Виктор Ремизов - Воля вольная
Вечерами, однако, заперевшись в комнате от жены, он допоздна обсчитывал на компьютере доходы-расходы-прибыль и иногда так громко крякал с досады, что жена приглушала телевизор и прислушивалась.
Все посмотрели на Пашу, правда ли, что Тихий такой уж грязный заявился? Тот опять засмущался и отрицательно качнул головой.
На самом деле все это уже обсуждалось, и информация в кафе была более-менее достоверная. Еще утром Колька-Поваренок съездил в ментовку, вроде как по делам. У него племяш там работал.
— Короче, захожу, — Поваренок уже в который раз рассказывал, — у них там тишина, как в морге. Злыи-и-и!! Колька Бадмаев дежурный сидит на входе. С калашом! Паспорт у меня спрашивает! Я ему — Коля, мля, ты с осины упал? Ты меня в том паспорте не узнаешь, я с ним тонул восемь раз! Шутю с ним, а ему, прямо, как скипидару в зад плеснули…
— Ты давай, выруливай… — подтолкнул его дядь Саша.
— Что, выруливай? Племяш говорит, икру всю переписали, а из области оно идет или откуда, он не знает. Группу вроде за Кобяком наряжают.
Все примолкли. Только стулья поскрипывали, да кто-то, прикуривая, чиркал спичкой.
— Не возьмут они его, тяму[10] не хватит — сказал Поваренок, чтобы нарушить тишину, — даже если в зимовье окружат…
— Зимовье от калашей не защита…
— Что он, маленький, чтобы его окружили? — Студент полностью был за Кобяка.
— С вертушки по следам могут найти… — предположил Жебровский.
— Ну и что? — спросил Поваренок.
Жебровский неопределенно пожал плечами.
— Расстреляют, — небрежно, «со знанием дела» бросил Ваня Хорек.
— Не имеют права! — Студент так не любил ментов, что легко мог оказаться на месте Кобяка.
— Он начнет стрелять, и они… и они… а что? — Хорек вытаращил глаза, вжал голову в плечи и взял из Никитинской пачки сигарету.
— Он что, дурак, что ли, стрелять? — вставил кто-то раздраженно.
— Да хер его знает, умный стал бы уазик пихать? — подал голос Леха Шумаков.
— Так икру вез! — напомнил Поваренок.
— И чего? Все возят! Тебя когда взяли, отдали же! — Хорек, если бы не платил ментам, давно бы сел за всякое-разное в своем магазине.
— Отдали… половину! — зло согласился Поваренок.
— Не надо было жлобиться, предлагали тебе — двадцать процентов и работай…
— Да пошли на хер! Они что за эти двадцать процентов сделали? Корячились там со мной или может, хоть вывезти помогли? Они, ворюги, кого тут командуют! Пошли на хер! Тут все просто! — закипел Поваренок.
— Все так работают. Не хочешь, вон с Кобяком бегай. — Ваня, довольный своим умом, выпустил дым под потолок.
— А тебе, Хорек, лишь бы где нагнуться, да штаны подспустить! Дупло-то уже — кулак пролезет. — Поваренок посунул свой небольшой кулак вверх, и все заулыбались. — И рад ведь, сука! Сам в говне, и всех бы туда же!
Хорек покраснел даже лысиной, морда от злости заострилась.
— А ты у нас, Коля, значит, целка?!
— Да терплю пока! В прошлом году домой ко мне заявились — участок отводить! Понял! Менты — мне участок! Вы куда прете, чугуняки! Я их послал!
— Кому ты свистишь, я что не знаю? У себя на Верхах колотил! И менты знают! Скажи спасибо, пока не трогают.
Мужики недовольно покосились. Все всё знали, а не знали, так догадывались, особенно про Поваренка, который и не умел ничего скрыть, но вслух об этом никогда не говорили. Тут каждый был за себя и не то, что соседу, а и жене не доверял.
Дверь с лязганьем открылась, и в кафе вошел довольно высокий, широкоплечий мужик средних лет, в длинном, когда-то, видно, стильном черном пальто, с гитарой за плечом в сильно потертом черном кожаном чехле. Он был без шапки, ухоженные светлые волосы доходили почти до плеч, прямая тяжелая челка, загибаясь внизу, закрывала пол-лица, из-под нее глянули на мужиков нездешние спокойные глаза. Это был Валентин Балабанов. Музыкант, как все его звали, или Балабан — по фамилии. Он кивнул мужикам и пошел к дальнему столику у окна.
— О, Валя, здорово! От, молодца… — заверещал Поваренок.
Вера взяла меню, которое у нее все изучали на барной стойке, и сама подошла к Валентину, закрыв его собой от мужиков.
