Олдос Хаксли - Желтый Кром
Едва вступив во владение поместьем, сэр Геркулес начал переустройство всей жизни в нем. Ибо, хотя он отнюдь не видел ничего постыдного в своем физическом уродстве, — пожалуй, насколько мы можем судить по приведенным нами стихам, он считал себя во многих отношениях выше обычных людей, — он все же испытывал определенное неудобство от присутствия в доме мужчин и женщин нормального роста. Понимая также, что ему придется оставить все честолюбивые замыслы, связанные с большим миром, он решил совершенно удалиться от него и создать в Кроме, так сказать, свой собственный мир, в котором все было бы соразмерно его росту. В соответствии с этим замыслом он постепенно рассчитывал всех старых слуг по мере того, как ему удавалось найти на их место карликов. За несколько лет он окружил себя многочисленной дворней, среди которой ни один человек не был ростом выше четырех футов, а самый маленький едва достигал двух футов шести дюймов. Принадлежавших его отцу собак — таких, как сеттеры, мастиффы, борзые, а также свору гончих, он продал или раздал, поскольку они казались ему слишком большими и шумливыми, заменив их мопсами, кинг-чарльз-спаниелями и собаками других мелких пород. Распроданы были и лошади из отцовской конюшни. Для своих прогулок верхом и в коляске он приобрел шесть черных шетландских пони и еще четырех в яблоках отборной гемпширской породы.
После того как он устроил таким образом жизнь в доме к своему полному удовлетворению, ему осталось лишь найти подходящую спутницу жизни, с которой он мог бы разделить этот рай. У сэра Геркулеса было чувствительное сердце, и в возрасте от шестнадцати до двадцати лет он уже не раз ощутил, что такое любовь. Но тут его уродство принесло ему особенно тяжкие страдания, ибо, когда он осмелился однажды открыть сердце своей избраннице, она в ответ рассмеялась. Он, однако, продолжал настаивать, и тогда она приподняла его, встряхнула, как докучливого ребенка, и прогнала, велев больше не досаждать ей. Эта история скоро стала широко известна; молодая леди сама рассказывала ее как особо забавный анекдот. Последовавшие за этим издевательства и насмешки стали источником горьких мук для Геркулеса. Из стихов, написанных в то время, можно сделать вывод, что он помышлял уйти из жизни. С течением времени, однако, он пережил это унижение, но никогда больше, хотя влюблялся часто и весьма страстно, не решался даже заговорить с теми, к кому испытывал нежные чувства.
Вступив во владение поместьем и оказавшись в состоянии создать по своему желанию собственный мир, Геркулес понял, что если он хочет иметь жену, — а он очень хотел этого, будучи натурой страстной и влюбчивой, — то должен выбрать ее так, как выбирал своих слуг: из рода карликов. Однако найти достойную пару оказалось, как он обнаружил, делом довольно трудным, так как Геркулес не хотел взять в жены такую, которая не отличалась бы красотой и благородством происхождения. Дочь лорда Бемборо он отверг на том основании, что она была не только карликового роста, но и горбунья, а другую молодую леди, сироту из очень благородной семьи в Гемпшире — потому, что лицо ее, как нередко у карликов, было сморщенное и отталкивающее. Наконец, почти отчаявшись добиться успеха, он услышал из надежного источника о том, что у графа Тицимало, венецианского дворянина, есть дочь, девушка редкостной красоты и великих достоинств, и ростом всего лишь трех футов. Отправившись тот же час в Венецию, он немедленно по прибытии поехал засвидетельствовать графу свое почтение и обнаружил, что тот ютится с женой и пятью детьми в убогом жилище в одном из беднейших кварталов города. Граф находился тогда в столь стесненных обстоятельствах, что (если верить слухам) вел переговоры со странствующей труппой клоунов и акробатов, которые имели несчастье потерять выступавшего с ними карлика, о продаже им своей миниатюрной дочери Филомены. Сэр Геркулес прибыл как раз вовремя, чтобы спасти ее от этой ужасной участи, ибо он был так пленен благородством и красотой Филомены, что к концу третьего дня ухаживания сделал ей формальное предложение, которое она приняла с не меньшей радостью, чем ее отец, получавший в лице английского зятя обильный и неисчерпаемый источник доходов. После скромной свадьбы, на которой одним из свидетелей был английский посол, сэр Геркулес со своей молодой женой вернулся морем в Англию, где они и повели безоблачно счастливую жизнь.
