Кристофер Ишервуд - Прощай, Берлин
Деревня прячется в лесу, раскинувшись влево и вверх. Она почти полностью состоит из пансионов, выстроенных в разнообразных стилях приморской архитектуры: псевдомавританском, старобаварском, под Тадж-Махал и в стиле кукольных домиков рококо с белыми узорчатыми балкончиками. За лесом начинается море. К нему можно подойти, минуя деревню по зигзагообразной тропинке, которая стремительно выводит вас на край песчаного утеса; за ним тянется пляж, а теплое и мелкое Балтийское море плещет почти у ваших ног. Эта часть бухты совсем пустынная, официальный пляж расположен за мысом. Белые, луковичной формы купола ресторана «Стрэнд» в Баабе в километре отсюда дрожат, мрея в волнах зноя.
В лесах водятся кролики, косули и гадюки. Вчера утром я видел, как борзая погналась за косулей, пересекла поле и скрылась за деревьями. Собака не могла нагнать ее, хотя казалось, она бежала быстрее, длинными грациозными прыжками, а косуля мчалась, совершая дикие дерганные движения, словно взбесившееся пианино.
Кроме меня в доме живут еще два человека. Один из них — англичанин по имени Питер Уилкинсон, мой ровесник. Другой — немецкий рабочий из Берлина по имени Отто Новак. Ему шестнадцать или семнадцать лет.
Питер, как я уже называю его (в первый же вечер мы изрядно напились и стали друзьями), — худой, щуплый и нервный. Он носит очки в роговой оправе. Когда он нервничает, то сцепив руки зажимает их между коленями. На висках у него проступают вены. Он весь трясется от клокочущего нервного смеха до тех пор, пока Отто не вскрикивает с раздражением. «Mensch, reg Dich bloss nicht so auf!»[9]
Лицо Отто смахивает на переспелый персик. Волосы прекрасные и густые, растут низко надо лбом. Маленькие сияющие глаза полны лукавства, а улыбка — широкая, обезоруживающая и слишком невинная, чтобы быть искренней. Когда он усмехается, на цветущих, персиковых щеках появляются две большие ямочки. В настоящее время он усердно заискивает передо мной: льстит, смеется моим шуткам, не пропускает случая понимающе и хитро подмигнуть. Думаю, он смотрит на меня как на потенциального союзника в его распрях с Питером.
Сегодня утром мы все вместе купались. Питер и Отто занялись строительством большой крепости из песка. Я лежал, глядя, как яростно трудится Питер, радуясь поблескиванию песка, он свирепо разрывал его своей детской лопаткой, точно каторжник в кандалах под присмотром вооруженной охраны. За все долгое жаркое утро он ни разу не присел. Они с Отто плавали, копали, боролись, бегали наперегонки, играли на песке в футбол. Питер — тощий, но жилистый парень. В играх с Отто он держится одним чудовищным усилием воли. Воля Питера противостоит телу Отто. Отто — это его тело, Питер — одна голова. Отто двигается гибко, легко, в его движениях сквозит дикарская, неосознанная грация жестокого, но красивого зверя. Питер подгоняет свое жесткое неповоротливое тело кнутом безжалостной воли.
Отто вызывающе самонадеян. Питер купил ему эспандер, и он упражняется с ним в любое время дня и ночи. Как-то после ланча, разыскивая Питера, я заглянул в их спальню, где и обнаружил Отто, в полном одиночестве сражающегося перед зеркалом с эспандером. Ни дать ни взять Лаокоон.
— Смотри, Кристоф! — выдохнул он, — видишь, я могу их сжать. Все пять пружин!
У Отто действительно для его возраста превосходно развитые плечи и грудь — но тело все-таки несколько непропорционально.
Красивые мужественные линии торса конусом сходят к нелепым маленьким ягодицам и тощим мальчишечьим ногам. А ежедневные сражения с эспандером еще больше увеличивают диспропорцию.
В тот вечер Отто перегрелся на солнце и рано завалился спать из-за головной боли. Мы с Питером отправились в деревню вдвоем. В баварском кафе, где оркестр производил адский шум, Питер весь вечер кричал мне в ухо, рассказывая историю своей жизни.
Питер младший в семье. У него две сестры, обе замужем. Одна живет за городом и занимается охотой. Другая принадлежит к тем, кого в газетах называют «хозяйка модного салона». Старший брат Питера — ученый-исследователь. Он участвовал в экспедициях в Конго, на Новые Гебридские острова и на Большой Барьерный риф. Играет в шахматы, говорит голосом шестидесятилетнего старика и никогда, насколько Питеру известно, не был близок с женщинами. Единственный член семьи, с кем Питер в настоящее время общается, — его сестра-охотница, но они редко видятся, поскольку Питер ненавидит зятя.
