Илья Бояшов - Безумец и его сыновья
Правда, сказал однажды брату:
— Разве можно идти против власти?
— До конца своей жизни буду с вами бороться, — поклялся Отказник.
— Недолго тогда тебе до конца, — несмешливо откликнулся Руководитель.
Все чаще они схватывались, и твердили каждый о своем.
За годы сидения в подвале монастыря Книжник сгорбился, вид его был тщедушным, глаза слезились, уставая от ночных чтений, и на уроках он либо спал, либо томился. На ночь же спускался в подвальчик, запирал дверь за собой, зажигал лампу и, поглощая заботливо оставляемый на столе хлеб, отправлялся в бесконечное плавание.
И однажды-таки осторожно дотронулся до горбуньи, проверяя, не крылья ли скрываются за ее спиной.
Впавший в детство Строитель собирал в спальне башни и стены и постоянно что-то чертил в тетрадях. Не на шутку пошла война между ним и Степаном, который, получив к тому времени чин Помощника Интернатского Старосты, рьяно боролся за внешний порядок. Он даже приставил к сумасшедшему брату Малого Коридорного. Малый Коридорный, слабенький мальчуган, знакомый с кулаками Строителя, боялся и подойти-то к нему. Тогда появлялся в спальне сам Степан со своим знаменитым журналом: заносил он в него все промахи и проступки. Против Строителя стояло уже там множество галочек. И напрасно набрасывался тот на братца-служаку! Неукоснительно требовал Степан порядка и упорно заставлял дежурных сгребать Владимировы города.
Однажды Строитель не выдержал и вытолкал Степана взашей. Тот, не меняя спокойного выражения лица, отступил. Но уже к вечеру бунтаря отправили в карцер, где и просидел Строитель в компании с завсегдатаем подобного места Отказником, злой и бессильный, целые сутки. А Степан тем временем похаживал как ни в чем не бывало. Встретил он освобожденного следующими словами:
— Не ходи никогда против меня. Напрасно это!
Строитель сгоряча то озвучил, о чем теперь некоторые боялись и подумать:
— Какая ты сволочь!
Степан только пожимал плечами. И отвечал все так же спокойно:
— Можешь что угодно передо мной выламывать, а пойдешь против — под замком насидишься!
Директор в Руководителе души не чаял. В старших классах назначен, наконец, был его любимчик Главным Старостой. И тут же вызвал Степан к себе на Совет отбившегося от рук Книжника:
— Что там высматриваешь на небесах? Почему сторонишься новой жизни? Бога нет и не будет. Плохо быть одному! Всем вместе нужно строить светлое будущее.
Книжник грустно смотрел на брата.
Степан на него обижался и оправдывался перед главным своим благодетелем:
— Ну и братья попались мне! Один лучше другого!
Тем временем Музыкант грезил одной лишь Америкой. Его учителя-саксофониста отовсюду позорно изгоняли; шло то время, когда боролись с джазом. Часто пьянчужка лишался куска хлеба — тогда Музыкант воровал для него хлеб в интернатской столовой. Часто оставался учитель без рюмки водки — тогда Владимир воровал для него водку. Потихоньку подросток начал разбираться и в будущем своем ремесле — у него оказались и слух, и способности. И когда учитель совсем уж напивался и засыпал, из футляра извлекал Владимир драгоценный инструмент — и усердно дул в саксофон!
А в Отказнике вовсю пылало неугасимое пламя. Принялся он спускаться в подвальчик к подслеповатому брату. Рядом теперь они просиживали ночными часами, читая каждый свое, и мыслями были бесконечно далеки друг от друга, хотя отламывали от одного куска хлеба, который оставляла им горбунья.
— Ангел не может быть иным! — убежденно сказал ему однажды Книжник, захлопывая очередную старинную книгу. — Его пришествие сразу станет известным — все услышат о нем, и многие увидят его! Не может он походить на людей, ведь он небесный посланник! И нечего больше думать об этом!
Отказник, отрываясь от Аристотеля, смотрел на Книжника с жалостью.
Степан часто пытался доказать, что бунт Отказника бесполезен.
— Ибо не можешь ты идти против всего народа, — здраво рассуждал Руководитель. — И против власти.
— Это не народная власть, — протестовал набравшийся ума брат. — Это власть таких, как и ты, проходимцев!
— Счастье твое, что помер Сталин! — отвечал Степан.
— Нынче не лучше, — в запальчивости накидывался на него Отказник. И угрожал: — Погодите, отольются вам слезы…
Степан утверждал:
— Жизнь есть подчинение нашим законам!
— Я не желаю по таким законам жить, — заявлял в ответ Отказник. Руководитель, пожимая плечами, вразумлял, что тогда бунтаря отнимут от общества. Отказник в ярости, в свою очередь, пророчил падение таких, как Степан: «Не сегодня-завтра распахнутся у всех глаза!»
