Джеймс Данливи - Волшебная сказка Нью-Йорка
В отделанной розовым мрамором ванной Кристиан натягивает штаны, уминая в них свисающие края рубашки. Умудрился спустить трусы в унитаз миссис Соурпюсс. Они, натурально, застряли, чаша унитаза заполнилась водой. Залил весь пол. Он и сейчас еще мокрый. Пришлось засунуть туда руку по самое плечо, чтобы извлечь проклятое тряпье. Проснулся ночью. В комнате, полной зеркал. Обливаясь холодным потом. Услышал, как деловито тренькает под кроватью ее телефон. Она сказала, не уходи далеко, мой красавчик. Поработай в свое удовольствие. У тебя не резак, а золото. Он так замечательно дергается. Упомянутый орган и оставался в ней, когда я заснул. И когда проснулся. Увидев во сне, как она лежит рядом со мной уже остывшая. Помощник Вайна снял с уставленной химикатами полки какую-то мазь и подал мне. Сказав, попробуйте, мистер Кристиан, по нашему опыту, помогает. У нее были сухие зубы и мертвый язык. Свисавший сбоку изо рта. Две холодных руки оковами сжимали мне шею. Пока снова не прозвонила внизу пожарная машина. Тогда она обратилась в Элен. И я проснулся, сжимая себя руками.
Закрывай двери потише. Теперь на цыпочках через холл. С другого его конца доносятся какие-то звуки. Это там оранжевая гостиная. Которую она разносила. Ну-ка быстро, вон в тот коридор. На столике зеркало и ваза с пластмассовыми цветами. Белая перламутровая кнопочка, нажимаем. Звук поднимающегося лифта. Внушающий человеку желание как можно быстрее удрать. От ужасов жизни. К служению смерти. Каковая, вполне вероятно, поджидает меня на улице в виде фатальной простуды.
— А-а, с добрым вас утречком, мистер Пибоди. Такой снежной бури в городе еще не бывало. Видели, как ночью полыхало. Тут рядышком, за углом. Две сирены выли, не переставая. Два человека сгорело, семеро пожарных в больнице. Вы что же, прямо так выходить собираетесь.
— Да.
— Так вы же двух кварталов не пройдете. Без сапог, без пальто.
— Я люблю свежий воздух.
— Большим надо быть энтузиастом.
Кристиан скачет из одной колеи, оставленной машинами вблизи тротуара, в другую. Пересекая расчищенные участки бегом. И перепрыгивая через сугробы, наметенные на углах. Спешит в деловую часть города. Мимо мочащихся псов, выведенных на прогулку швейцарами из богатых домов Парк-авеню. Опаздываю на сорок минут. Оба шнурка на ногах развязались. Руки слишком закоченели, чтобы завязывать. Предоставь разговаривать Вайну. Все что нужно, это подсунуть ему главную тему его жизни, и пусть сам себя слушает. Ботинки промокнут насквозь. Причиндалы обледенеют. И жалкое выражение примерзнет к лицу.
Вайн, ноги циркулем, стоит в самом центре холла. Руки сцеплены за спиной. Один глаз немного косит. Втягивает и выпячивает подергивающиеся губы. Я пролетаю через двойные качающиеся двери парадного, одним ударом распахивая обе половинки.
— Где вы, черт побери, были. Посмотрите на часы.
— Мистер Вайн. Все дело в метели. Я к ним еще не привык.
— Это не повод, чтобы в таком виде бегать по улицам. Ступайте немедленно ко мне в кабинет. Пока вас никто не увидел.
Волосы Вайна торчат пуще обычного. Из своего кабинетика высовывается мисс Мускус. Пытаюсь помахать ей ладошкой. В надежде получить ответный дружеский привет. Но ладошка застыла от холода. На столе у Вайна бумажный стаканчик и картонный контейнер с горячим кофе. На полу рулоны архитектурных чертежей.
— Итак, вчера вас на работе не было и сегодня вы тоже появились черт знает когда. По вашему у нас здесь что, состязания вольных ковбоев. Почему вы вчера не вернулись.
— Вдова, мистер Вайн, была ужасно напугана. Она страшилась за сохранность собственной жизни.
— Уезжая отсюда, она ничего не страшилась. Она даже читала какой-то паршивый журнал.
— Да, но на кладбище положение несколько ухудшилось.
— Чарли сказал, что все шло по плану, и что вы уехали с миссис Соурпюсс.
— Она попросила меня об этом. Она была в отчаянии.
— Кристиан, после того, как тело погребено и вы вышли из ворот кладбища, у вас не остается никаких обязательств перед семьей усопшего. И какого, спрашивается, дьявола вы являетесь сюда, не завязав шнурки, без пальто и, черт подери совсем, с двумя оторванными пуговицами. Я чувствую себя оскорбленным.
— Конечно, мистер Вайн, я не могу вас за это винить, вы вправе на меня обижаться.
— Ах вы не можете меня винить. И я вправе обижаться. Можете побиться о заклад, что я вправе. Достаточно посмотреть, в каком виде вы вломились сюда нынче утром. Одно это может стоить мне целого поколения клиентов. Почему вы не вернулись вчера на работу. Я ведь сказал вам, что во время метели возрастает число самоубийств, вы же знали об этом.
— Да.
— Так какого же дьявола вы себе позволяете.
