Марио Льоса - Тетради дона Ригоберто
Усталая донья Лукреция прилегла на диван в гостиной: она все не могла прийти в себя. Мерзавец Фито Себолья больше не переступит порога этого дома. Она спрашивала себя, стоит ли рассказать обо всем Ригоберто, когда ночную тишину разорвал пронзительный вопль. Он долетел из кухни. Донья Лукреция вскочила и бросилась на крик. Распахнув дверь в белоснежную кухню – изразцы на стенах поблескивали в ослепительно ярком свете, – она застыла на пороге. Дон Ригоберто щурился на полоску света между гардинами. Он видел: Хустиниана, брошенная навзничь на сосновый стол, из последних сил отбивалась от пьяного сластолюбца, который слюнявил ее поцелуями, издавая нечленораздельные звуки, по всей вероятности означавшие сальные комплименты. В дверях виднелся размытый силуэт доньи Лукреции. Ее оцепенение вскоре прошло. Дон Ригоберто едва не задохнулся от восторга при виде дивной красавицы, которая, словно фурия, бросилась на Фито Себолью, схватив первое, что попалось под руку – большую скалку, и принялась колошматить его, выкрикивая оскорбления:
– Подлец, развратник, бесстыдник, трус!
Она наносила удары без всякой жалости, не глядя, по голове, по заду, по спине, не давая своей жертве возможности защититься. Дон Ригоберто слышал, как захрустели кости незадачливого насильника, когда он, сраженный ударами и хмелем, замахнулся на обидчицу обеими руками, поскользнулся и растекся по полу, как разбитое яйцо.
– Бей его, бей, что ты стоишь! – кричала донья Лукреция, опуская скалку на опавшее тело в синем костюме, а он все пытался подняться, закрываясь от ударов руками.
– Хустиниана стукнула его по голове табуреткой? – Дон Ригоберто не поверил своим глазам.
Стукнула, и не один раз, а целых три, так что пыль стояла столбом. Она поднимала табуретку над головой и со всей силы обрушивала ее вниз. Дон Ригоберто любовался стройной фигуркой в синем форменном платье, высоко вздымавшей свое страшное оружие. «Аяяяяяяй!» поверженного Фито Себольи звенело, как тимпаны. (Но не разбудило ни мажордома с кухаркой, ни Фончито?) Фито обхватил руками окровавленную голову. Он даже потерял сознание на несколько мгновений. Но тут же пришел в себя под злобные вопли женщин:
– Кретин, пьяница, изверг, педик!
– До чего же сладка месть, – рассмеялась донья Лукреция. – Мы вытолкали его через черный ход, на четвереньках. Так и уполз на карачках, представляешь? Причитая: «Ах, моя головка, ой, что они со мной сделали!»
Тут сработала сигнализация. Поднялся страшный шум. Но ни Фончито, ни мажордом, ни кухарка так и не проснулись. Разве такое возможно? Нет. Но это было бы очень кстати, подумал дон Ригоберто.
– Мы кое-как выключили сирену, заперли все двери и снова включили сигнализацию, – рассказывала донья Лукреция. – Постепенно нам обеим стало получше.
Нужно осмотреть раны Хустинианы. Негодяй порвал ей платье. Девушка рыдала, не в силах справиться с собой. Бедняжка. Поднимись донья Лукреция в спальню, она не услышала бы криков: ведь мажордом с кухаркой так и не проснулись. Подлец запросто мог бы обесчестить беззащитную жертву. Донья Лукреция обняла Хустиниану, попыталась утешить:
– Все позади, он ушел, не плачь.
Девушка дрожала в ее объятиях – так близко она казалась совсем юной – и безуспешно боролась с рыданиями.
– Мне было ее так жалко, – призналась донья Лукреция. – Этот скот не только порвал на ней одежду, но и избил.
– Он получил по заслугам, – торжественно заявил дон Ригоберто. – Позорно бежал, окровавленный и униженный. Отличная работа!
– Посмотри, что он с тобой сделал, мерзавец. – Донья Лукреция мягко отстранила Хустиниану. Поправила разорванное платье, погладила по лицу, на котором больше не светилась знакомая радостная улыбка; по щекам девушки все еще бежали слезы, губы дрожали. Ясный взор погас.
– Что-то случилось? – осторожно спросил дон Ригоберто.
– Что-то еще, – так же сдержанно отозвалась донья Лукреция. – Я не сразу это поняла.
Вначале она и вправду ничего не понимала. Решила, что растерянность и нервозность – результат потрясения, как и было на самом деле; сердце женщины разрывалось от жалости и нежности, она не знала, что предпринять, как помочь бедной Хустиниане. Наконец донья Лукреция потащила девушку к лестнице:
– Идем, тебе надо переодеться, наверное, нужно позвать врача.
Выходя из кухни, она погасила верхний свет. Женщины рука об руку поднялись на второй этаж, где располагались кабинет и спальня. На середине лестницы донья Лукреция обняла Хустиниану за талию.
– Ну и натерпелись же мы страху.
– Я думала, что умру, сеньора, но теперь все уже почти прошло.
