтывать свою спинномозговую жидкость. Прочитав двадцать раз «Ave Maria» и столько же раз «Во славу Иосифа», он почувствовал, что мышечно-поясничное напряжение постепенно спадает. Только тогда он начал спускаться по лестнице.
— Странный у тебя вид, — заметил Диллон.
— Заткнитесь! — яростно прошептал стоящий на посту Каллинен.
Его так и трясло от возбуждения.
— Все! Он здесь! Он здесь! Королевский флот!
XLV
«Яростный» бросил якорь в нескольких ярдах от моста О’Коннелла, вниз по течению. Командор Картрайт приказал подготовить корабельные орудия к орудийности, но воспользоваться их готовностью явно не спешил; его коробило от одной мысли о... Не то чтобы он отказывался давить папских республиканских мятежников, но ведь это почтовое отделение, совершенно уродливое, грязное и мрачное по своему функциональному и почти дорическому архитектурному решению, напоминало ему о его привлекательной невесте, мисс Герти Гердл, на которой он должен был (и искренне желал) жениться в самое ближайшее время, дабы свершить вместе с ней несколько подозрительную и даже странную в глазах целомудренного молодого человека акцию, чьи оккультные перипетии переводят девичество из состояния нетронутого в состояние растроганное.
Картрайт, стало быть, проявлял нерешительность. Матросы ожидали его приказаний. Внезапно полдюжины из них растянулись на палубе, а еще двое перевалились за борт и плюхнулись окровавленными головами в Лиффи. Они совершенно забыли об осторожности. А Келлехер терпеть больше не мог; ему надоело разглядывать эти беспечные фигурки. Его пулемет работал отменно.
XLVI
Первый снаряд шлепнулся на газон в саду Академии. Он разорвался, осыпав травой и перегноем античноподобные гипсовые статуи, украшенные гигантскими виноградными листьями из цинка.
Второй снаряд угодил туда же. Несколько листьев слетело на землю.
Третий накрыл и уничтожил группу британских солдат на Нижней Эбби-стрит.
Четвертый снес голову Кэффри.
XLVII
Несколько секунд тело продолжало ритмично дергаться, совсем как туловище самца-богомола, верхнюю часть которого пожирает самка, а нижняя по-прежнему упрямо совокупляется.
При первом же пушечном выстреле Герти закрыла глаза. Открыв их — а какой-либо определенной причины для этого не было, ну разве что интерес к происходящим вне ее событиям, интерес, возникший без всякого сомнения сразу же после резкого удовлетворения желания, — и свесив голову, она заметила отсеченную голову Кэффри, которая лежала возле ротангового кресла. Поскольку события внутри нее еще происходили, она не сразу поняла, в чем дело. Но подобие обезглавленного манекена, по-прежнему возлежащее на ней, в конце концов поникло, обмякло и придавило ее. Хлынула сильная струя крови. Герти закричала и оттолкнула от себя то, что осталось от Кэффри. Оставшееся от Кэффри бесцеремонно рухнуло на паркет, совсем как кукла, изувеченная жестоким ребенком. Герти, вскочив, с ужасом оценивала создавшуюся ситуацию. «Одним меньше», — промелькнуло у нее в голове. Под сильнейшим впечатлением от кончины исковерканного снарядом Кэффри и в некотором замешательстве, она отступила к окну, содрогаясь от посмертных почестей, окропленная снаружи, увлажненная изнутри.
Герти была глубоко взволнована. На первом этаже мятежники упрямо отстреливались. Пятый снаряд разорвался в саду Академии. Герти отвлеклась от созерцания расчлененного тела (зрелище поразительное) и заметила британское военное судно, у которого дымилось больше из трубы, чем из пушек. Она поняла, что это «Яростный», и еле заметно улыбнулась: обращаться к ней за разъяснениями по этому поводу было просто некому. Шестой снаряд пробил крышу соседнего здания и нанес ему значительный ущерб. Осколки, обломки кирпичей разлетелись во все стороны. Герти стало страшно. Она отошла от окна, перешагнула через труп, покинула комнату и очутилась на лестничной площадке. Внизу, в темноте, приникшие к амбразурам мятежники от души поливали матросов «Яростного».
