Мария Илизарова - Про психов. Терапевтический роман
– Что ты голову повесил, друг сердечный? – спросила Агния, приобняла Косулина за плечи и немного встряхнула. Была у нее такая привычка встряхивать людей, как копилку с мелочью.
Косулин панибратства не любил, но из симпатии терпел, к тому же между ним и Агнией всегда существовал легкий флирт. Границ они не переступали: Косулин безнадежно женат, у Агнии постоянно случались романтически истории. Но, как часто бывает в таких случаях, оба бурно фантазировали друг о друге.
Белла и Агния дружили близко еще с институтских времен: учились в одной группе. Чувствительная к малейшим нарушениям границ Белла тут же вмешалась:
– Что ты его трясешь, дай поесть человеку! Видишь, он грустный какой…
– Да нет, все нормально у меня. Наверное… – неуверенно начал Косулин.
В этот момент, перекрывая все столовские шумы, раздался зычный голос буфетчицы:
– Пельмени, оливье, чайслиминомсахаром! – так объявлялось о готовности собранного заказа.
После этого сообщения заказчик, о чьих гастрономических пристрастиях теперь знали все окружающие, отправлялся к стойке и забирал свой поднос. Почти в каждом заказе было это таинственное дополнение «чайслиминомсахаром». Произносилось оно именно так, в одно слово, и его все пили – это была лучшая смазка для трудноперевариваемой кухни Кагановича.
Беседа за столом продолжалась, Косулин пил чай, есть не хотелось. Напряженный и расстроенный, он все никак не находил рациональную причину своего состояния.
– Саша, ты видел новое украшение столовки? – Белла вновь попыталась втянуть его в разговор.
– Какое? – Косулин оглянулся, но ничего нового не заметил. Все те же ставшие привычными декорации абсурда. Экзотические пластмассовые цветы, эпилептически мигающая новогодняя елка на стойке, хищная новогодняя мишура…
– Ну, вон же, на холодильнике «Кока-Кола»!
И тут он заметил. На красно-белом «кокакольном» холодильнике, удивительно вписываясь в общее цветовое решение, уютно и даже как-то по-домашнему висел портрет товарища Сталина. Косулин не верил своим глазам. Вождь, облаченный в простой военной китель и фуражку, добродушно, но строго взирал на столпившихся в очереди пациентов дневного стационара. Как Каганович мог повесить портрет Сталина в своем заведении и, главное, зачем?
– Ну ни хрена себе! – Косулин от удивления никак не мог сформулировать, чем так поразителен этот портрет здесь, в столовой психиатрической больницы.
– За психику! За Сталина! – Белла захихикала, прикрыв смуглой ладошкой рот.
– Наша служба и опасна и трудна, – откликнулся Косулин. – Моя служба сегодня точно была трудна…
– А что такое-то? – Пашка оторвался от своего гуляша. – Пациенты? Врачи?
– Пациенты… Вернее, пациент. Смотрел сегодня мальчика одного…
– Мальчика? – Агния удивилась. Такие снисходительные интонации не были свойственны Косулину. Да и детского отделения в больнице не было.
Косулин и сам не понял, почему назвал Новикова мальчиком. Он смутился и попытался продолжить. Но рассказ не шел, как ни помогали ему коллеги. Косулин чувствовал, что говорит все не то, все мимо, что-то важное об этом пациенте все время ускользало от него.
– Ну мужчину. Молодого. Учителя. Мутная история…
Косулин рассказывал о Новикове, мешая диагностические подробности с фактами Костиной биографии. Конечно же, все отреагировали на «обвинение в педофилии», особенно Пашка, он такие темы любил.
– Мальчик, который любит мальчиков, соблазнил и напугал нашего Сашку, – подвел итоги Шостакович.
Все заржали.
– Ну хватит вам, мне правда нехорошо, – прервал их Косулин обиженно.
– Слушай, а что тебя самого так зацепило-то в нем, в этом учителе? – спросила Белла, моментально став серьезной. Она видела, что Косулин взволнован и переживает больше, чем показывает.
– Я не знаю! Не знаю… – Косулин с ужасом и удивлением почувствовал комок в горле. Стало тяжело дышать. Он резко поднялся из-за стола, пробормотал какие-то невнятные объяснения про срочную работу и под удивленные взгляды и возгласы коллег покинул столовую.
На улице шел снег. Быстрым шагом психолог двинулся по широкой аллее в сторону своего отделения. Деревья, окружающие аллею, с одной стороны были заключены в прогулочные садики и свешивали свои нагруженные декабрьским снегом ветки через железные заборы, а с другой стороны вольно раскинулись вдоль дороги. Ветви узников и их свободных братьев соединялись и спутывались у Косулина над головой, образуя высокий снежный коридор, похожий на внутреннее пространство готического костела. Но Косулин не замечал торжественной красоты окружающего мира, которая обычно восхищала и примиряла.
Он шел быстро и, перемешивая грязный талый снег под ногами, пытался угнаться за бешено несущимися мыслями. Те же чувства, что вынесли его из столовой, теперь заставляли куда-то стремительно бежать. Впереди было отделение, работа, пациенты. Нет, туда он не мог сейчас пойти.
