Егор Молданов - Трудный возраст (Зона вечной мерзлоты)
В тот же вечер к нам с Комаром пристал противный Гуффи, он застукал нас с сигаретой в туалете.
— Нехорошо курить, — воспитатель-мент радостно потирал руки, предвкушая предстоящую экзекуцию. — Разве вас не учили, что курение вредно для здоровья? Будем отучивать вас от этой вредной привычки. Для начала познакомим с душистым антитабачным чайком, — Гуффи самодовольно оскалился.
Шестерки принесли два стакана чая, воспитатель-милиционер бесцеремонно залез ко мне в карман, вытащил оттуда пачку сигарет.
— Тебе она уже не пригодится, — он отложил больше половины пачки в свой карман. Сломал четыре сигареты и высыпал табак в чай. — Вот ваше, братцы, лекарство. По-доброму выпьете или будем насильственно вливать целебную микстуру?
Шестерки долго возились с нами. Я сцепил зубы, и им так и не удалось заставить меня проглотить гадость под названием антитабачный настой. Это не понравилось Гуффи. Он приказал шестеркам растянуть меня на полу. Амбал по имени Карась сел мне на шею, Ленька Белый блокировал ноги и руки. Я сначала с ужасом подумал, что будут раздевать, стал извиваться как змея, но мне растопырили руки, и Гуффи прижигал об них окурки, то же самое сделали с руками Комара. Он дико хохотал и кричал: “Щекотно”. Гуффи взбеленился, но ничего не мог с нами поделать.
— Ты у меня, Сафронов, — это была моя новая фамилия, грозил Гуффи, — будешь вздрагивать от каждого шороха, я устрою тебе сладкую жизнь.
Ночью с Комаром мы затолкали Леньку Белого в туалет — такой агрессии я в себе никогда не чувствовал. Когда бил, почувствовал непонятное наслаждение и испугался, кинулся рубашкой вытирать кровь с физиономии Белого.
— Ты похлеще Колеса, — проскулил Ленька.
— Когда ты держал меня и тушил об мои руки бычки, ты думал о моей боли?
— Головастый, ты скоро испаришься, как пердеж в воздухе, а мне здесь еще торчать и торчать, — и Белый заплакал.
Я остервенело пихнул под зад затравленному и испуганному Леньке и крикнул ему: “Вали отсюда”.
Комар молчаливо и укоризненно наблюдал за мной.
— Аристарх, — шмыгнув носом, произнес он, — здесь нельзя быть добреньким. С волками жить — по-волчьи выть!
Мы сели на подоконник и закурили.
— Валерка, я не хочу стать таким, как Колесо! Почему они натравливают нас друг против друга, как собак.
— Так легче нами управлять, — ответил Комар.
И так стало горько, горько, что по щекам побежали слезы. Впереди маячила безысходность и пустота, пустота, пустота…
Утром нас с Валеркой отвели к медику. Тот осмотрел ожоги, обработал их и забинтовал.
— Претензии имеются?
— Нет!
— Славненько! — довольно ответил он.
Вечером к нам с Валеркой подошел Пинцет.
— Гуффи добился, чтобы вас завтра сплавили на Клюшку. Информация стопудовая. За вами приедет Гиббон.
— Кто? — не понял я.
— Гиббон, самая большая папина “шестерка”, ума, как у мухи, — лицо Пинцета искривила ехидная ухмылка. — Он “труды” ведет на Клюшке.
— Там хоть нормальные люди есть или все отстой?! — поинтересовался Валерка.
— Есть неплохие пацаны, — вздохнул Пинцет, — но они все под Щукой, а Щуке еще два года кантоваться на Клюшке, так что я вам не завидую.
— Ладно нас хоронить, прорвемся.
— Там есть толковый старший воспитатель — Железная Марго, баба, во! — восторженно воскликнул Пинцет. — Есть еще Большой Лелик. Папа только их и побаивается.
— Уже радует, что мир не без добрых людей, — язвительно заметил Комар. — За счастливое завтра, — Валерка рассмеялся.
— Ты уверен, что оно наступит? — настроение мое было не таким радужным, как у Комара.
— Куда оно от нас денется, — уверенно произнес Валерка.
Мы с Комаром старались казаться беззаботными, но думали об одном: как сложится наша жизнь на новом месте — на Клюшке.
Часть вторая. Клюшка
(клюшкинский период)
Мы тупо смотрели в зарешеченное окно, ожидая машины. На улице тем временем пошел мелкий и колючий дождь. Наконец пришла долгожданная машина. Мы попрощались с пацанами, уселись в уазике на заднем сиденье, впереди нас гордо восседал Гиббон. Летеха-мент сел за руль, и мы двинулись в сторону неведомой нам Клюшки. Добирались мы по ухабистым дорогам больше пяти часов, а может, даже больше, и приехали к конечному пункту назначения только глубоко после обеда.
