Светлана Василенко - Дурочка
У меня сердце так и дрогнуло! Знал я, что здесь клад Стеньки Разина положен. Целое судно закопано, как есть полное золота и серебра. Стенька его сюда в половодье завел, а когда вода спала, наметал над судном курган да наверху яблоневую ветку в землю воткнул. Выросла из ветки яблоня большая, только яблоки с нее, сказывали, без семян.
Подъехали к кургану. И точно! Яблоки в темноте светятся.
– Узнал? – говорит отец Василий.
– Узнал, – говорю. – Клад Стеньки Разина здесь лежит.
– Бери лопату, – приказывает. – Пойдем клад тот разроем.
Испугался я.
– Нет, – говорю, – не пойду. Все знают, что в кургане клад лежит, да рыть страшно: клад этот не простой, а заколдованный, на много человеческих голов заклят. Через него много людей погибло, никому клад Стеньки Разина не открывался!
– А нам откроется! – говорит отец Василий. – Сама Матерь Божья приказала Стеньке клад нам открыть. Не бойся, Данила! Пойдем!
И пошли на курган. Шли мимо яблони, я сорвал яблоко, съел; и вправду без семян оно, не врут люди!
Влезли на самую вершину. Копнули – и раз и другой. Видим: яма не яма, а словно погреб какой, с дверью. Дверь на засове, под замком. Только дотронулись до двери – упали засовы, открылась дверь. Зашли мы. А там чего только нет! И бочки с серебром, и бочки с золотом! Камней разных, посуды сколько! И все как жар горит.
Стали с отцом Василием бочки с золотом выкатывать да на подводу грузить. Все золото погрузили, за серебром пошли. К дверям подошли – а дверь-то уже закрыта, яма глиной засыпана! Закрылся клад, в землю ушел.
И поехали мы домой.
Золото я в кузне у себя расплавил, язык колоколу вылил, выковал.
Золотой язык – из чистого золота!
Кузнец замолчал, закрыл глаза, переживая.
Русоволосый пожалел:
– Вырвут комсомольцы язык у колокола, как узнают, что он из золота.
– Пусть попробуют! – засмеялся кузнец, открывая глаза. – Как снимут, золото у них в руках тут же в черепки превратится.
– Откуда ты знаешь? – спросил русоволосый.
– Знаю. Я себе одну золотую монету взял, в карман положил, смущенно опустил глаза кузнец. – Так, на память…
– И что же?
– Потом полез в карман зачем-то… А там, в кармане, у меня вместо золотой монеты лежит… Что бы ты думал? – спросил русоволосого кузнец и выкрикнул: – Свежая коровья лепешка! – И захохотал радостно, красный рот, будто горн раскаленный, раскрыв. – Шутку сшутил надо мной Стенька Разин!!!
Мимо с кружками пива бежал молодой краснощекий, будто румянами нарумяненный, парень, остановился.
– Стенька? Разин? – загорелись глаза у него. – Он здесь бывал?
– Тю! Ты откуда свалился, парень? – удивился кузнец. – Откуда тебя выслали?
– Из Тулы, – отвечал краснощекий.
– Живет в Туле да ест пули! Туляки блоху на цепь приковали, – поддразнил его кузнец. – Нездешний ты, сразу видно. Тот, кто на Волге рожден, тот о Стеньке раньше, чем о своем батьке, узнает. Мать в люльке дитя качает да вместо колыбельной о Степане Разине песню поет. Оставил по себе память, Степан Тимофеевич, ох оставил! Помнит Волга его: Царицын, Саратов, Самара… Астрахань помнит!
Возвысил кузнец голос, чтобы слышала вся чайная. Стеклись к нему из углов мужики.
И Катерина присела послушать. Села рядом с Чубатым. Обнял ее Чубатый за плечи.
Подбросил русоволосый поленьев в печь. Запылало.
Ганна тоже вся пылала. Слушала.
– Царство вольное здесь было при Степане Разине, – начал кузнец свой рассказ. Астраханская вольница, слыхал ли? И тот, кто правды ищет, и тот, кто воли хочет, и тот, кто сир, и тот, кто убог, и тот, кто сердцем добр, а душою смел, – все сюда – в астраханское царство вольное – со всей Руси шли.
Астрахань всех принимала, всех кормила. Край богатейший! В реках осетр плавает, в садах виноград зреет, на бахчах гарбузы да дыни лежат, на огородах – тыквы, как головы… Солнце горячее, небо синее… Райская земля!
Вот собрал Степан Разин люд обиженный со всей земли русской и порешил: быть здесь, в Астрахани, царству не Кривды, но Правды. Подневольным – волю дал, бедным – имущество свое, что добыл, раздал, из тюрем судом неправедным засуженных выпустил, домам святой Богородицы – церквам – поклонился.
