Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 5 2008)
Речная вода была по-летнему теплой, спокойной, просторно синея в зеленых берегах да белых песчаных отмелях. Малый Андрюшка барахтался на руках Ильи, норовил нырнуть ли, воды глотнуть, счастливо повизгивая. Девчонки купались на привязи, в широких, наглухо застегнутых поясах; от них — прочная тонкая веревка-урез, конец которой в руках бабушки. Девчушки старательно, “по-лягушачьи”, угребались, кричали: “Попущай, баба-ня! Мы умеем плавать! Попущай дальше!” Бабка то “попущала”, то тянула девчат к берегу и опять “попущала”. Это был старый способ. Когда-то на таком вот кукане бултыхался Илья.
Купались, грелись на солнышке. Река была пустынной. На берегах — безлюдье и тишь. Лишь ловкие крикливые чайки порою ссорились, не поделив поживы; да большие молчаливые цапли низким тяжелым лётом перебирались от одного теплого плеса к другому.
Молодые после купания грелись на песке. Бабушка Настя сидела рядом в том же темном платье да фартуке, даже платка не сняла. Она лишь омыла лицо и устроилась на белой коряге, сложив на коленях тяжелые руки.
— Никого нету. Бывалоча, летом полон хутор гостей, — вспоминала она. — На Дону рыбалят, купаются. Помнишь, катер ходил? А ныне... Скоро и хутора не будет. Подумаешь, аж страшно: куда чего подевалось? Вроде вот оно все было: колхоз, скотина, аж две фермы, молочная и гуляк, свинарник, птичник, бригадная кузня, мастерская... Техники полон хутор. Столовая, магазин, почта, клуб, медпункт... Папочка твой, бывало, приедет, обязатель но принимает в медпункте людей да еще помощников привезет молодых. Со всех хуторов к нам. Лечили... А ныне как мухи мрем, — вздыхала она. — Хомовна, Нюся, Федор Минеич, Федя-рыбак, тот молодой еще, да беженки сын... — Она считала их и считала. — Говорят, от сердца. Все — от сердца. Конечно, когда на другой да на третий день приедут... Называется “скорая помощь”. “У нас бензину нет, у нас лекарства нет...”. Так и живем. Одни — мрут, другие — на побег. Такая жизня настала, — вздыхала она.
Возвращались с купания весело. Девчата в машине освоились, даже спросили:
— А музыка у вас есть?
Музыка грянула разом со всех сторон, испугав бабу Настю.
— Бесстыжие... Везут вас, так еще музыку им подавай. Вот высажу, пешки пойдете.
Музыка, легкий свежий вей кондиционера, мягкие кресла — сиденья, в которых не чуялись дорожные рытвины да ухабы. Кати и кати, свысока поглядывая на невзрачные хуторские дома, серые заборы, плетни, руины брошенного жилья в зарослях конопли и дурнишника.
— Не машина, а прямо квартира, рай господний, — похвалила баба Настя.
Уже подъезжали к дому, когда востроглазые девчата заметили вдалеке и сказали:
— А вон Чуриха пошла куда-то...
— Куда же она подалась, слепая? Опять заблукала? Побегите, ее воз- верните.
— Доедем, — сказал Илья.
Догнали старую женщину. Темное платье, темный платок, лицо поднятое вверх, будто в небе она что-то ищет. Черные, костлявые, словно у цапли, ноги, черные руки, костылик, которым она впереди себя шарит, ощупывая дорогу, уже уведшую ее из хутора на бугор.
— Митревна! Ты куда правишься? — из машины окликнула ее баба Настя.
— К тебе, — ответила Чуриха, повернувшись на голос.
— Ко мне? А на Фомин бугор убрела.
С трудом, но посадили Чуриху в машину. В салоне запахло сладковатой, приторной горечью немытого тела.
— К тебе, к тебе... — повторяла Чуриха. — У тебя же гости, сынок приехал.
— Какой еще сынок, господь с тобою, — заохала бабка Настя. — Внук приехал.
Подъехали и провели Чуриху во двор. Она свое толковала, поднимая к небу темный, запеченный лик с оловянными бельмами.
— Девчата прибегли. С гостинцем... Пойду попытаю. Может, сынок. Он мне помочь окажет. Он нас лечил, не отказывал.
— Господь с тобою... — чуть не плача, объясняла хозяйка. — Внук приехал, понимаешь, внук.
— А он, может, тоже доктор? Мне помочь окажет... — с надеждой опускала она слепые глаза к людям. — Темная вода вошла, ничего не вижу. Лишь в хате да по двору хожу. И падаю беспрестанно. Побилась вся до смерти. Ныне опять упала. Помочь нужна... В больницу. Там — доктора.
Усадили Чуриху. Как смогли, объяснили да успокоили. Покормили. Повели ее девчата домой.