В детстве Питер был очень болезненным ребенком. В подготовительную школу он не ходил, но когда ему исполнилось тринадцать, отец отправил его в частную школу. Мать была против решения отца, и ссора их продолжалась до тех пор, пока у Питера, при содействии матери, не развилась сердечная болезнь, после чего в конце второго семестра его забрали домой. Вырвавшись на свободу, Питер возненавидел мать за то, что она своими неумеренными ласками и нежностями довела его до нервного истощения. Она поняла, что он не простит ей, и так как Питер был единственным из детей, кого она любила, сама заболела и вскоре умерла.
Но было уже слишком поздно снова отправлять его в школу, поэтому мистер Уилкинсон нанял репетитора — глубоко религиозного молодого человека, который собирался стать священником. У него были курчавые волосы и греческий подбородок; зимой он принимал холодные ванны. Мистер Уилкинсон невзлюбил его с первого же дня, старший брат язвительно прохаживался на его счет, поэтому Питер сразу же горячо встал на его защиту. Они бродили по Озерному краю и обсуждали смысл Евхаристии посреди сурового пейзажа пустоши. В результате этих разговоров и образовался сложный эмоциональный клубок. Однажды вечером все разрешилось страшным скандалом в амбаре. На следующее утро учитель уехал, оставив письмо на десяти страницах. Питер подумывал о самоубийстве. Позже он краем уха услышал, что учитель отпустил усы и уехал в Австралию. Затем ему взяли нового учителя, и в конце концов он поступил в Оксфорд.
Испытывая ненависть к делу отца и научным изысканиям брата, он сделал своей религией музыку и литературу. Весь первый год ему очень нравилось в Оксфорде. Он ходил на званые чаепития и отваживался вступать в разговоры. К его радости и удивлению, люди вроде бы прислушивались к тому, что он говорил. Но когда он начал выступать слишком часто, то заметил, что на лицах слушателей появляется легкое замешательство. «Вот так всегда, — сказал Питер, — вечно я беру фальшивую ноту».
Еще в годы его детства в большом родительском доме, расположенном в фешенебельном районе Лондона — с четырьмя ванными комнатами и гаражом на три машины, — где всегда кормили до отвала, семья Уилкинсонов медленно разваливалась, словно в ней что-то подгнило. Мистер Уилкинсон с его больными почками, с его виски и умением «управлять людьми», жалкий и потерянный, все время злился и рычал, как сердитый старый пес, на детей, когда они проходили мимо. За едой все молчали. Избегая глядеть друг другу в глаза, домочадцы торопились к себе наверх, чтобы написать близким друзьям письма, полные ненависти и сарказма. Только Питеру было некому писать. Он запирался в своей безвкусно и роскошно обставленной спальне и жадно глотал книги.
Теперь так же все разваливалось в Оксфорде. Питер уже не ходил на чаепития. Он целыми днями занимался, и перед экзаменами у него случился нервный срыв. Доктор посоветовал полностью переменить обстановку, найти какое-нибудь занятие по вкусу. Отец разрешил ему поехать на ферму в Девоншире, а затем стал поговаривать о бизнесе. Мистеру Уилкинсону так и не удалось убедить своих детей хотя бы из вежливости поинтересоваться источником их доходов. Они были неприступны, каждый жил в своем мире. Одна из дочерей собиралась выйти замуж за пэра, другая часто охотилась с принцем Уэльским. Старший сын читал лекции в Королевском географическом обществе. Лишь Питер ничем не оправдывал своего существования. Другие дети вели себя эгоистично, но они знали, чего хотят. Питер тоже вел себя эгоистично, но не знал, чего он хочет.
Однако в решающий момент умер его дядя, брат матери. Он жил в Канаде. Видел Питера однажды ребенком и привязался к нему, потому и завещал ему все свои деньги — не очень много, но достаточно для сносного существования.
Питер отправился в Париж и начал заниматься музыкой. Учитель сказал ему, что из него в лучшем случае выйдет сносный второсортный дилетант, но он стал еще упорней заниматься, работал, просто чтобы ни о чем не думать, и снова получил нервный срыв, — правда, менее серьезный, чем первый. Чувствуя, что сходит с ума, он приехал в Лондон и обнаружил дома одного отца. В первый же вечер между ними произошла ужасная ссора, после чего они едва обменялись парой фраз. Через неделю молчания и сытных трапез у Питера развилась мания убийства. Во время завтрака он не мог оторвать взгляда от прыща на горле отца. Вертел в руках хлебный нож. Внезапно левая часть лица начала подергиваться. Она дергалась так, что ему пришлось прижать щеку рукой. Он был уверен, что отец заметил тик и нарочно отмалчивается — то есть сознательно мучает его. Наконец, Питер не выдержал. Он вскочил и поспешил из комнаты в сад, где бросился ничком на мокрую лужайку. Так он и лежал, слишком испуганный, чтобы пошевелиться. Через четверть часа тик прекратился.
