Мо Янь - Большая грудь, широкий зад
Сначала по верхушкам колосьев нежно прошёлся ветерок с северо-востока, образовав в спокойной глади пшеницы журчащие ручейки. Ветер стал набирать силу, и это море уже перестало быть единым целым. Красная тряпица на шесте у идущего перед повозкой затрепетала. На северо-восточном краю неба на фоне словно залитых кровью туч изогнулась золотая змея, и глухо раскатился гром. На миг всё снова стихло, ястребы кругами спланировали вниз и скрылись в бороздах. Вороны же, словно подброшенные взрывом, с карканьем взлетели повыше. Налетевший бешеный порыв ветра вздыбил море пшеницы валами: одни покатились с севера на запад, другие — с востока на юг. Высокие, низкие, они теснились и сталкивались, образуя жёлтые водовороты. Море пшеницы словно закипело. Стаи ворон рассеялись. С шумом опустилась тонкая белёсая завеса дождя, и тут же посыпались большие, с абрикосовую косточку, градины. В один миг стало жутко холодно. Град бил по колосьям, по ногам и ушам лошадей, по животам мертвецов и по затылкам живых. На землю камнем упало несколько ворон — градом им пробило голову.
Матушка крепко прижала меня к себе и, чтобы уберечь мою неокрепшую головку, спрятала её в тёплую ложбинку меж грудей. Лишнюю с самого рождения восьмую сестрёнку мать оставила на кане в компании с потерявшей рассудок Шангуань Люй, которая пробиралась в западную пристройку и набивала себе рот ослиными катышками.
Защищаясь от дождя и града, сёстры скинули рубашонки и держали их над головой. Все, кроме Лайди, у которой уже чётко и красиво вырисовывались твёрдые, как неспелые яблочки, груди. Она закрыла голову руками, но тут же вся вымокла, а от налетевшего ветра мокрая рубашка прилипла к телу.
Преодолев этот многотрудный путь, мы наконец добрались до кладбища. Это был пустырь площадью десять му[29] в пределах пшеничного поля, где перед несколькими десятками заросших травой могил торчали сгнившие деревянные таблички.
Ливень кончился, по сияющему ослепительной голубизной небу неслись рваные облака. Солнце палило нещадно. Градины, мгновенно растаяв, превращались в пар, устремлявшийся вверх. Побитая градом пшеница распрямлялась, но кое-где ей было уже не подняться. Прохладный ветерок быстро сменился невыносимым зноем, и казалось, пшеница на глазах наливается и желтеет.
Столпившись на краю кладбища, мы смотрели, как Сыма Тин меряет его шагами. Из-под ног у него выскочил кузнечик, и под нежно-зелёными надкрыльями мелькнули розоватые крылышки.
— Вот здесь! — крикнул Сыма Тин, остановившись рядом с усыпанной жёлтыми бутончиками дикой хризантемой, и топнул ногой. — Здесь и копайте.
К нему вразвалочку подошли семеро загорелых дочерна молодцов с лопатами. Они искоса переглядывались, словно оценивая друг друга и желая запомнить. Потом все взгляды устремились на Сыма Тина.
— Ну что уставились? Копайте! — рявкнул тот, отшвырнув гонг с колотушкой. Гонг упал в колышущиеся серебристые метёлки императы,[30] спугнув ящерицу, колотушка — на заросли «собачьего хвоста». Сыма Тин вырвал у одного из молодцов лопату, вонзил в землю и, встав на неё, покачался, чтобы она вошла поглубже; с усилием выворотил пласт с корнями травы, развернулся всем телом на девяносто градусов влево, держась за ручку лопаты, потом резко крутанулся на сто восемьдесят градусов вправо и, крякнув, швырнул этот пласт, который перекувырнулся в воздухе, как мёртвый петух, на пышный ковёр из одуванчиков. — Быстро давайте! Не чувствуете, что ли, вонища какая? — скомандовал он, запыхавшись, и сунул лопату тому, у кого взял.
Работа закипела, земля вылетала на поверхность лопата за лопатой, яма постепенно приобретала очертания и становилась всё глубже.
Послеполуденный воздух дышал зноем, между небом и землёй стояло белое марево, никто даже не осмеливался поднять глаза к солнцу. От повозки воняло всё сильнее, и хотя все переместились на наветренную сторону, от тошнотворного запаха спасения не было. Снова заявились вороны: словно только что искупались, перья блестят как новенькие, отливая синевой. Сыма Тин поднял гонг с колотушкой и, не обращая внимания на зловоние, бегом направился к повозке.
— Сволочи пернатые, ну-ка, суньтесь! Мокрого места от вас не останется! — Он заколотил в гонг и запрыгал, изрыгая проклятия.