Кажется, он нравился всем бабам в поселке. Может, за этот свой уверенный и спокойный вид, за длинную стильную челку… но вообще не понятно, потому что в сущности он был бичара. Откуда-то из Питера — точно про него никто ничего не знал — рыбачил во Владике, сидел за что-то — вроде, начальника какого-то большого порезал, но возможно, что и не было этого ничего. В поселке появился как-то сам по себе. Зайдет в кафе. Споет, если спросят, никогда не отказывал. Его, конечно, за столик приглашают. Выпьет на халяву, закусит скромно и отсядет за свой столик с книжкой. Всегда один сиживал. Однажды, кажется, только отличился — встрял в некрасивую разборку из-за бабы. С голыми руками вышел спокойно против ножа, вломил лихачу аккуратно и без злобы — за ту бабу заступился, за которую, может, и заступаться-то не стоило. Может, за это они его и отличали: женщины любят грустных и отчаянных мужиков… да еще с гитарой. Жил Балабан у одной вдовой молодухи, понятное дело.
Кроме толстых библиотечных книжек, которые он читал, сидя в кафе, была, и еще одна странность, которую мало кто понимал — Балабан пел оперы по утрам. Негромко как будто, но все равно с улицы было хорошо слышно. И не то, что пять минут, просто так, а подолгу пел, и час, и два, — рассказывали соседи, — красиво, конечно, и на разных языках вроде… Видно было, что соседям маленько неудобно за это, такое его пение. Хотя что тут неудобного, гитару-то его все с удовольствием слушали.
В целом, хотя, конечно и не знали, и не понимали его, к Балабану неплохо относились.
— Они обурели, это ясно, — сказал задумчиво дядь Саша. — Но Тихому, я думаю, невыгодная эта история. Как-нибудь покроет.
— Как ты покроешь? Все уже знают. В следующем году хер нормально поработаешь. — Шумаков говорил с раздражением и даже злостью в голосе. Ему было что терять, со своими бригадами бичей целую речку обрабатывал. Ни одна рыбинка мимо не проскакивала. — Лафа кончилась.
— Да ну на хрен… также все и будет. В области с этой икры немало имеют… — раздались довольно дружно заинтересованные голоса.
— Чего там в области, с нее и в Москве имеют. А то они не прикрыли бы это дело… Три дня надо, чтобы тут порядок навести.
— Ты вот скажи, Москвич, — обратился Поваренок к Жебровскому, — в Москве они тоже такие наглючие? Тоже всех обирают? И законы сами устанавливают?
— Не знаю… — сморщился Жебровский пьяненько, потом, вспомнив что-то, добавил: — такие же, конечно, только не в этом дело…
— А в чем? Ты знаешь? Давайте стаканы. — Поваренок разливал водку.
— Устраивает нас, что у нас такая власть, вот в чем херня!
— Что ты говоришь, как устраивает… — Поваренок махнул Верке, показывая, что нужен еще один стакан. — Валя, — обратился он к Балабанову, — иди к нам, сыграй, Христа ради, мою любимую.
Музыканту раздвинули место за столом. Выпили. Валентин, не закусывая, неторопливо расчехлил гитару. Нагнул голову над струнами, челка упала вниз и закрыла лицо. Гитара зазвенела уверенно, и все сразу притихли. Что-то напряглось в дымном воздухе кафе. У кого и мурашки побежали. И он запел.
Балабан был крутой профессионал, это сразу становилось ясно. Пел легко, осипший, пропитой голос умел многое. Без надрыва, просто, и хоть песня была вполне кабацкая, совсем не было дешевых блатных подвываний и закидонов. Только красота голоса и спокойное достоинство исполнителя. Гитара была ему под стать — звучала красиво и точно, видно было, что дорогой инструмент.
Любимая песня Поваренка была о парне, который искал любви и воли, а нарвался на продавшую его красивую девку. Это было очень русское, пьяное, кривое отчаяние, когда проблемы с девкой принимаются за неустроенность всего мира… Но и подлинное своей необъяснимой и страшной глубиной. Все это должно было быть пошлым, как это всегда и бывает, но так не было. Балабан что-то еще спокойно знал об устройстве жизни, очень важное — не только парень, но и девка была у него несчастна, и его негромкий голос уводил всех с уровня банальной пьянки.
Он закончил. Тишина сделалась. Потом закряхтели, за сигаретами полезли. Студент до того сидел, сутуло склонившись над столом, а тут распрямился, стульчик под ним заохал, и все увидели, как он здоров.
— Да все давно ясно! — сказал тихо. Помолчал и добавил: — Неужели не надоело? Вся страна под их крышей! — За оружие надо браться, вариантов нет! — Он недобро посмотрел на Шумакова. — У нас тут не в Чечне… Поднялись бы Сибирь с Дальним Востоком, мало бы не показалось!
— А чего, — подхватил мысль легкий на мозги Поваренок, — нефтяные вышки их остановить на месячишко, кирдык махом бы приснился! Интересно, куда бы они побежали?