— Вот она — наша жизнь, — вздыхала бабушка Настя. — Беда бедовая... Живой в могилу не ляжешь, вот и куликает. Слепая, а грядки лепит, сажает ощупкой, поливает. По возможности помогаем, ходим к ней. Евлаша да Марковна. Да сами ведь едва пекаем. А Чуриха — не больно старая, мы — сверстнее. Глаза подыграли. Говорят, нужна операция. А это — большие деньги. Ныне и чирей за так не вскочит. Это папочка твой, бывало... — дрог нул голос у старой женщины. — Бывалоча, всем поможет, никому нет отка за, — уже со слезами продолжала она. — Здесь не сможет, так в больницу свою увезет. А помочь окажет. И ныне поминают его. Вот она и всполохну лась. Ум за разум заходит. Старые люди.
Потом был поздний обед. Короткий отдых. И снова дела обычные, огородные, домашние: встречать с попаса коров да коз, доить да поить, загонять на ночь кур да уток, гусей пригнать с речки.
На вечерней заре загудел у двора могучий трактор “Кировец” с огромным возом прессованного тюкового сена. Это прибыли Николай с Клавдией. С городским гостем они поздоровались наскоро. Мужиковатая рослая тетка всплакнула, обнимая племянника. Но некогда было слезы лить. Все вместе принялись укладывать на гумне привезенное сено, за тюком тюк.
— Конечно, хотелось деньгами получить, — объяснял на ходу Нико лай. — Но Ваха-премудрый гутарит — потом расплачусь.
— Он всегда платит завтра и потом, — подтвердила баба Настя. — И жена — вся в него, Балканиха. Абманаты.
— Мы тоже стали смысленые. В первый день сказал ему: никаких жданок. Берем сеном. Третья доля наша. Продавали станичным, на мес те. Кому — за деньги, кому — под запись. А это решили сюда привезть. Помаленьку разберут. Конечно, сено — не троицкое. Но косили в пади нах. Добрая трава. А зима свое слово скажет.
Закончили работу впотьмах. Ужинали во дворе, под яркой лампой. Приземистый, черный от загара Николай рассказывал, пугая девчонок:
— Тута мы, в шалаше, ночуем. А рядом, за дубками, — волчий стан. Сберутся и воют. У-у-у-у-у... — страшновато выводил он, вытягивая шею.
Девчата визжали от страха ли, удивленья. Малый Андрюшка вослед за дедом гудел: “Гу-у-у...” Клавдия подтвердила:
— Ничуть нас не боялись. Сберутся и воют. Развелось... А чего зимой будет? Они ведь на приступ пойдут.
Старая хозяйка пугалась:
— Не дай бог... — И к девчатам: — Чего возле Николая третесь? Дайте человеку поесть.
— А мы по нему скучились. И они завтра опять уедут. Аж на две недели.
— Уедем, — подтвердила Клавдия, на племянника глядя. — Все едем да едем... И никак не доедем.
— Не горься, моя доча, — не вдруг, но сказала старая Настя. — Не гне ви Бога. Вспомни, вчера лишь о куске хлеба думали да о работе, где бы сыскать ее, хоть на краю света. А ныне, пусть тяжело и в отъезде, но все же — на близу. И платят. Об хлебе уже не горимся, вот он, вдоволь. И, слава богу, войны нет и из хаты не гонят.
Клава рассмеялась:
— Спасибо, мама. Утешила.
— Ты не смейся над матерью. Старая ворона зазря не каркнет. Ведь было такое. Разве забудешь? Как выкидали нас из родного дома, кулачи- ли... Девчонушкой была, а все дочиста помню. Валенки со всех посымали, и с детвы. Нехай, говорят, кулачата мерзнут, быстрей подохнут. Мамочка чугун с пшенной кашей хотела из печи забрать. Не свел ели. Так и повез ли в Сибирькову балку, на голое место. Сколь там людей перемерло. Спа сибо папочке, он землянку враз выкопал, чаканом накрыл и печку сложил из дикого камня. Лишь-лишь успел — и его забрали, навовсе. Спасибо ма мочке, она успела нам дерюжки пошить, для тепла. А потом и ее забрали. Спасибо бабанечке, она по хуторам ходила, за подаянием. Наберет кусков и несет нам. Так и померла в дороге. И сеструшка Вера померла. А мы с малым Васюшкой два года по людям скитались, по катухам да сараям, по ка наша мамушка не убегла из ссылки да к нам не возвернулась. Это ли не казня? А вы смеетесь...
Все это было далекой, такой страшной, но правдой.
— Я не смеюсь, — недолго перемолчав, мягко сказала Клава. — И вправ ду, слава богу, что хлеб есть и крыша над головой, за работу платят. И ты, слава богу, живая, — похвалила она свою старую мать. — На тебя, как на каменную стену, надежа. Держись помаленьку и этих оголтышей держи, — оглядела она ребятишек и тоже вспомнила свое недавнее: — А ведь были у нас в колхозе детские сады, школьный лагерь, пионерский. В станице, — похвалилась она племяннику, — детский сад был такой расхороший. Даже с бассейном, в нем плавали дети. А ныне все продали, все разломали дочиста. Какая-то страсть...
