Николай Крыщук - Кругами рая
Эта рубашечка… Он надевал ее, не расстегивая манжет. Руки маленькие, и без того легко проходили. В физкультурной раздевалке стало отдельной заботой: расстегнуть манжеты, перед тем как снять рубашку, потом, якобы привычным движением, застегнуть. Чтобы никто не заметил, что он похож на медвежонка с лапками насекомого.
Это был к тому же период повальной мастурбации. Все, естественно, переживали самозабвенье втайне от других. А значит, каждый оставался наедине с постыдностью только ему принадлежащего порока. Второгодник Дзюбин, который давно уже спал с девчонками, бросил как-то мимоходом, что онанизм приводит в конечном счете к иссушению головного, спинного и костного мозга. То есть онанист, минуя стадию возмужания, превращается сразу в дряхлого ребенка и дегенерата.
Он тогда подумал о своих маленьких ручках и о том, что подбородок его до сих пор голый. Не с матерью же об этом говорить! А папа смотрел с фотографии, почти такой же пухлый и не успевший возмужать, как он. Правда, с усами.
Ну и ничего, как-то оба выкрутились. Папа быстро погиб за родину, а он стал сочинять скабрезные стихи и доставать девчонок двусмысленностями, к чему те отнеслись неожиданно благосклонно.
Воспитание – вообще один из фантомов цивилизации, продолжал размышлять ГМ, закуривая неизвестно уже какую сигарету. Воспитатели – те же судьи. Ну так и вопрос тогда: а кто судьи? Мерилом для родителей служит не какая-то высшая истина, а ценности и затеи эпохи ушедшей, которые уже в силу своей имперфектности получили утешительный статус доброй нормы.
Говоря же серьезно, ничего нельзя передать другому. Тут статистики не требуется, за плечами у каждого уникальный, не имеющий возможности быть повторенным эксперимент – собственные дети. Старик подумал об Алешке, и тело его сразу потеряло легкость и обрело свои годы.
Что он хотел передать ему, чему научить? Не в знаниях ведь дело, не в правилах поведения, не в умении терпеть и ценить себя. Да всему этому и нельзя научить, как нельзя научить свободе, таланту или любви. Все они сами из чего-то произрастают. Из души. Выходит, он хотел передать ему свою душу? Как ни высокопарно звучит, но, пожалуй, так и будет сказать всего точнее.
Только что такое душа? Пушкин какими-то словами о душе обрывает свое письмо Собаньской. Что такое душа? В ней нет ни взора, ни мелодии… Мелодия разве?
Вот, мелодию эту он и хотел передать Алешке. Да только все это чистой воды идеализм. К тому же мелодия при этом нередко была пьяненькой. И вместо всех этих высоких материй научил его в конце концов пить. Урок невольный, совсем, надо сказать, не хитрый, но мощный. Так оно, наверное, всегда и бывает.
Как ни старался, не смог он научить Алешку даже прекраснодушному пробуждению, этой возможности, которую природа ежедневно предоставляет человеку. Сам старик был счастливо устроен и всегда вставал в хорошем настроении. Действовало в нем не правило, а сама природа, хотя он и пытался передать это, именно как правило, близким, только все без толку. И жена, и сын даже любили начинать день в скверном настроении, чтобы потом приятие все же ими мирового неустройства выглядело как волевой жест, духовное усилие, философская снисходительность и бог еще знает что. Старика всегда это удивляло и огорчало. Алешка теперь разнес свою жалобу на жизнь по всему миру и как будто даже доволен этим.
Виноват ли он, его отец, в том, что так получилось? Конечно виноват. Но проползти назад, к истоку, ощупывая все ямки и узелки, дело не только мучительное, но бессмысленное и отдающее к тому же несерьезной авантюрой. Последний разговор с сыном он запомнил, однако, на всю жизнь. И начиналось-то все так хорошо.
* * *Они уже около часа бились над шахматной партией. Геометрия получалась ужасная. Ни одна из фигур не хотела покидать поле, и все были обречены на войну.
Войска сошлись в правом тупичке у черных, где не оставалось места для масштабных маневров, и все решали только нервы. Дело шло к цугцвангу, и этот неосторожный, проигрышный ход совершил отец, поставив короля на поле Алешиного слона. Следующим был шах с потерей ладьи.
Отец высоко вздернул руку, совершившую ошибку, как будто ошпарился.
– Всё, всё! – торопливо сказал Алеша. – Я эту позицию пять ходов выстраивал.
– Ты предвидел мою глупость? – обиженно спросил отец.
– Ну, знаешь! Тебе же по-хорошему и деваться-то некуда.
Это было правдой, но только отчасти. Фигур на поле было достаточно, можно еще было побороться за ничью.