Целый день была мерзопакостная погода, но, как только мы въехали на территорию Клюшки, ветер притих и даже несмело выглянуло солнце.
Детдом с интересом уставился на милицейский уазик. Летеха-мент приказал нам никуда не двигаться без его команды, сам же с Гиббоном направился к парадному крыльцу трехэтажного здания. Мы не спеша выползли из уазика и принялись рассматривать открывшиеся нам ландшафты.
Во дворе Клюшки царила беспорядочная суета: старшаки дымили возле гаража, малышня с визгом безудержно бегала по двору, воспитатели мирно стояли друг возле друга, неторопливо разговаривая между собой.
Еще в обезьяннике Пинцет нам с Комаром популярно объяснил “ху из ху” на Клюшке и почему детдом так странно назвали. Одно дело услышать, другое — увидеть все своими глазами. Детдом располагался в длинном вытянутом трехэтажном здании, с высоты птичьего полета напоминавшем растянутую букву “Г”. Какой-то остряк из бывших обитателей и назвал тогда еще новый спальный корпус Клюшкой. Надо сказать, попал он точно в яблочко, лучшего названия для детдома и придумать было невозможно.
Воротами на Клюшку служили два старых кряжистых дуба, вплотную стоявших друг возле друга, как обнявшиеся братья. Они были гордостью Клюшки.
Недалеко от нашей машины находилась мусорка: два контейнера были переполнены, вокруг них валялись пустые консервные банки, бутылки, пустые коробки и росло одинокое голое дерево.
Мимо нас быстрыми шагами прошла узкобедрая девица с грубоватыми чертами лица. Короткие волосы, грязные и сеченые, были растрепаны. Мужская замшевая куртка с чужого плеча болталась на ней, как на вешалке. Глядя на эту лахудру, Комар выдавил из себя только неопределенное: “Однако!”
Стоявшие у крыльца парни вежливо поздоровались с ментом и Гиббоном, он даже им что-то невразумительно рявкнул, и его басистый голос эхом раскатился по всей территории Клюшки.
— Настоящий Гиббон, — прокомментировал Комар.
Клюшкинские пацаны с любопытством смотрели в нашу сторону.
— Ощущаешь доброжелательную, приветливую обстановку? — сыронизировал Валерка, разглядывая копошившееся во дворе многочисленное население Клюшки.
— Отчаянно, — мрачно поддакнул я в унисон Комару. — Для полного счастья не хватает транспарантов и духового оркестра.
— Да, это было бы хорошее начало для нашего приезда в эту дыру.
Я озабоченно и неодобрительно посмотрел на Валерку.
— Комар, нас зашибут, и не заметим, как это произошло. Смотри, уже идет толпа, — я взглядом показал на идущую к нам кучку старшаков, которые до этого стояли возле гаража и мирно курили.
— Ладно тебе, — Валерка сдержанно улыбнулся. — Двум смертям не бывать, одной не миновать. Покажем им класс!
Кучка старшаков, человек шесть-семь, медленной и небрежной походкой подошла к уазику. Я инстинктивно приготовился к встрече, но тут Комар отчебучил такое, хоть стой, хоть падай. Он радостно обратился к пацанам, подняв правую руку, как великий вождь апачей.
— Хай, братья по разуму!
Толпа оторопело замерла от неожиданности. Первым пришел в себя рослого вида пацан, это и был Щука, Командор Клюшки.
— Это еще что за баклан?
Все, кто стоял вокруг, глумливо загоготали.
— Баклан — это птица, — не меняя интонации, парировал Комар. — Меня зовут Валерий, это мой друг…
— Мне по барабану, как тебя зовут, — ответил Щука, скривив губы, совсем как Буек.
— Но мне-то не по барабану, — легким и непринужденным тоном ответил Валерка.
Все с интересом уставились на нас.
— Никитон, что там прочирикал этот бритый череп? — спросил Щука у тощего невыразительного пацана в очочках, который находился по правую руку от него.
— Мой друг не чирикал, он разговаривал, — вставил свои “пять копеек” я вместо Валерки.
— Однако новенькие пижонистые, — с восторгом воскликнул пацан по имени Никита.
Тогда я еще не знал, что Никитон являлся близким и доверенным другом Щуки. Он пристально посмотрел на нас и ухмыльнулся.
— Посмотрим, что они зачирикают у нас ночью! — челюстные мышцы Щуки заходили вверх-вниз, как будто он что-то жевал.
Всем своим видом он демонстрировал нам, какая он неподъемная крутизна клюшкинского масштаба. Все вокруг снова громко заржали, кроме Никиты. У него единственного было сосредоточенное, задумчивое лицо, оно мне даже показалось раздраженным от дурацкого смеха толпы. Я заметил, как он холодным оценивающим взглядом посмотрел на Комара.