Вот какими умными сделались братья! Друг друга они уже ненавидели.
Но на каникулах по-прежнему отправлялись все вместе домой.
Пьяница, как и полагается, радостно встречал их. И заворачивали они на холм! А там стены огромного Безумцева дома как и прежде истекали смолой, словно только недавно была срублена изба. И даже дранка на крыше не темнела от дождя и снега! И в горнице, как и в их детстве, пахло сосной, а на сеновале — свежим сеном.
Пьяница неутомимо скакал возле приезжавших, жарил, парил и подносил угощение, и дул на обожженные пальцы, и коптил над кострами рыжие, во все стороны космами торчащие волосы, ловко справляясь с разросшимся хозяйством. Помимо кружек, ковшей и стаканов, чугунков и мисок, завел он целое семейство котлов, за которым ухаживал со всеми своими усердием и сноровкой. Самый пузатый и большой казан Пьяница полюбовно называл «дедушкой». Кроме того, были у него еще и «бабушка», и «детки». И готов был с утра до вечера возиться с ними Пьяница: любовно чистил их глиной, надраивал песком, да так, что зеркалами горели они на солнце! Ловко он управлялся с веслами своей лодочки-долбленки, которая всегда покачивалась в камышах, и постоянно в его сетях и мережах трепыхалась рыба. Зерна было также вдосталь: будучи на все руки мастер, Пьяница собирал и молотил его, и растирал жерновами, и пек хлеба. И был счастлив, и ни за что не желал учиться!
Музыкант в гостях у Безумца времени зря не терял. Из бревен и досок, некогда брошенных беззаботным хозяином в кустах за садом, сбил сарайчик. Стены своего жилища оклеил невесть откуда появившимися у него открытками и вырезками; на них были и негры с выпученными, точно у раков, глазами, и белокурые девушки в коротких платьицах.
Музыкант пытался уже отпустить себе волосы (в интернате его идея беспощадно пресекалась Степаном), жевал смолу и, приезжая к отцу уже старшеклассником, в жестяной банке устраивал себе питье: посасывал из соломинки ядреную отцовскую водку. И без конца готов он был рассказывать братьям об одном и том же. Правда, слушали они его рассеянно, каждый был занят своими мыслями. Музыкант сокрушался и постоянно твердил им, показывая на холм, на избу и на отцовскую овчину:
— В Америке мощь и моторы, а здесь повсюду тоска и пахнет псиной!
Он не любил отцовских собак и отгонял их, когда старые, полуслепые, спасаясь от полуденной жары, они забредали к нему в сарайчик и тыкались в его колени лохматыми мордами.
Об отце Музыкант отзывался пренебрежительно:
— Какой это нам батька? Есть мы — он рад, но если нас и нет, ему все равно!
И клялся братьям:
— Дайте срок — только меня и увидите. Прочь свалю из этой страны. А вы ждите, дураки, до скончания века ангела! Как же, появится ангел здесь, держите карманы шире. Что ему тут делать? Сам Бог, если он только есть, давно эту землю проклял! Да оглянитесь — кругом тоска и болота!
Так распоясывался Музыкант. Степан его речи, которые год от года становились все более дерзкими, наматывал себе на ус. Но лишь усмехался. Но Строитель к подобным рассуждениям относился очень серьезно. И с тоской посматривал на отца. И темнел лицом, и все чаще задумывался.
Но все-таки проживали школяры на холме добрую половину лета. Медленно текли дни: полуденное солнце жарило землю, дрожал воздух над далекими болотами, все внизу страдало от наступающей жары, а там, где стояла Безумцева изба, повсюду была благодатная тень. Братья любили лежать в саду в то время: было душно и не хватало сил даже на споры. Пьяница подносил им котелки и ложки. Они приступали к трапезе и объедались до колик. Когда же наступало, наконец, тяжелое насыщение, вновь разваливались под яблонями. Каждый мечтал о своем: Отказник — о справедливом царстве (он штудировал греков и перечиркал карандашом Платона и Аристотеля). Степан даже здесь не снимал свою рубаху с нашивками. Книжник, по обыкновению, разглядывал небо. Лишь Музыкант удалялся в сарайчик, где доставал свою жестяную банку и опускал в нее соломинку.
По-прежнему с Безумцевыми сыновьями были Майка с Зойкой. Превратились они в длинноногих большеглазых насмешниц. И помогали Пьянице стряпать и убирать. Строитель глаз не мог поднять, когда, как бы ненароком, присаживалась рядом с ним насмешливая Майка. Ловила лисенковская дочка его тайные взгляда и загадочно при этом улыбалась: так, как могут улыбаться только девушки!