Написали астраханцы промеж себя письмо: «Жить здеся, в Астрахани, в любви и в совете, и никого в Астрахани не побивать, и стоять друг за друга единодушно…»
Правителей всех выгнали. Теперь, говорят, все дела круг решать станет. Соберутся на круг и стар, и мал, и казак, и посадский, и калмык, и добрый христианин – и решают, как быть, как жить. Всяк что думает, то и скажет, свое словцо, как лыко в строку, куда-нибудь да вставит.
Степан на кругу стоит, совет со всеми держит. Если любо кругу его слово, любо, кричат, батька! Не понравится – шумят: не любо! А делай, говорят, вот так… Степан стоит под знаменем казацким, слушает.
Но и в строгости всех держал. Порядок был. Если кто что украл у другого, хоть пусть иголку, – завяжут тому рубашку над головой, песка в рубаху насыпят и в воду кинут… Строг был Степан Тимофеевич, ой строг!
Сердце же имел доброе. Полюбил парень девку. Родители же согласия на свадьбу не дают. Пришли молодые к Разину: что нам делать, Степан Тимофеевич? Нам друг без дружки не жить. Взял их Степан за руки да и обвел вокруг березки: «Вот вы муж и жена теперь, – говорит. – Любовь всего главнее».
Хорошо при Степане жили! Да недолго.
Душа у Степана болью за всех русских людей болела. Задумал он с войском на Москву идти, Кривду и измену из Кремля выводить.
Бился он, бился с Кривдой, да одолела она его, Кривда-то, обвела его, кривая, обманула!
И поймали добра молодца! Завязали руки белые, повезли во каменну Москву. И на славной Красной площади отрубили буйну голову!..
Ахнул Чубатый, закачался как от боли.
– Ах, зачем же он, зачем же на Москву пошел! – пожалел. – Оставался бы здесь править. Было бы две Руси: одна Русь здесь – вольная, другая Русь там – подневольная…
– Русь одна, – строго кузнец сказал. – Русь делить – все равно что человека на куски резать: мертва будет. И без Москвы как? Москва всему голова. Без головы человеку как прожить? Нет, все он правильно рассудил, Разин, только сам вот пропал… Такого, как Стенька, не было на Руси и не будет больше. Один он такой!
– Говорят, с самим дьяволом дружбу водил, – сказал русоволосый, угли в печи помешивая.
– Брешут! Православный он! А просто человеком был – необыкновенным! – сказал кузнец. – Пуля его не трогала, ядра мимо пролетали. Бывало, сядет на кошму – и на Дон перелетает, в другой раз сядет – на кошме по Волге плывет. В острог запрячут – возьмет уголь, на стене лодку нарисует, попросит воды испить, плеснет – река станет. Сядет на лодку, кликнет товарищей – и уж плывет Стенька. Вот какой был! Ни в огне не горел, ни в воде не тонул. Ничем его убить нельзя было… И говорят, не умер он. Вернется. Только срок дай. Придет, говорят, опять с Дона. Кривду из Кремля выгонит, Правду на трон посадит. Всей Руси волю даст. Клады свои разроет, бедным раздаст… Не даются людям клады Стеньки Разина. – Кузнец засмеялся. – Сам видел, как в землю уходят. Хозяина своего, стало быть, ждут…
– А вот в это я не верю! Чудеса это все! Не правда! Не верю я! – сказал краснощекий.
– Ах ты, тульский пряник! – возмутился кузнец. – Не верит он! Чудес много на свете, – не соглашался он. – Вот, говорят, верблюд по астраханскому краю холеру разносит, трубит, конец света предвещает.
– Не верю! Бабьи сказки все это! – закричал ему в ответ краснощекий парень.
– Чудеса! – сам с собой говорил русоволосый Ерема, сидя у печки и о чем-то крепко задумавшись.
– А то говорят, дочка ханская мамайская на золотом коне ночью по степи скачет, жениха ищет. Кого ночью встретит, тотчас к себе под землю утащит, – сказал кузнец.
– А вот не верю! Ей-богу, не верю! – закричал краснощекий.
– Чудеса! – задумчиво говорил русоволосый.
– А то еще говорят, рыбаки этим летом русалочку из Ахтубы в сети поймали!
– Ни во что не верю! – чуть не плакал, будто пытают его, краснощекий.
– Андрей! – позвал кузнец чубатого парня. – Скажи, правда это ай нет?
– Правда, – сказал Чубатый и засмотрелся на Катерину.
Катерина встала, пошла к Ганне, поправила одеяло, подоткнула. Отошла к окну. Тревожно прислушалась.
– Говорят, защекотала тебя русалка? – допытывался кузнец у Чубатого.
– Что? – сказал невпопад Чубатый, зачарованно глядя на Катю.
– Его другая защекотала! – засмеялись все.
Подошла Катерина, обняла Чубатого, подтвердила:
– Никому не отдам! Вчера как увидели друг друга – поняли, что это – навек!
– Верю! – вдруг захохотал краснощекий. – Вот теперь я верю.
Рассмеялась Катерина счастливо.
Чубатый смотрел на нее как заговоренный.
14
Сквозь жар и дымку Ганна видела, как забежал мужик, закричал:
