Мария Илизарова - Про психов. Терапевтический роман
С Косулиным сначала не заладилось. Бог весть в чем была сложность. Они игнорировали друг друга, сухо здоровались по утрам и так же сухо и официально прощались в конце рабочего дня. Это длилось несколько месяцев. Постепенно они стали больше замечать и признавать друг друга. Их разговоры превратились в профессиональный обмен информацией и обсуждение больных. (Косулин не должен был работать с экспертными больными, чтобы не влиять на картину, получающуюся в результате экспертизы, но в реальности экспертные больные часто нуждались в поддержке психолога, и он им не отказывал.) Потом в беседы добавилось еще и светское обсуждение выходных дней и больничных сплетен. А однажды Косулин задержался, с ненавистью дописывая заключение на одну дементную больную. Заключение не писалось. Паяц тоже еще работал, впрочем, он задерживался на работе каждый день. Не очень-то ему хотелось идти в свою пустую квартиру на окраине Москвы и сидеть там бобылем (Туз Пик к тому времени помер). Косулин дописал заключение и спросил Олега Яковлевича, который рассеянно изучал толстый справочник «Видаль», почему тот не идет домой.
Он предполагал услышать как всегда формальный и понятный ответ, но вместо этого услышал правду. Паяц поднял на него глаза и так же рассеянно, как до этого листал справочник, ответил:
– Меня там никто не ждет, а тут хоть люди.
Косулин удивился и взглянул на Паяца как будто в первый раз. Тот сидел расслабленно расплывшись по креслу. Закинув ногу на ногу, держался одной рукой за рыжеватый вихор, периодически подергивая его – словно хотел оторвать, а другой перебирал страницы справочника.
Похоже, сам Паяц даже не заметил своей откровенности. Но с тех пор что-то произошло между ними, и изредка, оставаясь вдвоем в ординаторской, они вели долгие задушевные разговоры, похожие на взаимные исповеди. Постепенно Косулин узнал подробнее жизненную историю врача, но хранил эти знания и никому ничего не рассказывал, можно даже сказать, что он дорожил ими и не хотел ни с кем делиться. По окончании бесед Косулин чувствовал большое волнение, симпатию и сочувствие к врачу… И что-то еще – то, что его сознание надежно укрывало за обманчивой пеленой незначительности и несущественности.
После таких разговоров их отношения быстро возвращались к приятельски-профессиональному трепу, как будто и не было ничего. Единственное, что поменялось, – это искренняя радость и удовольствие, которое Косулин стал испытывать в присутствии врача-эксперта. Впрочем, радость эту он не демонстрировал. Наслаждался и радовался как будто тайком, сохраняя при этом будничное выражение лица.
Доктор Паяц невысок, рыж, веснушчат, с круглыми зелеными глазами. Острый кадык и крючковатый нос придают его лицу что-то неуместно испанское. Его гардероб изобилует вещами из секонд-хенда и винтажных магазинов. Под белым халатом скрывается то твидовый британского стиля костюм, то майка с неприличной надписью на вьетнамском, то комбинезон из вельвета. Винтаж доктору удивительно идет. Такие вещи всегда нравились Косулину, но смелости носить их у него не хватало. Да и халата, под которым можно было скрыть свой костюм, он принципиально не надевал.
Олег Яковлевич – хулиган от природы, любил крепкие выражения и устаревшие деревенские словечки, так же как и медный таз, доставшиеся ему в наследство от бабушки. Все эти «ононо, пошто, чё» и «поделом ему, лешему». А еще – и это, пожалуй, больше всего нравилось Косулину, – врач обладал несравненным талантом подражателя. Чтобы напомнить Косулину больного, о котором шла речь в разговоре, Паяц просто корчил рожу, изображал характерный жест или походку. И Косулин тут же узнавал. Эта способность мгновенно преобразиться, а потом так же мгновенно вернуться, как ни в чем не бывало, к разговору неизменно вызывала у Косулина смех. А смех – большая ценность в больнице. Чувство юмора – лучшее лекарство от сумасшествия. Был он, в общем, хулиганом и шутом, но мало кто об этом знал. По большей части Паяц выглядел и вел себя как адекватный, серьезный и профессиональный доктор-эксперт. Это сочетание мальчишеской дурашливости, живости и профессиональной серьезности, мгновенная смена этих ипостасей сильно соблазняла Косулина.
И хотя чувства Косулина к врачу были секретом, отчасти секретом и для него самого, мы его все же раскроем и назовем вещи своими именами. Ведь наша задача рассказать историю, а не щадить образ и чувства героев.