В это верилось с трудом; Хустиниана нервно сжимала руку хозяйки, ее зубы стучали, словно от холода. Опираясь друг на друга, они миновали стеллажи, заставленные книгами по искусству, и прошли в спальню, из окон которой виднелись огни Мирафлореса, фонари Малекона [41] и гребешки над волнами. Донья Лукреция зажгла торшер, осветив гранатовый chaise longue [42] на бронзовых ножках, журнальный столик, китайские вазы, разбросанные по ковру подушки и пуфики. В тени оставались широкая кровать, тумбочки, стены, украшенные персидскими виньетками, тантрическими рисунками и японскими гравюрами. Донья Лукреция достала из шкафа халат и протянула его Хустиниане, которая растерянно застыла посреди комнаты, обхватив руками плечи.
– Это платье надо выбросить, а лучше сжечь. Да, сожги его, как дон Ригоберто сжигает картины и книги, которые ему разонравились. Накинь пока это, я тебе потом что-нибудь подберу.
В ванной, смачивая полотенце одеколоном, донья Лукреция посмотрелась в зеркало. («Какая красавица!» – восхитился дон Ригоберто.) Она тоже не на шутку разнервничалась. Она и сама осунулась, побледнела; макияж расплылся, на платье образовалась живописная дыра.
– А я, оказывается, тоже пострадала в этом бою, Хустиниана, – сообщила донья Лукреция, не оборачиваясь. – Фито, скотина, и мне платье порвал. Надену-ка я халат. Иди сюда, здесь светлее.
Когда девушка заглянула в ванную, донья Лукреция уже сбросила платье – лифчика на ней не было, только черные шелковые трусики – и любовалась своим отражением. В белом махровом халате до пят Хустиниана казалась еще тоньше и смуглее. Халат был без пояса, и приходилось поддерживать полы рукой. Донья Лукреция накинула кимоно («Алое, шелковое, на спине золотые драконы с переплетенными хвостами», – решил дон Ригоберто) – и велела:
– Подойди-ка. Ты сильно ушиблась?
– Да нет, пара синяков. – Хустиниана отдернула халат, показав стройную ножку. – Это я ударилась о стол, когда он меня повалил.
Донья Лукреция наклонилась, обхватила пальцами тонкую лодыжку и осторожно протерла ушибленное место смоченной в одеколоне салфеткой.
– Пустяки, до свадьбы заживет. Еще есть?
Второй синяк был на руке, у локтя. Спустив халат, Хустиниана продемонстрировала набухающий кровоподтек. На ней тоже не было лифчика. Выпуклые соски девушки оказались прямо на уровне глаз доньи Лукреции. Грудь у Хустинианы была небольшая, целомудренная, правильной формы, с нежными голубоватыми жилками.
– С этим похуже, – пробормотала донья Лукреция. – Так больно?
– Капельку, – ответила Хустиниана, не отнимая руки, которую донья Лукреция обтирала с удвоенной осторожностью, озадаченная скорее своим смущением, чем состоянием горничной.
– Вот тогда, – настаивал, почти умолял дон Ригоберто, – тогда это и случилось.
– Тогда, – признала его жена. – Не знаю что, но что-то определенно произошло. Мы стояли почти вплотную друг к другу, в одних халатах. Прежде мы ни разу не были так близки. Разве что на кухне. Но это было совсем по-другому. Как будто я была не я. Я вся пылала, с головы до ног.
– А она?
– Бог ее знает, хотя вряд ли, конечно, – задумчиво ответила донья Лукреция. – Но я была сама не своя, это точно. Понимаешь, Ригоберто? Из-за самого обыкновенного испуга. Со мной сделалось что-то немыслимое.
– Такова жизнь, – произнес дон Ригоберто вслух в тишине спальни, уже успевшей наполниться утренним светом. – Таков огромный, непредсказуемый, чудесный и ужасный мир наших желаний. Любовь моя, ты совсем рядом и в то же время так далеко.
– Знаешь что? – сказала донья Лукреция. – Чтобы окончательно успокоиться, нам обеим не помешает немного выпить.
– Чтобы все печали как рукой сняло, – хихикнула горничная, следуя за хозяйкой в спальню. К ней постепенно возвращалось доброе расположение духа. – Знаете, мне, чтобы спокойно заснуть, наверное, придется напиться.
– Что ж, тогда давай напьемся. – Донья Лукреция раскрыла мини-бар. – Будешь виски? Ты вообще виски любишь?
– Я буду все, что вы предложите. Оставьте, я сама принесу.
– Не вздумай, – предупредила донья Лукреция из кабинета. – Сегодня я прислуживаю.
Она рассмеялась, и горничная охотно присоединилась. Руки доньи Лукреции дрожали, мысли путались, но она все же сумела наполнить виски два больших стакана, плеснуть в них немного минеральной воды и бросить по два кубика льда. Возвращаясь в спальню, женщина с трудом удерживала равновесие, словно кошка на натертом полу. Хустиниана присела в шезлонг. При виде хозяйки она поспешила подняться.
