Филип Рот - Профессор Желания
Наконец она соглашается поведать, почему же все-таки отказалась от всего, чем одарил ее Дальний Восток; она преподносит это как прямой и честный ответ на все мои подозрения, а может, пытается лишний раз окунуть меня в море мистики, воспротивиться чему я не могу, да и не хочу.
Любовник Элен, последний из ее карениных, начал поговаривать о том, что хочет организовать гибель жены в специально подстроенной дорожной аварии.
— А кто он такой?
— Он человек весьма влиятельный и широко известный.
Вот и все, что мне удается из нее вытянуть. Проглотив пилюлю и сделав вид, будто она мне помогла, я делаю заход с другой стороны:
— А где он сейчас?
— Да все там же.
— И он больше не искал встреч с тобою?
— Он приезжал сюда на неделю.
— И ты с ним переспала?
— Разумеется, я с ним переспала. И не раз. Да и как же мне было перед ним устоять? Но в конце концов я отправила его восвояси. И это меня саму едва не прикончило. Омерзительно было, знаешь ли, так вот взять и отправить его обратно.
— Что ж, может быть, он все равно решится выполнить задуманное и убьет-таки жену, хотя бы для развлечения.
— Почему ты над ним издеваешься? Неужели трудно понять, что он такой же человек, как ты сам?
— Знаешь, Элен, если хочешь избавиться от законной половины, совершенно не обязательно убивать ее. Можно, к примеру, просто взять и уйти.
— А ты сам-то мог бы просто взять и уйти? Неужели именно такое практикуют на кафедре сравнительного литературоведения? Посмотрела бы я на тебя в ситуации, когда ты к чему-нибудь страстно тянешься, а руки у тебя оказываются коротки!
— Ну и посмотрела бы… Разве я прострелил бы кому-нибудь голову? Разве столкнул бы кого — нибудь в шахту лифта? Как ты себе это представляешь?
— Послушай, но ведь я сама мгновенно отказалась от этого человека и едва не умерла из-за нашего разрыва — и все только потому, что не захотела и слышать об убийстве. Меня ужаснуло уже то, что он может об этом думать. Или, может быть, приоткрывшаяся перспектива показалась мне настолько заманчивой и такой искусительной, что как раз от этого я и убежала. Потому что мне достаточно было сказать «да», и все произошло бы; он ждал только моего согласия. Он ведь и сам пребывал в полном отчаянии, а он, Дэвид, человек серьезный. А ты представляешь себе, какая ничтожная малость от меня требовалась? Одно-единственное слово, даже словечко. Какая доля секунды уходит на то, чтобы сказать «да»?
— Но, может быть, он как раз потому и спрашивал твоего согласия, что был уверен: ты ответишь отказом?
— Нет, такой уверенности у него быть не могло. У меня у самой ее не было.
— Но такой влиятельный, такой известный человек наверняка мог бы организовать все не только без твоего согласия, но и без твоего ведома. Он вполне мог бы убить жену так, чтобы ты ни за что не догадалась, что он сам это подстроил. Такой влиятельный, такой известный мужчина всегда имеет под рукой целый арсенал средств, способных решить поставленную им перед собой задачу. Лимузины, знаешь ли, имеют обыкновение разбиваться, прогулочные яхты — тонуть, частные самолеты — взрываться высоко в небе. Если бы он прибег к одному из этих способов, то вопрос, согласна ты или нет, вообще не встал бы, а твои подозрения — даже если бы ты ими задним числом прониклась — никогда не выплыли бы наружу. Так что, спрашивая твоего согласия, он, не исключено, хотел получить отказ.
— Вот как? Интересно! Но попробуй-ка развить свою мысль. Он спросил, я сказала «нет», и что же, любопытно, он на этом выиграл?
— Выиграл сохранение статус-кво: у него остались и жена, и ты. Он все рассчитал, он рискнул — и выиграл! Но тут ты пустилась в бега, и вся эта история с мифическим убийством стала для тебя как бы альтернативной реальностью, тобой завладели сомнения и терзания… Что ж, а он, должно быть, и не предполагал, что взбалмошная красотка американка с ее неуемной жаждой приключений способна на волнения нравственного порядка.
— Что ж, умно. Особенно насчет волнений нравственного порядка. Одна беда: у тебя нет и малейшего понятия о том, что между нами было. Только из-за того, что он человек, облеченный властью, ты автоматически отказываешь ему в каких бы то ни было эмоциях. Но, знаешь ли, бывают люди, наделенные и могуществом, и сильными чувствами. Мы встречались с ним по два раза в неделю, и длилось это два года. Встречались порой чаще, но никогда реже. И это был раз и навсегда заведенный порядок, и все у нас складывалось просто замечательно. Ты, конечно, не веришь, что такое бывает, не правда ли? А даже если бывает, ты все равно считаешь, что это не имеет никакого значения. Но такое бывает — было и в нашем случае, причем имело для него куда большее значение, чем все остальное.
