Владислав Николаев - Своя ноша
— Да? — удивилась Татьяна, и на ее губах промелькнула удовлетворенная улыбка.
— Чему радуешься? — рассердился я.
— Но я же не виновата, — жалобно протянула она. — Пойми. Мне дороги каждое его слово, каждое замечание. Такого учителя днем с огнем искать не сыскать. Счастье — учиться у него. И вот теперь из-за глупых предрассудков я должна бежать. Нет! Пускай узнает Алевтина Васильевна. В конце концов плевать, что она обо мне думает. Наука дороже мнения малограмотной бабы.
— Разве можно так? Она же твоя подруга!
— Уж не боишься ли ты за самого себя?
— Боюсь. Боюсь, черт побери!
— Фу, все-таки ты дурачок! — Татьяна прижалась щекой к моему плечу и сокровенно прошептала: — Знай, ни тебя, ни эту кроху, — она погладила по голове сидевшую на моих коленях Маринку, — я никогда не посмею предать. Никогда! Слышишь? И выбрось из головы всякие глупости!
… С того памятного дня. прошло почти два года. События дальше не развивались — Татьяна училась, писала диссертацию, никаких кривотолков, взрывов, по-прежнему ходили в гости к Баженовым, и я постепенно привык к двусмысленности нашей семейной дружбы, успокоился, и сейчас мне хотелось успокоить и Алевтину Васильевну — никуда-то Баженов от нее не денется, как и от меня Татьяна, слишком поздно встретились, вернее, слишком поздно Татьяна на свет появилась, но я не имел права что-либо говорить. Хорошо бы я выглядел, если бы разоткровенничался, — чем-то вроде сводника: знал и молчал.
Но одно то, что я и сейчас молчал, не подкрепил ничем подозрений Алевтины Васильевны, чего она, вероятно, втайне боялась, — одно это вернуло ей душевную бодрость. Она припудрила под глазами и повеселевшим голосом сказала:
— Скорее всего, я напридумывала — косые взгляды и прочее. Стариками стали, отлюбили свое… Об одном только прошу вас, Витя: о нашем разговоре никому ни слова. Тем более Татьяне Сергеевне. Еще подумает: подозреваю в чем-то, и перестанет к нам ходить. А она самая талантливая ученица у Глеба Кузьмича. Он нарадоваться на нее не может… Достойного преемника оставит после себя.
— Никому ни, слова, — сказал я, поднимаясь с дивана.
Глава Шестая
Маринка, вытянув ножки, сидела на тахте, листала толстую растрепанную книгу — зоологический атлас, который ей неизменно подсовывала в своем доме Анна Семеновна. Под тяжестью книги, наверно, давно затекли колени, да и просматриваемые в сотый раз цветные изображения кенгуру, жираф, страусов могли порядком надоесть, но Маринка безропотно подчинялась своей участи — воспитанная девочка! — смиренно перелистывала грубые пожелтевшие страницы и лишь время от времени вскидывала на меня озабоченный взгляд, словно спрашивая, так ли ведет себя. В ответ я одобрительно кивал головой. В бабушкином доме только так и надо было держаться — чинно, никаких вольностей.
А мы, взрослые, восседали под разлапистой люстрой, сиявшей во все огни, пили домашнее вино, закусывали домашними соленьями-вареньями и хмуро томились от невысказанного недовольства друг другом.
Эта ужасная люстра висела над моей головой. Она была не то из бронзы, не то из чего другого, поплотнее, только выкрашена под бронзу, и я ни на минуту не забывал о ее тупой тяжести. Сидел, поцеживал вино и с тревогой прикидывал в уме: во что мне обойдется, если она вдруг возьмет и грохнется. Словом, и я чувствовал себя в гостях у родственников нисколько не лучше Маринки: она была придавлена книгой, я — люстрой.
Окна густо залепило темнотой, но Анна Семеновна еще не начинала разговора, ради которого и пригласила нас на ужин. Вздыхала, прятала от меня недовольный взгляд. Я догадывался, о чем пойдет речь — все о той же злополучной папке, но не подумал помочь теще, опасаясь, как бы это не разволновало ее еще больше. Татьяна склонилась над столом и задумчиво ковыряла вилкой в маринованных грибах. Сергей Иванович с невозмутимым видом разливал по рюмкам вино.
Анна Семеновна, наконец, не выдержала: выкинула на стол сжатые в кулаки руки и, побледнев слегка своим темным ликом, в упор спросила:
— Что ты там за папку привез? Какие документы?
Вопрос прозвучал грубо, даже Сергей Иванович поморщился, но сам я постарался ответить как можно спокойнее:
— Чудак один встретился. Претендует на первооткрывательство Шамансукского месторождения.
— Ну и дела! — как бы в первый раз слыша, удивилась Анна Семеновна.
