Николай Нароков - Могу!
— Ты же давно не была у нее, Юлечка! Обязательно съезди, а то выходит так, будто ты пренебрегаешь!..
Ее, конечно, коробило то, о чем она вместе со всеми остальными догадывалась: отношение Софьи Андреевны к Мише. С дочерью она очень стыдливо не говорила о своих догадках, но с некоторыми знакомыми дамами говорила много, охотно и даже с острым интересом. Во всем обвиняла Софью Андреевну и жалела Мишу: «Испортит она этого мальчика, совсем испортит!»
В середине июля Елизавета Николаевна сообразила, что навестить Софью Андреевну давно пора.
— Поезжай, Юлечка! Нельзя же в самом деле!..
Юлия Сергеевна и сама видела, что мама права, и, скрепя сердце, поехала. «Я на полчасика, не больше!» — заверила она Георгия Васильевича.
Сидя у Софьи Андреевны, она, как всегда, чувствовала себя очень неловко, держалась натянуто и фальшиво. Обе все время старались быть оживленными, часто смеялись, но еще чаще обрывали этот смех и, не договорив одного, переходили на что-нибудь другое, тяжело придумывая: о чем можно еще поговорить?
— А Миши нет дома? — спросила Юлия Сергеевна.
Она спросила только для того, чтобы сказать что-нибудь, и спросила безразлично, небрежно, как бы между прочим. Но Софье Андреевне что-то почудилось в ее вопросе и, главное, в ее тоне. Она не поверила его безразличию или, вернее, заподозрила, что оно умышленно, что за этим безразличием Юлия Сергеевна что-то скрывает. «Почему это ей вдруг Миша понадобился?» — настороженно и остро подумала она. Взглянула на Юлию Сергеевну, но тотчас же отвела глаза и сделала равнодушное лицо.
— Нет, он дома… В своей комнате сидит и, кажется, занимается.
— Ну, что он? Как? Привыкает к американской жизни?
— Нет еще! — с заметным холодком ответила Софья Андреевна. — Ведь он в Америке меньше, чем полгода, так что еще и не начал привыкать!
В это время в комнату вошел Миша. И чуть только он увидел Юлию Сергеевну, тотчас же улыбнулся своей милой улыбкой. И Юлия Сергеевна ответила тем же.
Софья Андреевна увидела эти улыбки, и они кольнули ее. Не то зависть, не то раздражение почувствовала она и неприязненно посмотрела на Юлию Сергеевну.
Начали разговаривать втроем. Юлия Сергеевна начала расспрашивать Мишу, как ему живется в новой стране, скучает ли он по Франции, научился ли хоть немного английскому языку? Миша отвечал застенчиво, очень коротко, но почти все время улыбался, и было видно, что ему приятно быть с Юлией Сергеевной и говорить с нею. Софья Андреевна следила за ним, взглядывала на Юлию Сергеевну и чувствовала, как раздражение все больше и больше беспокоит ее.
Миша не сравнивал Юлию Сергеевну с Софьей Андреевной, но когда та начинала говорить, ему становилось неприятно: не тот голос, не тот взгляд, даже не те слова. У Юлии Сергеевны все естественное и простое, а у Софьи Андреевны все деланное и притворное. И он, ни в чем не давая себе отчета и ни о чем не спрашивая себя, по-особому чувствовал эту разницу.
Было и другое: голос Софьи Андреевны, ее взгляды и движения напоминали ему то, о чем он не хотел вспоминать и особенно не хотел сейчас, в присутствии Юлии Сергеевны. Подобно тому, как белая краска особенно бела и светла рядом с черной, Юлия Сергеевна казалась особенно милой, по-хорошему милой рядом с Софьей Андреевной. И то, что та сидела рядом и говорила свое, даже как-то оскорбляло Мишу, как будто она что-то пачкает или унижает. Ему хотелось, чтобы она ушла, чтобы ее не было здесь.
И она тоже чувствовала, что присутствие Юлии Сергеевны ей тягостно: то ли оно отнимает у нее что-то, то ли оно ей чем-то грозит. Неприязнь все сильнее росла в ней. Она удерживалась и старалась не смотреть на Юлию Сергеевну, но время от времени все же взглядывала на нее, и тогда в ее глазах появлялось даже что-то враждебное.
— А почему вы к нам никогда не приходите, Миша? — спросила Юлия Сергеевна. — Разве вам у нас не нравится? Плохо вам у нас?
— Нет, очень хорошо! — искренно вырвалось у Миши, и его глаза стали такими, каких Софья Андреевна у него никогда не видела.
«Да нет, мне это только так показалось!» — попробовала она убедить себя и словно бы для проверки начала вглядываться в Мишу. И оттого, что она именно вглядывалась, а не просто смотрела, она стала видеть то, чего не было. Она, например, видела, будто Миша любуется Юлией Сергеевной, будто в его улыбке прорывается восхищение, хотя Миша смотрел очень застенчиво и скромно, а улыбался так, как улыбался всегда: мило и робко.