— Но все это ушло в прошлое, правда? И ты уже готова была его оттолкнуть? Ты начала бояться, ты начала испытывать отвращение… О том, как он тобой манипулировал, давай умолчим. Для тебя, Элен, куда важнее оказалось другое: ты исчерпала собственный лимит терпения.
— Не исключено, что я ошиблась. Что я чересчур сама над собой расчувствовалась. Или, незаметно для себя, украдкой, взлелеяла некую несбыточную надежду. Может быть, мне стоило остаться, стоило превысить свой лимит и удостовериться, что на самом деле никакое это не превышение.
— Ты не смогла бы так поступить, — возражаю на это я. — И ты так не поступила.
Ну и кто же из нас двоих сильнее расчувствовался?
Судя по всему, именно умение наносить болезненные уколы озвученными воспоминаниями в сочетании с даром ставить человека в сексуальную зависимость от себя и делает Элен настолько неотразимой. И наша неспособность разбежаться в разные стороны, вечная моя неуверенность в ней, ее неглубокость и феноменальное тщеславие — все это меркнет перед благоговением, которое мне внушает молодая красавица с бурным прошлым, азартно рисковавшая, крупно выигрывавшая и столь же крупно проигрывавшая, но так и не утратившая вкуса и аппетита ни к жизни, ни к любви. И, конечно же, ее красота как таковая. Разве Элен не самая прекрасная и самая желанная женщина из всех, кого я когда-либо знал или хотя бы видел? Имея дело с особой, внешне столь привлекательной, от которой я не могу отвести глаз, даже когда она всего — навсего пьет утренний кофе или набирает номер по телефону, чье малейшее движение вызывает во мне столь ошеломляющий чувственный отклик, я вправе надеяться на то, что меня больше никогда не потянет на поиски свежих ощущений в пресловутые притоны разврата. И разве не такую чаровницу, как Элен (а точнее, ее саму!), я начал искать еще в колледже, когда припухлая нижняя губка «Шелковой» Уолш увлекла меня за собой из университетского кафетерия в гимнастический зал и, наконец, в прачечную женского общежития? Разве не так она хороша, что на ней, и только на ней, я смело могу сфокусировать все свое томление, все свои восторги, все свое любопытство и всю свою похоть? Если не на Элен, то на ком же? Кто способен заинтриговать меня сильнее? Потому что, увы, мне по-прежнему хочется, чтобы меня интриговали и интриговали.
Вот разве только, если мы поженимся… содержательная сторона наших отношений мало — помалу пойдет на убыль, не правда ли? Всё углубляющаяся интимность, взаимные клятвы и обоюдные импульсы, позволяющие нам оставить упрямые наскоки на оборонительные редуты партнера, да и сами редуты… Разумеется, игра оказалась бы менее рискованной, будь Элен чуть меньше такой или чуть больше не такой но, как я поспешно напоминаю себе (полагая, будто смог взглянуть на ситуацию глазами взрослого человека), такими, и только такими, мы друг другу достались в суровой реальности. Кроме того, как раз то, что я называю «неглубокостью» Элен и ее «феноменальным тщеславием», привлекает меня в ней сильнее всего! Выходит, мне остается только надеяться на то, что «различия во взглядах» (каковые, с готовностью признаю, чаще всего я первый начинаю подчеркивать и всячески драматизировать) будут и впредь более-менее мирно уживаться со страстным влечением друг к другу, которое до сих пор не исчезло и даже не пошло на убыль вопреки нашим отчаянным спорам, выдержанным, как катехизис, в форме вопросов и ответов. Мне остается только надеяться, что как я заблуждался прежде относительно ее истинных мотивов, так ошибаюсь и теперь, предполагая, будто она втайне рассчитывает увенчать законным браком длительную связь с этим своим «нежалким» гонконгским Карениным. Мне остается только надеяться, что замуж она хочет выйти все — таки за меня, а значит, не считает меня всего-навсего временным прибежищем от дальневосточного прошлого, утрата какового едва ее не прикончила. Мне остается только надеяться (потому что наверняка мне знать ничего не дано), что в постель она ложится все же со мной, а не с воспоминаниями о губах, руках и члене самого неописуемого из всех ее любовников, который готов был убить жену, лишь бы возлюбленная принадлежала ему всецело.
