Эндрю Шон Грир - Невероятная история Макса Тиволи
Я достал рецепт, предварительно внеся туда некоторые изменения. Она ничего не заподозрила. И мы прогулялись в фармацевтический отдел, где юный симулянт стал гордым обладателем калия, хинина и симпатичной голубенькой бутылочки с морфием. Мы живем в золотом веке.
Это произошло примерно за неделю до того, как я заставил моего друга разбить ей сердце. Твое сердце, Элис, твое трепещущее сердце. Я поступил так не из мести, я был вынужден так поступить. Сейчас я вижу, что разумнее было бы позволить Хьюго упасть в ее объятия. Тогда он бы завалил ее дешевой бижутерией и гвоздиками, шептал бы ей слащавую чушь, и ничто так не разочаровывает девушек, как сердце дилетанта. Думаю, Элис бросила бы его уже через две недели, не по глупости или ветрености, а просто потому, что иногда мы пугаемся, если бомба, которую мы держим в руках, взрывается. Поступи я так, чем бы все обернулось? Она бы ненавидела Хьюго, да и меня заодно; она пала бы к ногам первого же симпатичного юноши, встреченного на одном из танцевальных вечеров, стала бы с ним встречаться и ждала бы своего избранника в каком-нибудь укромном уголке, хотя сердце ее было бы разбито. По крайней мере, в этом случае все зависело бы от ее кавалера.
Хьюго согласился сделать так, как я сказал. Ему следовало встретиться с ней в оранжерее, куда она регулярно заходила после школы, и вдребезги разнести ее маленькое сердечко. Ему следовало быть вежливым, но строгим и уничтожить все ростки любви в ее сердце; ей следовало очнуться от смехотворного наваждения и, таким образом, быть готовой к любви, несомненно, более взрослого и тактичного человека. Хьюго удивился моему плану и нашел его слишком жестоким для такой милой девушки.
— Милой? — подозрительно переспросил я. — А ты… а ты дал ей понять, что считаешь ее милой?
Хьюго яростно замотал головой и согласился выполнить мое поручение. Сначала я хотел спрятаться в папоротнике и наблюдать за их объяснением, однако Хьюго сказал, что тогда он будет нервничать и все испортит. И я отправился домой ждать весточки от моего приятеля. Я сидел в гостиной и пытался читать, затем разложил пасьянс; тот не сошелся. В итоге я нашел одну из папиных безделушек — обезьянью голову в стеклянном шаре — и битый час просидел, глядя на нее. Воплощение столь дикой участи помогало отвлечься от собственных бед.
В четыре часа зазвенел дверной колокольчик, и я услышал, как Мэгги разговаривает с кем-то в холле. Она знала, что я дома для всех, кроме посетителей моей мамы. В дверь гостиной постучали, и Мэгги сообщила, что ко мне посетитель с неотложным делом. Я махнул рукой и налил виски — себе и Хьюго. Попытавшись успокоиться, я посмотрел в окно на дерущихся белок.
И услышал дрожащий голос:
— Мистер Тиволи, мне нужен ваш совет.
Вошла Элис.
В семнадцать лет мы бессердечны. Мы так не думаем, мы уверены, что в нас бьется благочестивое огромное сердце, замирающее при имени возлюбленной, да только это не сердце. Ибо, хотя оно готово пожертвовать чем угодно — душой, телом, будущим, даже последним часом одинокой жизни, — оно никогда не принесет в жертву себя. У семнадцатилетних еще нет сердца. Есть только жирная матка, жужжащая в своем улье. Как бы я хотел обладать сердцем в тот момент, когда Элис, оглушенная и отчаявшаяся, переступила порог гостиной, когда она упала на колени и горько зарыдала, уткнувшись в мои брюки. Я бы отправил ее назад к Хьюго. Погладил бы по волосам (впрочем, я и сделал это), поднял бы морщинистой рукой нежный подбородок (и это тоже) и пообещал бы, что Хьюго непременно ее поцелует; в конце концов, он был мальчишкой, а она — воплощением красоты. Сказал бы «он полюбит тебя» и «все будет хорошо», провел бы в светлую комнату, дав ей возможность утереть слезы, поморгать и приготовиться к еще одному серьезному разговору. Отпустил бы ее. Однако у меня не было сердца. Когда оно вырастает? Через двадцать, тридцать лет после решающего момента нашей жизни?
Так или иначе, я смотрел на подрагивающую от рыданий голову на моих коленях; я разглядывал светлый изгиб пробора в ее волосах, будто искал исток высохшей реки. Я выждал, пока настало время прикоснуться к ней, и Элис не стряхнула мою руку ни с головы, ни с плеча, а только глубже зарылась в мои колени. Сами того не зная, мы с Элис вызывали ее отца. Каждый из нас играл свою роль: Элис — без всякого смущения заливаясь слезами, мистер Тиволи — успокаивая и баюкая ее, пока всхлипы и рыдания не начали затихать.
— Это все из-за Хьюго, мистер Тиволи, — заговорила Элис.
Мой палец скользнул в петлю ее ленты в волосах.
— Понимаю, — пробормотал я и тихонько добавил (она меня не услышала): — Зови меня Макс.
