Николай Дежнев - Пояс Койпера
Но и дальше молчать было невозможно.
— Вы тоже хороши! Если человек не свежевыбрит, то что он может понимать в живописи!
Получилось по-детски, в стиле «сам дурак», но она не обиделась. Спросила с неопределенной улыбочкой:
— Наверное, думаете, я злая?
Вопрос был риторическим, ответа не требовал. Женщина его и не ждала.
— Я же вижу — думаете! — В ее голосе появились доверительные нотки. — А знаете, ведь так оно на самом деле и есть! Но учтите, только злые люди говорят правду, добрые боятся обидеть. В результате получается еще хуже. Простые вещи запутываются до неузнаваемости, и снежный ком недопонимания и страхов катится через жизнь, калеча всех и вся на своем пути. Не улыбайтесь, я знаю, что говорю!
Если я и улыбался, то лишь потому, что не мог смотреть на нее без улыбки. Милая женщина, обидеть такую грех, но нашелся, видно, тот, кто обидел. Влезать со своей буйной фантазией в ее проблемы было равносильно самоубийству. Опыт показывал, все мои попытки кому-то помочь заканчивались одинаково: приходилось ползать на карачках и собирать в ладошку осколки жизни, но уже своей. К тому же никто при рождении не обещал, что этот мир будет к нам добр. Если в нем и есть справедливость, то высшая, человеку недоступная.
Только и не утешить ее я тоже не мог, тем более что она мне очень нравилась. Впрочем, банальное это слово далеко не в полной мере выражало гамму испытываемых мною чувств. Спросил, нахмурившись:
— Деньги?..
И ведь ничего не имел в виду, поинтересовался, можно сказать, из вежливости, а она взглянула на меня так, как если бы я предложил взять ее на содержание. В моем положении это было бы весьма опрометчиво. Рассматривала, наверное, и возможность влепить мне пощечину, но, поразмыслив, пришла к выводу, что еще успеет. Меня это тоже устраивало, всегда приятно знать, что у тебя есть будущее.
— И много?
Еще древние знали, что большинство человеческих трагедий происходит от нищеты. Как знали они и то, что счастья богатство не приносит, но способно скрасить его отсутствие, в то время как накопительство создает иллюзию осмысленности бытия.
— Слушайте, вы!..
Вложила в это «вы» все свое презрение, задохнулась, но мне почудилось, что была в ее возгласе и надежда. Только теперь, глядя на женщину, я понял, что она чего-то боится. Впрочем, уверен в этом не был, злую шутку со мной могли сыграть нервы. Хотя нет, непохоже! Страх — такое чувство, его ни с чем не спутаешь. Как-то в молодости по какому-то его делу нас с приятелем занесло в психушку. Дверь приемного отделения была приоткрыта, за ней, прислонившись к притолоке, стоял мальчишка. Наши глаза встретились. С той поры я точно знаю, как выглядит несчастье и как хрупка грань, отделяющая от него человека.
— Мне не вырваться…
Ее губы едва двигались, но я услышал. Всхлипнула, закрыла лицо ладонями. От прилива крови у меня стучало в ушах, прикуривая, я не мог сдержаться и незаметно огляделся. Не считая занятых аппаратурой киношников, бульвар выглядел буднично, и тем не менее я почувствовал себя неуютно. Трусом не был, но всем своим существом ощутил повисшее в воздухе напряжение. Не желая того, представил, как открывается ящик Пандоры и из него лезет разномастная жуть. Первым побуждением было убежать. В конце концов, что мне до этой незнакомой женщины? Но приступ слабодушия тотчас же прошел, его место заняло ощущение предопределенности. Я буквально физически чувствовал, как сцепились в пространстве судеб шестеренки и ничего с этим поделать уже нельзя. Линии жизни, встретившись по касательной, слились, и теперь не разобрать, где ее, а где моя.
Ничего в окружающем мире не изменилось, только то, что узнал, не знать я уже не мог.
— За вами следят?
Мудрость старая: не спрашивай и не получишь ответа! С таких никчемных и необязательных вопросов все всегда и начинается! По глупости, от праздного любопытства, из-за нежелания прислушаться к внутреннему голосу. А он, бедняга, надрывался: уходи, дурак, уноси ноги! Невозможно своим теплом согреть Вселенную! Беги, не успеешь глазом моргнуть, окажешься в сточной канаве! Она сама сказала, от одной мелкой ошибки жизнь может пойти наперекосяк…
Улыбка женщины была вымученной.
— Следят?.. — Пожала едва заметно плечами. — Зачем? Куда я от них денусь! Куда мы все от них денемся?
И чтобы пригвоздить к стенке, как Карабас Барабас Буратино, протянула мне руку:
— Анна!
5
Мог бы и сам догадаться! Имя прозвучало контрольным выстрелом в голову.
