Дон Делилло - Имена
— В нашем офисе в Монровии есть парень на ставке, который должен ловить змей. В этом состоит вся его работа. Он регулярно обходит дома служащих, проверяет двор, сад, живые изгороди и ловит змей.
— Как называется его должность?
— Змеелов.
— Не в бровь, а в глаз, — сказал я.
— Видать, не придумали умного словечка для этого дела.
Все это происходило до нападения толп на посольства США в Исламабаде и Триполи, до убийств американских специалистов в Турции, до Либерии, кровавых экзекуций на морском берегу, избиения камнями мертвых тел, эвакуации банком «Мейнланд» своего персонала.
— Кэтрин бывает в Афинах?
— Нет.
— Я встречаюсь со своими детьми в Нью-Йорке, — сказал он.
— Это проще, чем добираться до острова.
— Мы едим в номере отеля банановый сплит[8]. Он стоит восемь долларов порция.
— Грейс когда-нибудь нападала на тебя физически?
— Это не в ее стиле.
— А ты ее ударил хоть раз? Я серьезно.
— Нет. А ты Кэтрин?
— Мы боролись. Ударов как таковых не было. Однажды она накинулась на меня с кухонным инструментом.
— За что?
— Узнала, что я переспал с ее подругой. Это выплыло наружу.
— Подруга постаралась?
— В общем, дала понять. В неявной форме.
— Значит, тебя чуть не проткнули пешней.
— Всего-навсего картофелечисткой. Подругу разозлило то, что она почувствовала во мне равнодушие. Просто так сложилась ситуация. Ты вдруг оказываешься в ситуации. Наедине с Антуанеттой. Раньше вас двоих тянуло друг к другу. Обычное скрытое вожделение на субатомном уровне. Такие штуки случаются, когда муж и жена живут отдельно. Вдруг подворачивается Антуанетта, в ее глазах ты видишь судьбу. Но тогда мы с Кэтрин еще не жили отдельно. И ничего особенного не происходило. Просто возникла ситуация. Стечение обстоятельств.
— Какая ситуация? Обрисуй.
— Чего там обрисовывать.
— У нее дома?
— Да. Недалеко от нашего, через парк по диагонали.
— Зима, лето?
— Зима.
— Гостиная с комнатными растениями. Бокал вина.
— Вроде того.
— Задушевный разговор, — сказал он.
— Да.
— Куда ж без него. Она разведенная, так?
— Да.
— Грусть, — сказал он.
— Грусть-то была. Но это не имело никакого отношения к ее разводу. Она как раз потеряла работу. В Си-би-си[9]. Ее уволили.
— Грусть.
— Ну ладно, фусть.
— Тоска.
— Да, тоска была.
— Пофебность, — сказал Он.
— Ага.
— Звездной ночью, в гостиной, за бокалом сухого белого вина.
— У нее была хорошая работа. Она рассфоилась.
— Утешь меня, утешь меня.
— Во всяком случае, я выдал свои колебания. Может, сказал что-то уклончивое. Такое, естественно, не прощается. Я медлил, проявил неуверенность. В конце-то концов дело мы сделали. Мы не могли закруглить нашу дружбу, довершить преступление, не закончив того, что начали. Так что дело мы сделали. Вымучили оргазм. Какой же я был идиот. Антуанетта потом с удовольствием отыгралась.
— Заложила тебя.
— Заложила. И притом не забыла намекнуть на мою тогдашнюю нерешительность. Не знаю, как ей это удалось, — прямым текстом она вряд ли что-нибудь сказала. Скорее всего, притчами, аллегориями. Язык женщин и детей. Я думаю, это Кэфин и взбесило — не просто измена или что с подругой. А то, как я себя вел. Надругательство против воли. Вот почему она хотела меня искромсать.
— Это внесло ясность? В смысле, драка с ножом?
— С тех пор все быстро покатилось под откос.
— А мы поженились молодыми, — сказал он. — Ничего толком не знали. Известная история. Опыта мало или вовсе нет. Грейс говорила, что я был первый — более или менее, то есть первый, с кем у нее по-настоящему, остальные, мол, не считаются.
Мы посмеялись.
— Я понял, что нашему браку хана, когда мы стали смотреть телевизор в разных комнатах, — сказал он. — При достаточной громкости мне было слышно, как она переключает каналы. Если она выбирала тот, который смотрел я, то я переключал свой. Не мог смотреть то же, что смотрит она. Наверно, это и называется жить разными жизнями.
— Надеюсь, ты не скатишься к стереотипу?
— О чем ты?
— Новая молодая жена — это уже плохой знак. Ты не хочешь выглядеть в чужих глазах одним из тех, у кого в Штатах остались старая жена и старые дети. Это жены, которым не хватило динамизма на то, чтобы сопровождать мужчин вроде тебя в их стремительной интернациональной карьере. Старые жены и старые дети морщинистые и согбенные, они сидят у себя в пригороде, уткнувшись в телевизор. У жен вечный насморк. Во дворе дремлют апатичные старые псы.
— По крайней мере, моя новая молодая жена не из тех, кого видят в мечтах. Не стюардесса и не фотомодель. Знаешь Хардемана? Его вторая жена раньше была на подхвате в «Атланта брэйвз». Сидела у левой кромки и ждала шальных мячей. Оказалось, не зря: дождалась Хардемана.