— Прошу вас, мистер Вайн, не кричите, я понимаю, что опоздал. И что выгляжу несколько неопрятно. Я понимаю, что у вас много работы с самоубийцами. Но я и сам всего лишь жертва обстоятельств.
— Это вы бросьте. За кого вы меня принимаете. Ваше дело — работать. Чем вы хотите закончить, торговлей горячими сосисками с лотка. Если вам по душе канава, в конце этой улицы найдется сколько угодно свободного места. Но у меня разрывается сердце, когда я вижу, как идет прахом жизнь человека, подобного вам. Я дал вам шанс. Вы занимаете видное и сопряженное с определенной ответственностью положение. И как же вы, черт возьми, поступаете.
— Мистер Вайн, пожалуйста, не отнимайте у меня моих обязанностей.
— Назовите мне хотя бы одну причину для этого.
— Я спас жизнь вдовы. На нее покушались.
— Ни о каких покушениях Чарли мне ничего не рассказывал.
— Это случилось после.
— Что значит после.
— После кладбища. Произошла стычка.
— Каким это образом. Вы же сидели в ее машине.
— Понимаете, так уж вышло, я хочу сказать, что он мог, наверное, напасть на нас в снегопаде. Но он напал внутри.
— Внутри машины.
— Нет.
— Где же.
— Внутри строения.
— Не стройте из себя дурачка, Кристиан. Я желаю знать факты и немедленно. Иначе нам придется расстаться.
— О господи, мистер Вайн, пожалуй, правильно будет назвать это чем-то вроде придорожной закусочной.
— Закусочной.
— Мистер Вайн, прошу вас, вы так произносите это слово, что мне становится не по себе. Ну, может, и не совсем закусочная. Здание было очень поздней григорианской архитектуры.
— Еще две секунды, Кристиан, и я позвоню миссис Соурпюсс.
— Прошу вас, в этом нет никакой необходимости. Я расскажу вам все подробнейшим образом. На нас набросился ее муж.
— Муж, Кристиан, если вы запамятовали, лежал в гробу.
— Я говорю о втором муже, о том, который был до покойника.
— Вы хотите сказать, до усопшего.
— Да, и миссис Соурпюсс страшно переживала его кончину.
— Вздор.
— Нет, правда, мистер Вайн, эта смерть проняла ее до печенок. Она умоляла меня достать ей бутылку виски. И немного выпила. Мне пришлось помочь ей подняться по ступенькам. Чтобы сохранить ее достоинство. Спросите у Чарли. Дело не в чаевых или в чем-то подобном. Но она сказала, делайте что хотите, только не оставляйте меня одну. Мистер Вайн, вы же знаете, для меня все это ново. Я хотел как лучше. Я полагал, что должен действовать, основываясь на собственном суждении.
— Если оно способно привести вас в забегаловку, ни в коем случае. Мистер Соурпюсс был мультимиллионером. Там могли оказаться газетные репортеры. И я бы просто погиб. Мой сотрудник в забегаловке с самым близким усопшему человеком. Они бы от меня мокрого места не оставили.
— Не надо так расстраиваться, мистер Вайн.
— Расстраиваться. Я торчал здесь, дожидаясь вас. Ночью послал к вам домой машину, и квартирная хозяйка плюнула водителю в лицо. Едва он упомянул ваше имя. Расстраиваться, видите ли, не надо.
— Ну хорошо, пусть. Увольняйте меня. Как-нибудь я расплачусь с вами за похороны Элен. Снег буду на улицах чистить. Но я вам одно скажу, мистер Вайн, я выплачу долг до последнего пенни. Я всю дорогу бежал бегом. Без пальто, по жуткому холоду, лишь бы добраться сюда как можно скорее.
— Сядьте, Кристиан, сядьте. Выслушайте меня. Я вынужден доверяться людям. Я из кожи готов вылезти, чтобы дать вам возможность себя проявить. Потому что вы один из самых достойных людей, каких я когда-либо знал. Но посмотрите, в каком виде вы явились сегодня на работу. Вы уже подвели меня. Дважды.
Темные мерцающие глаза Вайна. Глядят далеко за пределы этого мира. Озирая его державу. Он стоит посреди вестибюля и ждет. И подданные его приходят один за другим. В руки его предавая плоть свою. Каждый принимает помазание его печалью. Тихо опускаясь на атлас в зеленом свете, среди горящих свечей. Его одиночество манит вас. Приидите. И покойтесь с миром.
— Корнелиус, этой ночью я возвратился домой. Присел на кухонный столик. Растрескавшийся и выщербленный, потому что сделан он из фарфора. На нем стоял пакет с молоком. И лежал кусочек засохшего кекса. Дочь иногда заходит ко мне, после того как сделает все уроки. Я размышляю о том, что случилось за день. И порой она некоторое время стоит рядом со мной. Я ощущаю щекой ее волосы. Точь в точь, как ее мать. Когда она стряпала, и я подходил, чтобы поцеловать ее, нос у нее был выпачкан в муке. В этой женщине была вся моя жизнь. Я каждый день оплакиваю ее смерть, в душе. На этом самом столе она готовила верхнюю корочку для пирога. И сейчас рука моя сама ложится на место, где, я знаю, лежала ее. Я любил эту женщину, я любил ее.