Был уже второй час ночи. Для их ночных бдений – время первого перекуса.
Пока Алексей замешивал омлет с луком, картошкой и сосисками, отец колдовал над кофе. Он прокалил джезву, потом засыпал в нее кофе вместе со щепоткой соли, сахара и перца. Воду налил сырую, добавляя ее понемногу, как только пенка начинала вспухать и вулканически волноваться.
К приготовлению еды ГМ относился как восточный человек, вступая в союз с тайными силами природы, у которых, своим путем, были друг с другом отношения близкого родства или же, напротив, полной несовместимости. Справиться мог только мастер интриг, каким он и был, исключительно, впрочем, в этой области.
Это было похоже не на колдовство даже, а на участие в заговоре. В таких военных выражениях обычно шел и комментарий: стравить длинный перец с уксусом или нейтрализовать карася молоком. Отец страшно радовался и громко объявлял всем о раскрытии, например, тайной связи между карликовым омаром и корейской морковью.
Совместное приготовление пищи было самым безмятежным, уговорным временем их отношений. Родство душ, которое почти не требовало слов.
– В общем, конечно, правильно, – сказал отец, уже успев остыть от поражения. – Это если смотреть на дело философски. У судьбы ведь тоже хода назад не возьмешь.
– Потому что она не позволит или кодекс чести?
– Какой, к черту, кодекс чести? Даст по ушам и всё!
За окном в водосточных трубах обрушивался лед, как будто на подступах к городу шли тяжелые освободительные бои.
– А как хочется сыграть хоть раз чистую партию, – мечтательно произнес отец, продолжая следить за поведением кофейной пенки. – Это я о жизни. Так прожить, как картины пишутся. И чтобы партнер был не алгебраической занудой – артистом! Поблажек не надо, должно быть уважение. Азарт и великодушие, прозрение и честь! Вот гениальность! А не то, что думают.
– Что-то это для моих мозгов тяжеловато, – Алексей только подавал реплики, не нарушая, но и не поддерживая отцовского пафоса..
– Да что уж тут такого? Помнишь у Мандельштама? Невероятные строки: – Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя…» Вся мировая словесность не подозревала даже, что эти два понятия родственники: вдохновение и совесть. А точка безумия здесь именно вдохновение, экстатическое состояние. Но вдохновение не может длиться целую жизнь. У поэта есть черновики. Значит, и любви нужны черновики. Значит, и у всякого человека должна быть возможность зачеркнуть, исправить, написать вариант. По высшему счету это и будет честно.
– Ну, тут я тебе не товарищ.
– Ты мне не товарищ, – с пафосом поддержал отец. —
Какой ты мне товарищ? Мы же с тобой в войну играем.
С чашечками крепкого кофе сели играть дальше. Дым от сигарет растягивался как пряжа и исчезал в коридоре.
– Ты там форточку, что ли, открыл? – спросил отец. – Правильно.
– Ночь похожа на наркотик, – откликнулся Алексей.
– Правда? Совсем иначе все воспринимаешь.
– Не знаю, не ведаю, – отец думал над ходом. – Пробовать не приходилось. Хотя ты прав, наверное. Но мы дороже ценим утренние метафоры.
– Ох-ох-ох!..
– Чего охаешь-то? Давно не перечитывал свои статьи.
Вот это и было ошибкой ГМ. Зачем упоминать о статьях? Игра становилась вязкой. Ни у одной фигуры не было осмысленной перспективы. Но Алексей, видимо, уже не следил за партией. Отец давно ничего не говорил по поводу публикаций сына, хотя тот всегда старался оставлять их на видном месте.
– Алешка, прости. У меня и в мыслях не было тебя обидеть.
– Ну что? Будем говорить или станем отмалчиваться?
– жестко сказал Алексей.
– Ты уверен, что тебе это интересно?
– Твое мнение? – захохотал Алексей.
– Можно просто цитату? Ты же знаешь мою ужасную память – любую дрянь запоминаю. О Господи!
– Ну давай, чего уж.
– Я случайно тут прочел твою статью про американского "Евгения Онегина”. Ну…
– Фильм английский. Ты хоть видел его?
– Боже сохрани!
– Понятно.
– Ты заранее сердишься. Давай лучше играть».
– Я слушаю».
– Тогда только цитата. Вернее, близко к тексту. Там у тебя так примерно: «В финале, устыдясь, видимо, Татьяниной фразы насчет того, что ее с мужем "ласкает двор” (демонстрация свального греха у подножия трона показалась пикантной чрезмерно), целомудренные киношники ограничились съемкой процесса любви супружеской и заоконной…»
– Законной, – поправил Алексей.