Кром и его обитатели доставили большую радость Филомене, которая впервые почувствовала себя свободной женщиной, живущей среди себе подобных в дружественном мире. Во многом она разделяла вкусы своего мужа, особенно в музыке. У нее был прекрасный голос, удивительно сильный для столь маленького тела: она без труда брала верхнее «ля». Под аккомпанемент прекрасной кремонской скрипки, на которой ее муж играл, как мы уже упоминали, держа ее наподобие виолончели, она пела самые прекрасные и нежнейшие арии из опер и кантат своей родной страны. А когда они сели вместе за клавикорды, то оказалось, что в четыре руки могут сыграть все, написанное для двух рук обычной величины, — обстоятельство, доставлявшее сэру Геркулесу безграничную радость.
Когда они не занимались музыкой или чтением — а они много читали как по-английски, так и по-итальянски, — то проводили время в здоровых упражнениях на воздухе, иногда катаясь по озеру в маленькой лодке, но чаще совершая прогулки верхом или в коляске, что было совершенно новым для Филомены и потому доставляло ей особое удовольствие. Когда Филомена вполне овладела искусством верховой езды, они с мужем стали часто охотиться в парке, который в то время был значительно обширнее, чем сейчас. Они охотились не на лис и не на зайцев, а на кроликов, используя свору примерно в тридцать черных и желтовато-коричневых мопсов, которые если их не перекармливать, могут загнать кролика не хуже собак любых других мелких пород. Четыре карликового роста грума, одетых в ярко-красные ливреи, верхом на белых эксмурских пони, пускали свору по следу, а хозяин с хозяйкой в зеленых костюмах скакали за ними либо на черных шетландских, либо на пегих гемпширских пони. Картина охоты — собаки, лошади, грумы и хозяева — была запечатлена Уильямом Стаббсом, чьим творчеством сэр Геркулес так восхищался, что пригласил его, хотя он был и обычного телосложения, погостить в своем доме, чтобы он мог написать эту картину» Стаббс выполнил также портрет сэра Геркулеса и его супруги в их зеленой глазурованной коляске, запряженной четверкой черных шетландцев. На сэре Геркулесе бархатный плащ сливового цвета и белые бриджи; Филомена одета в муслин с цветочным узором, на голове у нее очень большая шляпа с розовыми перьями. Две эти фигуры в их нарядном экипаже резко выделяются на фоне темных деревьев. Но в левой части картины деревья уходят вдаль и исчезают совсем, так что четыре черных пони видны на фоне тусклого и необычно мрачного неба, на котором солнце освещает грозовые золотисто-коричневые тучи.
Таким образом безмятежно прошли четыре года. В конце этого периода Филомена почувствовала, что ждет ребенка. Сэр Геркулес был несказанно рад. «Если Бог будет милостив, — писал он в своем дневнике, — имя Лапитов не исчезнет, а наша особенная, утонченная человеческая порода будет продолжаться от поколения к поколению, пока в надлежащее время человечество не признает превосходство тех существ, над которыми ныне насмехается». Эта же мысль содержалась в поэме, написанной по случаю рождения его женой сына. Ребенку дали имя Фердинандо — в память того, кто построил дом.
По мере того как шли месяц за месяцем, сэром Геркулесом и его женой стало овладевать некоторое беспокойство. Ибо их ребенок рос с необычайной быстротой. В возрасте одного года он весил столько, сколько Геркулес, когда ему было три. «Фердинандо растет все быстрее, — писала Филомена в своем дневнике. — Это кажется противоестественным». В полтора года ребенок был почти такого же роста, как их самый маленький жокей, которому исполнилось тридцать шесть лет. Не суждено ли Фердинандо стать человеком обычного, великанского телосложения? Эту мысль ни один из его родителей еще не решался произнести вслух, но, оставшись наедине со своими дневниками, они обдумывали ее в страхе и унынии.
Когда Фердинандо исполнилось три года, он был уже выше своей матери и лишь на два дюйма ниже отца. «Сегодня впервые, — писал сэр Геркулес, — мы обсудили положение. Нельзя больше скрывать ужасную правду: Фердинандо не такой, как мы. В этот день рождения — третий в его жизни, — когда мы должны были бы радоваться здоровью, силе, красоте нашего ребенка, мы плакали вместе над нашим разбитым счастьем. Дай нам, Боже, силы снести этот крест».
К восьми годам Фердинандо был таким крупным, пышущим здоровьем мальчиком; что родители, хотя и не желая этого в душе, решили послать его в школу. К началу очередного семестра его выпроводили в Итон. В доме воцарился глубокий мир. На летние каникулы Фердинандо вернулся, став еще крупнее и сильнее. Однажды он сбил с ног дворецкого, сломав ему руку. «Он груб, высокомерен, не поддается убеждениям, — писал его отец. — Единственное, что могло бы научить его хорошим манерам, это физическое наказание». Фердинандо, который в этом возрасте был уже на семнадцать дюймов выше своего отца, не подвергся физическому наказанию.