Вороны кружили метрах в десяти от повозки, галдя и роняя вниз помёт и перья. Синица попытался отогнать их шестом с красной тряпкой. Лошади стояли, плотно сжав ноздри и стараясь опустить тяжёлые головы пониже, отчего те казались ещё тяжелее. Вороны с отчаянным карканьем ныряли вниз. Несколько десятков птиц летали над самой головой Сыма Тина и возницы: круглые глазки, сильные жёсткие крылья, уродливые грязные когти — такое не забудешь! Люди отмахивались от птиц, но то и дело получали по голове твёрдыми клювами. Гонг с колотушкой и бамбуковый шест тоже достигали цели, их жертвы падали на зелёный травяной ковёр с вкраплёнными в него белыми цветочками и, подволакивая крыло, ковыляли в пшеницу прятаться. Но не тут-то было: из своего укрытая стрелой вылетали затаившиеся там собаки и раздирали их на клочки. В мгновение ока на траве оставались лишь разлетевшиеся перья. Высунув красные языки и тяжело дыша, собаки оставались ждать на границе поля и кладбища. Вороны разделились: одни продолжали атаковать Сыма Тина и возницу, а большинство с громким карканьем и гнусным восторгом набросилось на повозку: шеи что пружины, клювы что долото — раздирают мёртвую плоть, ай да запах, просто дьявольское пиршество! Сыма Тин и Синица в изнеможении рухнули на землю. Струйки пота исчертили толстый слой пыли на лицах, и их было не узнать.
Копавшие яму уже скрылись в ней, виднелись лишь их макушки; лопата за лопатой вылетала земля, белая и влажная, полная прохлады.
Один из могильщиков выбрался из ямы и подошёл к Сыма Тину:
— Господин голова, уже до воды докопали.
Сыма Тин вперил в него остекленевший взгляд и медленно поднял руку.
— Гляньте, господин голова. Глубина что надо.
Сыма Тин показал ему согнутый указательный палец.
Тот непонимающе уставился на него.
— Болван! — не выдержал Сыма Тин. — Подними меня!
Тот торопливо нагнулся и помог ему встать. Сыма Тин со стоном отряхнул кулаками одежду и с помощью могильщика вскарабкался на холмик свежевыкопанной земли.
— Мама дорогая! — охнул он. — Быстро вылезайте, идиоты, вы мне так до самого Жёлтого источника[31] докопаете.
Могильщики стали один за другим выбираться из ямы и тут же, выкатив глаза, зажимали носы.
— Подымайся! — пнул возницу Сыма Тин. — Давай сюда повозку. — Тот даже ухом не повёл. — Гоу Сань, Яо Сы, этого сукина сына сбросить в яму первого!
Отозвался лишь Гоу Сань — он был среди могильщиков.
— А Яо Сы где? — удивился Сыма Тин.
— Да его давно уж и след простыл, улизнул, мать его, — злобно выругался Гоу Сань.
— Выгоню, как вернёмся, — решил Сыма Тин и пнул возницу ещё раз: — Сдох, что ли?
Возница поднялся и бросил страдальческий взгляд в сторону повозки, стоящей у края кладбища. Вороны на ней сбились в кучу, то взлетая, то снова садясь с невыносимым гвалтом. Лошади склонились к самой земле и спрятали морды в траве. На спинах у них тоже было полно ворон. Кишмя кишели они и в траве, судорожно заглатывая добычу. Две вороны не поделили что-то скользкое и тащили, каждая на себя, будто перетягивали канат. Ни той ни другой было не взять верх, они цеплялись когтями за траву, били крыльями, вытягивали шеи так, что перья вставали торчком, обнажая красную кожу, и казалось, что головы вот-вот оторвутся. Их добычу ухватила появившаяся неизвестно откуда собака, и не пожелавшие уступить ей вороны кубарем покатились по траве.
— Смилуйся, господин голова! — бухнулся возница в ноги Сыма Тину.
Тот поднял кусок земли и швырнул в ворон. Те даже не шелохнулись. Тогда Сыма Тин подошёл к родственникам погибших и, умоляюще глядя на них, пробормотал:
— Вот такие дела, такие дела… Думаю, вам всем надо возвращаться домой.
Все замерли. Матушка первой опустилась на колени, а за ней с жалобным плачем и остальные.
— Дай им упокоиться с миром, почтенный Сыма! — взмолилась матушка.
И вся толпа разноголосо подхватила:
— Просим, просим… Упокой их с миром! Мою мать! Моего отца! Моего ребёнка…
Сыма Тин склонил голову, по шее у него ручейком струился пот. В отчаянии махнув рукой, он вернулся к своей команде и негромко проговорил:
— Значит, так, братва: вы под моим покровительством немало дел натворили — кражи, драки, вдовушки оприходованные, могилы ограбленные… Много в чём повинны перед небом и землёй. Но, как говорится, войско обучают тысячу дней, а ведут в бой единожды.[32] Вот сегодня нам и нужно довести это дело до конца, даже если вороны выклюют нам глаза или вышибут мозги. Я, деревенский голова, сам поведу вас, и ети восемнадцать поколений предков того, кто попробует отлынивать! Как справимся, всех угощаю вином! Теперь вставай-ка, — закончил он, поднимая возницу за ухо, — и гони сюда повозку. Ну, приятели, бери в руки что есть и вперёд!