Дэвид относился к своим банковским делам без излишнего трепета. Он рассказал, чем его банк занимается в Турции, и дал мне телексы и другие бумаги, где шла речь о займах. Эти документы произвели впечатление на Раусера — особенно те, на которых стоял черный гриф «секретно». Думаю, Дэвид понимал, что такая вольность в обращении со служебными материалами ничем или почти ничем ему не грозит. В конце концов, по большому счету мы действовали во имя одной цели.
— Иногда, где-нибудь у черта на куличках, я задумываюсь: а что я тут делаю? Безлюдный Край не идет у меня из головы. Мы летели прямо над барханами, понимаешь, а там ничего, кроме песка, четверть миллиона квадратных миль. Целая песчаная планета. Песчаные горы, песчаные поля и долины. Песчаная погода, сто тридцать — сто сорок градусов[10], а мне трудно представить, что это такое при сильном ветре. Я пытался убедить себя, что это прекрасно. Ну знаешь — пустыня. Простор. Но мне было страшно. Тот малый из «Арамко» сказал мне, что когда он стоял на их тамошнем аэродроме, он слышал, как у него по жилам течет кровь. Как по-твоему, это из-за тишины или из-за жары? Или из-за того и другого вместе? Слышал собственную кровь.
— А зачем ты туда летал?
— Ну как зачем — нефть. Что же еще? Крупное месторождение. Финансируем там кое-какое строительство.
— Знаешь, что говорит Мейтленд?
— Что он говорит?
— Уйма возможностей, приключения, закаты, пыльная смерть.
Дэвид сходил за первой банкой пива для меня и очередной для себя. Мне совсем не хотелось спать, зато хотелось есть. В небе забрезжил слабый свет, возник Парфенон — плоское, смутное, но обладающее внутренней структурой изображение. Я пошел за Дэвидом на кухню, и мы принялись есть все, что лежало на виду, — в основном это была выпечка и фрукты. К нам заглянула Линдзи, сказать, чтобы мы не шумели. На ней была ночная рубашка с оборкой по подолу, и ее появление вызвало у нас улыбку.
В эти ранние часы небо почти прижимается к улицам. Моя улица соединяет восточный край неба с западным. Это всегда удивительно — выходить на бульвар, когда только рассвело, машин еще нет и все вокруг как бы распадается на не связанные между собой объекты: здания посольств, каждое со своими архитектурными приметами, киоски и тутовые деревья, постепенно выступающие из темноты, — и понемногу различать контуры самой улицы как места, имеющего четкие границы, определенную форму и смысл, возникающего в тишине, на прозрачном морском свету, точно целое холмистое поле, широкий путь в горы. Уличное движение — это поток, который заставляет нас видеть вещи в иной, более плотной перспективе.
Бульвар недолго оставался пустынным. Проехал автобус, лица за стеклами будто в аквариуме, потом легковые машины. Они появились из бетонных дебрей, сразу четыре в ряд, и покатили на запад — первая волна беспокойного дня.
Дорога домой шла вверх по более узким улочкам, довольно круто поднимающимся к сосновым рощам и серой громаде Ликабетта. Я постоял около кровати в пижаме, чувствуя себя отрезанным ломтем: наши с нею режимы существования разошлись. Убаюкивающие качели привычек. Наша книга дней. На балконах запели канарейки, женщины уже выбивали коврики, а на блестящие булыжники мощеного двора падала звонкая капель с рядов только что политых растений.
Это был мой день.
4
Тело старика с проломленным черепом нашли на окраине поселка под названием Микро-Камини. Этот поселок лежит милях в трех от берега среди поднимающихся уступами полей, которые быстро переходят в пустынные холмы и скалистые нагромождения в глубине острова, в хаос каменных столбов и зубчатых бастионов. Близ Микро-Камини в ландшафте начинает ощущаться демонстративная мощь. Возникает впечатление намеренной удаленности от моря, намеренной изоляции; поля с рощами резко обрываются неподалеку. Здесь остров становится голой кикладской скалой, которую видят с палуб идущих мимо кораблей, царством заброшенных каменоломен, где бродят козы с колокольчиками и гуляют безумные ветры. Отсюда прибрежные селения уже мало похожи на пристанища моряков и рыбаков, на лабиринты, выстроенные с целью запутать нежданных агрессоров и превратить мародерство в трудоемкое занятие; с высоты они кажутся искусно вырезанными барельефами или камеями, не желающими привлекать внимание тех загадочных сил, что гнездятся в центральной скалистой части. Улочки, которые замыкаются сами на себя или исчезают, миниатюрные церковки и узкие тупички как бы выдают стремление стушеваться, они словно говорят: тут нет ничего заслуживающего интереса. Домики точно собрались вместе, сбились в кучи перед холмистыми возвышенностями и вулканическими скалами. Суеверие, вендетта, инцест — вот что осаждает душу в этих одиноких горах. Похоть и жажда убийства. Беленые прибрежные поселки — талисманы, защищающие от всего этого, сделанные по одному шаблону обереги.