— Претензия очень сомнительная, и Татьяне, по-моему, не стоит беспокоиться.
— А зачем же ты тогда папку взял?
— Полагал — так лучше. Я даже скрыл от него, что Татьянин муж. Иначе бы не доверил. А папка во всех случаях попала бы в редакцию.
— И что ты собираешься с ней делать?
— Проверять…
— А потом?
— А потом мы, возможно, выстегаем новоявленного претендента… Через газету.
— Ох, не нравится мне эта история. И ты, Витя, не нравишься. У Тани через полнедели защита, а ты под ее работу вроде мину подкладываешь.
Вот и поговори с женщинами! Ведь только объяснил: я тут ни при чем, а она опять свое.
— Какую мину? Что вы, Анна Семеновна!
— Мину, мину! — с нажимом повторила она, будто радуясь удачно найденному слову.
— Татьяне нечего опасаться. Защитит…
— А мы и не боимся. — Анна Семеновна гордо повела рукой, отвергая мою фразу и вместе с ней как бы и самого меня. — Нас больше беспокоят не Танины дела, а твое отношение к семье… Муж и жена — одна сатана, все заодно. Таня защищает диссертацию не только для себя, но и для нее, — Анна Семеновна кивнула на Маринку, — и ты бы должен по мере сил поддерживать, подпирать, а ты…
— Полно, полно, Аня, — тихо вмешался Сергей Иванович.
— Я вот про себя скажу, — не слушая мужа, продолжала Анна Семеновна. — Кабы я не подталкивала Сергея Ивановича, стал бы он когда-нибудь директором? Да ни в жисть! И у нас случаются нелады, но из-за другого… Господь наградил меня свекровью — искать не сыскать… В молодости думала: ну ладно, перетерплю, молодая, хватит на веку времени и одной пожить. А теперь вижу — переживет меня…
— Совсем уже слабая стала, — увещевательным голосом произнес Сергей Иванович.
Свекровь — излюбленная тема Анны Семеновны. Я с облегчением подумал: ну, пронесло, теперь весь свой запал обрушит на несчастную старуху. А последнее замечание Сергея Ивановича заставило ее и совсем забыть обо мне.
— Знаю, какая слабая! Все играет. Артистка! «Люди добрые, помогите до дома дойти, сын родной есть и внучка, а вот никому не нужна. Снохушка против меня настроила…» Тьфу, врунья! Врать — не слабая.
— Хватит, Аня, — кротко произнес Сергей Иванович, слушавший жену с закрытыми глазами.
Он никогда ей не перечил. Заступиться за бабушку могла лишь Татьяна, ей одной в доме позволялось своевольничать, но и она в этот раз словно воды в рот набрала. Помню, однажды она рассказывала, как ее, еще совсем маленькой, с Маринку или чуть постарше, отправляли в деревню к бабушке, как она пила там парное молоко, как ходила с бабушкой на речку полоскать белье. Речка была неглубокая, мостики выходили чуть ли не на середину, и по обеим их сторонам среди плоских зеленых листьев росли белые и желтые лилии; было хорошо, солнечно, и бабка в то время была совсем не вредная и никакая не артистка, а, наоборот, очень добрая, заботливая, сажала на колени, рассказывала сказки или пела что-нибудь старинное, жалостное… Может, об этом и вспоминала теперь Татьяна?
Я же за все пять лет видел старуху не больше трех раз; высохшая, морщинистая, в белых пигментных пятнах, на самом деле, верно, очень слабая: передвигается по коридору в уборную, придерживаясь руками за стенку.
Анна Семеновна могла бы еще о ней распространяться, но с улицы позвонили. Сергей Иванович пошел открывать и вернулся через минуту с тетей Пашей. Тетя Паша два раза в неделю приходила обихоживать старуху.
— Ты ведь знаешь что и где? — спросила у нее Анна Семеновна.
— Знаю, — ответила тетя Паша. — Сидите кушайте.
Разговоров за столом больше не было. Все слушали.
Сначала в ванной заплескалась вода, потом проскреблись по коридору шаркающие шаги, загудел голос тети Паши:
— Вот так, разденемся… Потрем бочок… теперь другой…
Вскоре тетя Паша крикнула:
— Хозяюшка, принеси-ка бинт, неладно у нас!
Анна Семеновна встала из-за стола, ушла в ванную и возвратилась уже вместе с тетей Пашей. Та западала на левую ногу и была очень крепкой: прокопченная, обветренная на лицо, с крупными, почти мужскими руками. Глаза смотрели остро.
— Кожа совсем высохла, — объяснила тетя Паша, расправляя закатанные рукава синего спецовочного халата. — Истончилась. Чуть мочалкой тронула — и ширк, словно папиросная бумага.
— Выпей-ка, тетя Паша, — предложила Анна Семеновна, наливая вина в чистую рюмку. — Работа у тебя тяжелая.