Злобное чувство в Софье Андреевне нарастало: оно было видно в ее глазах, было слышно в ее голосе. Миша этого не замечал, но Юлия Сергеевна заметила. Конечно, она не поняла ничего, и только с легким недоумением слегка раскрыла глаза: «Что такое?» И ей стало неприятно.
— Однако мне уже пора к моему больному! — приподнялась она, стараясь улыбнуться. — Вы уж меня извините, Софья Андреевна, но вы ведь знаете, я всегда беспокоюсь и тороплюсь скорее вернуться. Хоть и знаю, что ничего не случится в мое отсутствие, но… А вдруг?
Она подошла, чтобы попрощаться, и опять увидела в глазах Софьи Андреевны нехорошее. Это ее чрезвычайно смутило, и она попрощалась неловко, скомканно.
— Так вы заходите к нам, Миша! — пригласила она. — Как только вам станет скучно, так и заходите!..
— А разве… Разве можно? — неуверенно спросил Миша и посмотрел на Софью Андреевну.
— Ну, конечно же можно! — радушно и ласково сказала Юлия Сергеевна. — Ведь вас, — повернулась она к Софье Андреевне, — часто дома не бывает… Вот и завозите Мишу к нам! Конечно, у нас не дом, а лазарет, но… Ему, вероятно, скучно одному, а у нас и Георгий Васильевич, и мама… И Борис Михайлович часто заходит… Всего хорошего, милая Софья Андреевна! — попрощалась она. — Не забывайте и вы нас!..
Когда она уехала, Миша, проводив ее, хотел пройти в свою комнату, но Софья Андреевна остановила его.
— Ты уходишь?
— Я…
— Посиди со мной!
Миша сел на кресло, но сел с таким видом, будто он каждую минуту готов встать и уйти. А Софья Андреевна раза два прошлась по комнате, и Миша видел, что она ходит нервно, словно бы толчками.
— Она очень милая, эта Юлия Сергеевна… Не правда ли? — спросила Софья Андреевна, остановившись и пристально глядя на Мишу.
— Да… Очень! — как будто бы даже с удовольствием подтвердил Миша.
— Она тебе нравится?
Вероятно, Миша ответил бы на этот вопрос просто и искренно, но что-то непонятное в голосе Софьи Андреевны заставило его насторожиться. Голос звучал чересчур пытливо, даже подозрение услышал в нем Миша. Он поднял глаза и посмотрел на нее.
— Нравится она тебе? — настойчиво и требовательно повторила она, колючим взглядом вглядываясь в Мишу.
— Как… нравится? — попробовал он спрятаться от ответа.
— Разве ты не знаешь, как может нравиться или не нравиться тот или другой человек? Вот, например, Табурин… Ты же сам говорил, что он тебе очень нравится!
— Борис Михайлович? Да, очень! Он такой… такой…
— Ну вот… Борис Михайлович тебе нравится! А… А Юлия Сергеевна?
— И она… тоже! — немного с трудом выдавил из себя Миша.
— Нравится? Еще бы! Она молодая, красивая… ласковая! — подсказывала Софья Андреевна, и с каждым словом злобные нотки все сильнее и сильнее стали звучать в ее голосе. — Правда ведь, она красивая? Красивее меня?
Миша не совсем ясно представлял себе, какую женщину надо считать красивой, и, кажется, все молодые женщины казались ему красивыми. Он немного замялся, ища ответа. Конечно, Юлия Сергеевна красива, но Софья Андреевна… Но Софья Андреевна… Он быстро глянул на нее и увидел ее не такой, какой она стояла перед ним в эту минуту, а такой, от которой он пьянел. И он невольно протянул к ней руку.
— Нет, ты красивее! — искренно и открыто вырвалось у него.
— Да? Я красивее?
Она быстро глянула на Мишу и увидела, что он сейчас восхищенно любуется ею. Все злобное, что было в ней, сразу потухло, и глаза ее просветлели.
— Я красивее? Да, я красивее? Ну, конечно же! Ведь ты знаешь, какая я… Всю меня знаешь… Я красивее!
И тут же ей захотелось чем-нибудь уколоть Юлию Сергеевну, сказать про нее что-нибудь нехорошее, унизить ее.
— А она, — не называя по имени, нашла она нужное ей. — Она… Ты же еще ничего не понимаешь, ничего не знаешь и не видишь, но… Но ты должен понимать: она еще молодая, а муж у нее совсем уж не муж ей. Да, да! Вот в этом самом смысле он совсем не муж! И она, конечно, скучает без мужчины, хочет мужской близости и мужских ласк… Ты понимаешь, о каких ласках я говорю? И я не удивлюсь, если она потянется к тебе: ты молодой, красивый, сильный!.. Но ты…
— Что ты говоришь! — возмутился Миша. — Что ты говоришь! Да разве она… Она же совсем не такая, она…
— Не такая? — скверно усмехнулась Софья Андреевна. — А я — такая? Ты глупый мальчик, и ты еще ничего не понимаешь! Все мы, как наша Пагу: все мы хотим сахару и еще чего-то! Но ты… — резко оборвала она и выпрямилась. — Ты не вздумай изменять мне! Я…