Косулин остановился. Стало жарко в тяжелом зимнем пальто. Он расстегнул его, размотал шерстяной шарф и глубоко вздохнул. Оглядевшись, увидел расчищенную от снега лавку, сел. Набрал пригоршню снега, сжал его в кулаке, подождал, пока он превратится в плотный комок. Раскрыл ладонь и начал бездумно наблюдать, как снег тает, становясь холодной водицей.
Венечка называл такие комки снега «леденчиками». Перед глазами Косулина вдруг возникло острое и яркое воспоминание. Вот он, ученик десятого класса, такой же снежной московской зимой ежится от холода и нетерпеливо ждет младшего брата у школы. В его обязанности входило встречать брата-первоклассника после продленки. Вот Веня, одетый в коричневую, стоящую колом шубку, неловко переваливаясь, шагает к нему из школьных ворот. Вид у него хулиганский и довольный.
«Ну и где ты так долго был?» – раздраженно спрашивает Косулин.
Веня не отвечает. Косулин замечает, что Веня что-то жует.
«Что ты там ешь?!»
«Леденчик», – отвечает Веня, улыбается во весь рот и протягивает Косулину ладошку в варежке с примерзшим к ней куском талого снега.
За этим воспоминанием к Косулину приходят и другие, похожие на сон наяву, реалистичные и живые. Их много, Косулин не успевает толком понять и прочувствовать, про что они. Но во всех – Веня, младший брат, золотой мальчик, предмет любви и ревности к родителям. Вот Веня, раскачивающийся, как пьяный боцман, пробует устоять на ногах и цепляется за его коленки. Он же, безутешно рыдающий от обиды, потому что Косулин не берет его с собой гулять с «взрослыми мальчишками». Веня, уже взрослый юноша, загорелый и красивый, но улыбающийся лукавой и самодовольной улыбкой, сидя на линии прибоя, говорит Косулину:
«Да не волнуйся ты так, Саш, все будет хорошо. Просто я понял, как хочу жить». – И протягивает ему ладонь, полную…
Косулин встал. Ему показалось, что прошло много времени, но снег на ладони еще не успел растаять до конца. Веня ушел, а теперь и Лида… Так, стоп! Это все в прошлом! – скомандовал он себе. Ты уже пережил это. И незачем ворошить.
Внутренний голос звучит неубедительно, явно уберегая от слез. Косулин пытается вернуться в действительность и тянет в рот почти растаявший на ладони снег. Снег холодный, отдает землей. Косулин морщится, выплевывает его и решительно направляется в отделение. На свое безумие у него нет времени, когда вокруг столько чужого! Ухмыляясь от пафоса собственных размышлений, ускоряет шаг.
Психиатр паяц
Был у Косулина один секрет. Один из тех маленьких и, казалось бы, незначительных внутренних секретов, которые наше сознание милосердно укрывает на своей границе, чтобы не вносить сложных противоречий в представление о самих себе. Секрет доставлял Косулину удовольствие так хитро, что в его простерилизованной профессиональными конструкциями голове не возникало никаких сомнений в собственной адекватности.
Дело было в том, что уже второй год в одном с Косулиным отделении работал врач-эксперт Олег Яковлевич Паяц. Самый обычный врач-психиатр, родом из Калуги. Он был старше Косулина, однако сохранил в чертах юношескую моложавость. История его, как и многих других психиатров, изобиловала трагическими событиями и подробностями.
Паяц переехал в Москву по большой любви. Женщина, ради которой он бросил насиженное место в Калуге, забрав в Москву только чемодан со скарбом, медный таз для варки варенья (в память о нежно любимой бабушке) и лохматого колли по кличке Туз Пик, после нескольких лет страстных и мучительных отношений с Паяцем покончила с собой при невыясненных обстоятельствах. А Олег Яковлевич остался в Москве и посвятил свою жизнь работе в больнице.
С Косулиным сначала не заладилось. Бог весть в чем была сложность. Они игнорировали друг друга, сухо здоровались по утрам и так же сухо и официально прощались в конце рабочего дня. Это длилось несколько месяцев. Постепенно они стали больше замечать и признавать друг друга. Их разговоры превратились в профессиональный обмен информацией и обсуждение больных. (Косулин не должен был работать с экспертными больными, чтобы не влиять на картину, получающуюся в результате экспертизы, но в реальности экспертные больные часто нуждались в поддержке психолога, и он им не отказывал.) Потом в беседы добавилось еще и светское обсуждение выходных дней и больничных сплетен. А однажды Косулин задержался, с ненавистью дописывая заключение на одну дементную больную. Заключение не писалось. Паяц тоже еще работал, впрочем, он задерживался на работе каждый день. Не очень-то ему хотелось идти в свою пустую квартиру на окраине Москвы и сидеть там бобылем (Туз Пик к тому времени помер). Косулин дописал заключение и спросил Олега Яковлевича, который рассеянно изучал толстый справочник «Видаль», почему тот не идет домой.