— Анна!
Не Мария, не Дарья и даже не Серафима, да мало ли в святцах других имен! Я был знаком с мужиком по фамилии Баев, двух его жен звали Зоя. Здоровались с ними всегда одинаково: Зое Баевой, привет! Произносили быстро и слитно, что людей несведущих повергало в изумление. Что ж до имени моей новой знакомой, ее тезки неоднократно перебегали мне дорогу черными кошками. Даже ту маленькую девочку с бантом звали Анечкой. Я увидел ее впервые во втором классе и долго издали любил. И сейчас, когда она приходит ко мне во сне, весь следующий день хожу сам не свой, лелея ощущение потери.
Судьбе, а лучше сказать Року, было угодно, чтобы и жену мою звали Анной. На древнееврейском это означает «милостивая», но тут потомки Авраама обмишурились, а может быть, имела место ошибка переводчика. По крайней мере, конкретно в моем случае. Или в ведающей браками небесной канцелярии засели шутники и бездельники, пренебрегающие указанием Господа проявлять к страждущим сочувствие. Стараясь увернуться от гоняющегося за мной с бейсбольной битой фатума, я переименовал супругу в Нюську, что вроде бы тоже Анна, но в уменьшительном прочтении. Случается и в ласкательном, но тогда я называю ее Ню, что лучше соответствует моменту. Выбирать и носить одежду она умеет, но без нее нравится мне больше.
Теперь же, глядя через столик на Анну, я с замиранием сердца думал, что эта встреча мне так просто с рук не сойдет. Она сидела напротив в открытом сарафанчике и выглядела очень даже ничего, если не считать выражения лица. Оно у нее отсутствовало. Помешивала в чашечке сахар. Минут пять помешивала, хотя время по понятным причинам я не засекал. В кафушке, куда я ее привел, мы были одни. Едва слышно работал кондиционер, барменше за стойкой до нас дела не было. Сидели, отрезанные от мира собственными проблемами, если так можно назвать мой вялотекущий конфликт с человечеством.
К чему так убиваться? Что такого, необыкновенного, могло с ней стрястись? — рассуждал я про себя, остерегаясь спровоцировать поток жалоб. Ну, с мужем, кобелиной, разбежались, ну, дочка-малолетка бузит! Что еще? Нет денег отдохнуть в Турции… прейскурант человеческих невзгод, впрочем как и надежд, удивительно убог. Не говоря уже о стандартности набора эмоций, скудость которого заставляет волком выть на луну. От частого употребления они, как портянки старослужащего, затерты людьми до дыр. Короче, все у Аньки как у людей, тогда зачем превращать жизнь в трагедию Шекспира?
Как если бы услышав мои мысли, она подняла от чашки глаза. Красивые, грустные. Посмотрела, казалось бы, на меня, а на самом деле в видимую ей одной светлую даль. Губы сломались в горькой усмешке.
— Зря вы со мной связались, я государственная преступница!
Во как, час от часу не легче! Мало того что преступница, так еще и государственная. А у нас с государством шутки плохи, лучше под трамвай, чем под его очередную кампанию. Измурыжат, истреплют все человеческое и бросят за ненадобностью. Хорошо, если умирать, так нет — жить бок о бок с несправедливостью. Хотя, если по гамбургскому счету, никто в точности не знает, что оно такое — это государство. Не засевшие же в министерствах и администрациях казнокрады и не политические клоуны, отбивающие чечетку на краю могилы страны. Оно у нас, как поручик Киже, вроде бы есть, а хватишься — его и нет, только пустые глаза да руки загребущие.
Анна между тем продолжала говорить, но я к ее словам не особенно прислушивался. Пропускал их мимо ушей вовсе не потому, что никого чужое горе не скребет, просто думал о своем. И тем не менее картина случившегося начинала обретать очертания. Оказалось, я угадал, бывший муж у нее имелся, кажется, даже не алкоголик, и дочка подрастала, но головной болью был огромный долг. Как и когда она умудрилась его заполучить, я не понял, но в ее речи мелькнуло нечто знакомое, заставившее меня насторожиться. Что именно и в каком контексте это «нечто» было упомянуто, в памяти не отложилось, и я решил вернуть Аню к теме. Аккуратно, чтобы не обидеть невниманием.
— И все-таки, чем вы по жизни занимаетесь?
Анна замерла на полуслове:
— Я же только что об этом говорила!
Моя улыбка должна была свидетельствовать о застенчивости характера.
— Хочется знать подробности…
Любой бы на ее месте поинтересовался, не страдаю ли я аутизмом и что говорят специалисты о моем синдроме Альцгеймера, но Аня была ко мне добра и лишь пожала плечами. А может быть, как врач, знала, что понятие нормы в приложении к человеку вещь относительная, и не захотела лишний раз в этом убеждаться.
