Виктор Ремизов - Воля вольная
Как бы там ни было, а не случалось тут никаких обысков. Половину поселка каждый знал по имени-отчеству, вторую половину в лицо, и чтобы найти общих знакомых, не надо было и пяти минут:
— …Колька Орешин!
— Это какой Орешин?
— Да как же, дядь Васи Орешина, покойника, сын младший.
— Ну?
— Чего ну, Галины Васильны, директора школы, муж.
— А-а! Как не знать. Знаю. Рыбачили с ним два сезона на Устьях…
Поэтому жили по неписанному уговору, и не было в этом уговоре, чтобы просто так можно обыскивать. Чего только не лежало во дворах: икра чуть не у каждого третьего, мясо, соболя левые, у кого и золотишко, оружие не зарегистрированное, как положено. Даже когда была кампания по изъятию этого оружия, никто не обыскивал. Попросили, чтобы принесли… Теперь же с утра пораньше народ притыривал, что у кого было не в порядке. Икру, однако, в картофельную грядку не закопать, и никто не знал, что с ней делать. Тем более, что среди задержанных были и такие, кто честно заплатил свои двадцать процентов. Тут уж совсем непонятно делалось.
Поселок разделился на тех, кто осуждал Кобяка, с которого все началось, и тех, кто набычился против ментов. Последних, казалось, было побольше.
— Уйдет он, — перебивал кого-то Поваренок, — Кобяк уйдет. На бригаде с ним тогда мясо таскали…
Многие недоверчиво повернули голову на Поваренка, кто это с Кобяком чего когда таскал? Мало кто мог вспомнить.
— Чего вы?! На бригаде было, дядь Сань, скажи, у него кардан полетел, и он у нас завис. На второй день за мясом пошел, помнишь, мяса не было? Часа через три-четыре прет понягу — килограмм сто, мы вдвоем еле с него сняли — сохатого завалил.
Кто-то разлил водку, все потянулись, выпили.
— Ну?
— Что ну? Я с ним поехал на лодке за остальным мясом… так он хрен знает где его добыл! Разделал, и через три часа уже у барака был. Понял? Он как дизель прет! Без соляры!
— На якутскую сторону уйдет, там есть, где заныкаться, — со знанием дела вставил Студент.
Студент, он же Шура Звягин, сорокалетний здоровый холостой детина, один из лучших охотников в районе, единственный трезвый сидел. Он не пил. У него выпившего душа приобретала такой размах, что вокруг многое начинало падать само собой. Четверых не хватало управиться. Хотя, глядя на его лицо с детским румянцем и видя, как он хохочет от самого несмешного анекдота, трудно было представить себе угрюмого Студента.
Дверь распахнулась, в нее, тяжело дыша и полубоком, втискивался Алексей Шумаков — бывший штатный охотник. Три года назад Шумаков занялся бизнесом и сильно растолстел — как в наказанье выросло у него огромное круглое брюхо, двойной подбородок, и заплыли глаза. Ноги же и руки остались прежними, небольшими, и выглядел он теперь довольно нелепо, если не сказать болезненно. Не поздоровавшись ни с кем, Леша стал тяжело, по-стариковски присаживаться, толкая брюхом стол. Все зашаталось, народ кинулся ловить бутылки.
— Ну, ты Леха, совсем опузырел! — участливо съязвил Поваренок. — Тебе бы на диету!
Леша даже не взглянул в Колькину сторону, он держал продуктовый магазинчик, снаряжал бичевские бригады на икропор, поставлял икру и рыбу рейсовым пилотам, возил за две-три цены запчасти с материка, родной тесть бадяжил в сарае водку из спирта, конфискованного ментами. Одним словом, крутился человек, как мог, по мелочи все больше, поэтому люто ненавидел китайцев, непонятно когда спящих, а потому, видно, торгующих вольнее и сильно дешевле, молчаливых корейцев, держащих трезвые рыболовецкие бригады и не желающих иметь с ним никаких дел. И вообще, положа руку на сердце, всех инородцев, сплоченных вокруг своих наций, терпеть не мог. В поселке у Шумакова все было «на мази», даже глава «серого дома» Александр Мутёнков, по кличке Полуглупый или Мутёк, приглашал его на совещания, как коммерсанта. Одним словом, Алексей был предприниматель, человек состоявшийся и современный. Так он любил про себя думать, когда по телевизору видел людей с «большой земли». За любовь потереться возле начальства Шумакову не особенно доверяли, поэтому разговор с ментов, икры и негодности власти переключился на Кобяка.
— Человек в тундре с вертушки как на ладони… — С мужиками Лешка старался держаться по-свойски, по-охотничьи, но равных за столом ему не было, а еще и глаза, заплывшие жирком… не очень у него выходило.
— Не возьмут с вертака, побоятся… навернет пару раз по бакам… — важно нахмурившись, громко заявил бывший первый секретарь райкома комсомола, а теперь бичеватый и живущий за счет жены Витька Сныкарев.