Косулин был влюблен. Влюблен, как можно быть влюбленным в тринадцать-четырнадцать лет в героя книги или фильма или, например, в учителя. Когда объект влюбленности кажется уникальным, удивительным и как бы не совсем реальным.
Он берег это легкое, бодрящее чувство, прятал его. Отчасти потому, что переживать такое к мужчине – сразу записываться в гомосексуалисты, к чему Косулин не имел никакой склонности.
Конечно, как профессионал в устройстве человеческой психики, он хорошо знал о бисексуальности как женщин, так и мужчин и не считал гомосексуальные влечения чем-то особенным. Но так было в теории и для других. Косулин хорошо изучил себя, он знал свои пристрастия и любовные привычки и до сорока лет был уверен, что до мозга костей гетеросексуален. Он любил свою жену и дорожил их отношениями. Но он так давно не был ни в кого влюблен. Влюбиться в его возрасте и ситуации – безответственно и слишком рискованно по отношению ко всей своей жизни. И поэтому хотелось сохранить это приятное чувство близости и вдохновленности как один из ресурсов, помогающих выжить на работе. И главное, Косулин знал: такие периоды заканчиваются – реальность разрушает все иллюзии, особенно приятные.
Придя в отделение, Косулин опустился на свое, зажатое батареей и столом, рабочее место, тяжело вздохнул и уставился в окно. Шел снег, начинало темнеть. Паяц, как всегда, что-то писал.
– Представляете, опять поступили «выдолбы», – сказал он, не прерывая работы.
– Угу. – Косулин не повернул головы – больные сейчас волновали его меньше всего, хотя «выдолбы», вернее, история больной, страдающей этими «выдолбами», была примечательна и около года назад вызвала у Косулина большой интерес.
Больной казалось, что вся пища, которую она ест, выходит через кожу. Чтобы облегчить пище выход, она вырывала все волосы на теле и голове. Госпитализировалась полностью лысой, без бровей и ресниц. Выдолбами она называла места выхода пищи через кожу.
Олег Яковлевич поднял глаза от бумаг и, прищурившись, посмотрел на Косулина:
– Так, что случилось, Александр Львович? Что за упаднические настроения?
Это Косулину тоже нравилось: как бы глубоко они ни были посвящены в жизни друг друга, они всегда обращались друг к другу официально по имени-отчеству. Старорежимность создавала еще большую интимность между ними и в то же время сохраняла безопасные для обоих границы.
– Олег Яковлевич, давайте чаю выпьем?
Это было приглашение к одному из их длинных разговоров. Доктор с сомнением посмотрел на недописанную историю, потом на поникшего Косулина:
– Ладно, сейчас я только по воду схожу. – Паяц отправился в сестринскую.
Вернувшись, он застал Косулина все в той же позе. Доктор включил электрический чайник, присел в кресло, привычно закинул ногу на ногу и выжидательно посмотрел на психолога.
Косулин не реагировал, отсутствуя и сосредоточиваясь одновременно. Чувствовалось, что напряженная внутренняя работа поглощает его полностью.
– «Отцвели уж давно хризантемы в саду-у-у», – затянул вдруг Паяц тоненьким дребезжащим голоском.
Косулин удивленно обернулся, оставив наконец свое бездумное созерцание сугробов за окном.
– «А любовь все живет в моем сердце-е-е больном», – как ни в чем не бывало продолжал петь Паяц, переходя под конец на оперный бас.
Косулин удивленно поднял бровь. Паяц с деланым разочарованием вышел из образа и сварливо проговорил:
– Ну вот, я уж понадеялся, что в этот раз мне удастся допеть до конца.
Это была дань старой шутке. Считалось, что Паяц очень любит петь, тогда как Косулин терпеть этого его увлечения не может.
– Между прочим, я тактично молчал и терпел. Пели бы себе дальше.
– Молчали. Но как посмотрели! Если бы на юного Утесова кто-нибудь так посмотрел, не слыхать бы нам его великих хитов. Таких, как, например… – Паяц скроил лицо торжественное и величавое и загудел: – «У Черного моря, у Черного…»
– Ну ладно, ладно. – Косулин не выдержал и засмеялся. – Выражение моего лица только что прикончило очередного гения. Может, туда ему и дорога.
Паяц довольно улыбнулся. Если Косулин включается в старую дружескую игру, значит, все не так уж плохо. Сумрачность Косулина встревожила Паяца. В его представлении, да и в представлении остальных коллег, Косулин – образец психической стабильности и равновесия.
– Как обстоят дела за бортом? – Олег Яковлевич неопределенным кивком указал за окно. – Как здоровье Царицы? Не хворает ли, сердешная?