— Он был ужасен, просто ужасен, он сказал…
— Что он сказал? — Лента развязалась, и я вздрогнул. Элис ничего не заметила.
— Он сказал… он сказал, что мы должны остаться друзьями. Дурак. Он сказал, что не хочет портить такие прекрасные отношения.
Я нервно глотнул виски. Хьюго отошел от сценария, он обошелся с моей Элис, как и с остальными девчонками, с которыми знакомился на улицах.
— Где вы разговаривали? — прохрипел я, гадая, какую еще отсебятину добавил Хьюго.
Элис фыркнула и села в кресло; моя рука соскользнула с нее, чары ослабли.
— У «Королевы Виктории», как всегда. Я каждый день приходила туда. Обычно он уделял мне минутку, там так тихо и можно смотреть на кувшинки. Я была… Я думала, что наберусь смелости и спрошу, когда он собирается пригласить меня на свидание. А он сказал… он сказал, что мне всего четырнадцать. И что его не интересуют девочки вроде меня. Четырнадцатилетние. Ничего не получится. Девчонки вроде меня? Неужели вокруг действительно полно девчонок вроде меня?
Здесь Хьюго тоже отошел от сценария, правда ненамного. Я представил, как мой друг стоит в своей униформе рядом с огромной кувшинкой и с перепугу бормочет первое, что приходит ему в голову; вероятно, он был убедительнее, чем я предполагал.
— А что еще он сказал?
Она погрузилась в воспоминания и стала совсем несчастной.
— Он сказал, что любит меня как сестру. А я не идиотка, мистер Тиволи.
— Макс. Ну конечно же нет, Элис, что ты…
— Я понимаю, что он имел в виду. Он хотел сказать, что никогда не полюбит меня. Да? Или… может, он…
— Нет-нет, Элис, присядь рядом со мной…
— Не понимаю, — пробормотала она.
Я снова обнял ее за плечи, а потом совершил ошибку:
— Просто забудь его, Элис.
Она отшатнулась, и я увидел, что Элис меня ненавидит. Все произошло молниеносно: только что я был тонко чувствующим другом, почти отцом, а в следующий миг стал стариком, который ничего не понимает в любви, страсти и может предложить лишь собственные печальные утешения. Ненависть в ее глазах вселяла страх, что Элис потеряна навсегда и никакой, даже самый изощренный план не вернет ее. Хьюго мог разбивать ее сердце сотни раз, а вот если бы я посоветовал моей девочке забыть его, найти красивого влюбленного юношу где-нибудь поблизости (причем ближе, чем она думает), Элис тут же вычеркнула бы меня из своей жизни. Превратилась бы в угрюмую соседку, которая даже не вспоминала бы обо мне. Ее глаза, подобные опалам, сверкнули ненавистью, слезы мгновенно испарились; я был готов на все, чтобы зажечь их радостью. Под ее взглядом я залепетал невнятные обещания и понял, что она хотела от меня услышать.
— Я поговорю с ним, я скажу ему… Я напомню о тебе…
— Правда?
— Я скажу ему, какая ты красивая.
— А он считает меня красивой?
— Конечно. Он считает тебя самой прекрасной девушкой.
— О боже.
— Да-да, самой прекрасной девушкой из всех, что ему доводилось встречать.
— Самой прекрасной девушкой… — восторженно повторила она.
Элис покинула гостиную куда более счастливой. Она взяла с меня все эти глупые обещания, данные, только чтобы удержать ее в комнате, чтобы найти хоть один повод для новой беседы и чтобы у нас была своя тайна. Ради этого стоило любой ценой прекратить отношения с миссис Леви. Я сдержанно кивнул. Перед уходом Элис поцеловала меня в лоб, и я, почувствовав мягкую ткань ее воротничка, подумал о том, что стал для нее больше чем другом, больше чем заговорщиком, я стал ее единственной тропинкой к любви. Как по субботам Элис зависела от того, разведу ли я огонь, так теперь она зависела от того, принесу ли я весточку, которая согреет ей сердце. И хотя я понимал, что легкая улыбка на ее губах предназначалась не мне и в бессонные ночи Элис будет вздыхать вовсе не о моем бородатом лице, я все-таки играл для нее значимую роль, пусть и не главную. Я стал слугой ее сердца. В молодости мы часто соглашаемся на то, чем никогда не насытимся.
О чем ты думаешь теперь, Элис, читая мои записи? Ты знаешь, к чему все приведет, и, уверен, можешь рассказать эту историю совсем по-другому. Например, ты могла бы представить себя более невинной и запутавшейся, крохотным осколком стеклянной Элис, звенящей в окне, или могла бы наводнить рассказ множеством деталей, о которых я ничего не знаю: как Хьюго посмеялся над твоей догадливостью; о крупных волнующих лепестках «Королевы Виктории»; о злости на пропавшего отца; о странном чувстве, возникшем, когда старик развязал ленту в твоих волосах. И хотя в моей версии Хьюго — всего лишь человек, случайно вставший между нами, уверен, ты любила всей душой, как мы всегда думаем; ты все еще греешь руки над угольками первой любви; тебя, повзрослевшую женщину, не убедить, что это была всего лишь случайность.