Еще утором жена послала его в магазин, деньги, выданные на продукты, кончились, и идти домой смысла было немного. И он — высокий, сутулый и седоголовый — сидел крепко кривой и всё лучше всех знал.
Мужики примолкли на время, представляя, как сами стреляют по вертолету. Каждый об этом думал, и сделать это было несложно — баки у вертака большие, — но кто бы так сделал? Никто…
— Наши-то вертолетчики, говорят, забастовали, второй день не летают, чинят чего-то…
— Да зассали… — Снык небрежно откинулся на стуле.
— Кто? Ледяхов? — зло спросил Студент, друживший с Ледяховым.
— А что? — заелозил Снык, подхохатывая и пытаясь улыбаться.
Мужики засмеялись. Никому, кроме Сныкарева, такого в голову прийти не могло.
— Кобяк чего плохого Ледяхову сделал? Вот и не летают… — раздался спокойный голос с края стола.
— Да может, и ничего, а и хорошего тоже… — вставил Поваренок, недолюбливающий Кобякова за угрюмость. — Ни здрасте, ни до свидания, житуха и так не сахар, а он мимо тебя медведем катит, даже башку не повернет. Из-за этого все у него получилось. Я покалякал бы с Тихим…
— Ну, — поддержал кто-то, — всегда можно договориться. Тихий, он ничего мужик…
— Был он ничего… пока денег не нагреб… — Для Студента, как и для большинства самостоятельных поселковых мужиков, мент не мог быть нормальным человеком. Мент был противоположностью вольной природы, на которой они жили. Самой воле вообще.
— Мент, он и в Африке мент… — поддержал кто-то.
— Это точно… их бы, сук, всех в Африку… Можно было бы скинуться на билеты! — предложил Поваренок.
Заржали, мысль понравилась.
Неохотно все же обсуждали Кобякова. И не в правилах было — не бабы, да и Кобяк все-таки был особый и жил так, будто имел право на эту особость.
Дверь открылась, пустив пар с улицы, в кафе вошли Паша Никитин из дядь Сашиной бригады и Ваня Хорек. Поздоровались, пожали всем руки. Паша был вежливый и абсолютно беззлобный мужик. Когда-то работал учителем математики в школе, потом денег стало не хватать, в рыбаки ушел, а лет десять назад жена с детьми уехала на материк. Паша слал им деньги и каждый год собирался, но так, все, видно из-за тех же денег, не уехал, и даже ни разу не съездил. На зиму устроился в ментовку шофером. К стойке подошел.
— Пачку «Примы»…
Верка подала сигареты, загремела мелочью в тарелке.
— Паша, чего там у вас делается? Присядь, что ли? — окликнул его Поваренок.
— Да тихо вроде… — Паша всегда краснел и начинал глупо улыбаться, когда оказывался в центре внимания.
— Зря Кобяк стрелять стал — это главное! — произнес вслух Студент, продолжая какие-то свои мысли. — Это десятка стопудовая! Угроза жизни представителям власти!
— Да ты что! Стрелять! Он там пальбу открыл, пальбу открыл. Этот майор новый орет, Кобяк, мол, по ним всю обойму разрядил, всю, всю обойму! — Ваня Хорек, хозяин магазинчика напротив кафе «Север», никогда не говорил правды — разучился, и, понимая, что ему не верят, всегда повторялся по нескольку раз, делал страшные глаза, «от ужаса» вжимал голову в плечи и идиотски помовал руками над головой, будто тучи над собой разгонял.
— И что? — брезгливо прищурился Поваренок.
— Что? — не понял Ваня.
— Не попал?
Все заулыбались.
— Да он их вроде попугать. В грязь увалил, чуть не подавил, говорят… два сантиметра проехал, Тихий грязный весь… весь-весь грязный… весь. — Ваня нелепо водил руками над лысой макушкой, прикрытой дурацким безвольным пушком.
Даже местные бичи обходили хорьковский магазинчик стороной. Отоваривались, кто по непогоде или еще по каким причинам зависли в аэропорту. Паленая водка, рыба, дня не провисевшая в коптильне и чем-то подкрашенная, прокисшая и перемытая с чайком икра и еще всякая просроченная дрянь стоили две цены. Почему он вообще всем этим торговал — непонятно было, но при всем этом, Ваня умудрялся себя уважать — магазин назывался «У Ивана». За прилавком стояла худая, некрасивая и никогда не улыбающаяся жена Вани, работников у них не было.
Хорек, что с людьми мелкого бизнеса случается сплошь и рядом, с годами совсем разучился работать. Возьмется за что-то… и не делает. Жена сама уже вместо него едет, везет, грузит… чем только он себя ни занимал, чтобы не работать. Однажды супруга застала его листающим картинки в детской библиотеке, она с ног сбилась грузить, а он там про дядю Степу смотрит. А другой раз уйдет из магазина и гуляет по аэропорту с важным видом, кланяется знакомым, будто сам улетать собрался. Витрину в буфете рассматривает. Ну не любил человек работать…
