Патриция Хайсмит - Талантливый мистер Рипли
– Пожалуй, я поднимусь, поговорю с Мардж, – сказал он. – Я ненадолго, по ты меня не жди.
– Отлично, – ответил Том, вдруг почувствовав себя покинутым и несчастным.
Он проводил глазами Дикки, взбиравшегося по крутым ступенькам, вырубленным в каменной стене, затем резко развернулся и пошел обратно к дому.
На полпути остановился, внезапно ощутив желание спуститься к Джордже и выпить (по мартини у Джорджо был всегда омерзительный) и в то же время другое – пойти к Мардж под предлогом, что хочет извиниться перед ней, и отомстить им, застав врасплох и вызвав у них раздражение. Он вдруг почувствовал, что вот сейчас, в это самое мгновение Дикки обнимает ее или, по крайней мере, прикасается к ней, и ему захотелось увидеть это своими глазами, хотя от одной мысли о том, что увидит, его затошнило. Он опять развернулся и пошел к дому Мардж. Осторожно закрыв за собой калитку, хотя дом находился намного выше и они, наверное, все равно не услышали бы, Том через две ступеньки побежал вверх. На последнем пролете замедлил шаг. Он скажет: “Послушай, Мардж, если это я виноват, что все так получилось, извини меня. Мы ведь тебя приглашали сегодня с нами, и это было от чистого сердца. По крайней мере, я приглашал тебя от чистого сердца”.
Дойдя до этого места, откуда просматривалось окно Мардж, Том остановился, увидев, что Дикки обнимает ее за талию. Дикки целовал ее. Нежно чмокал в щечку и улыбался ей. До окна не было и пяти метров, но в комнате темновато, а снаружи все залито ярким солнцем, так что Тому приходилось всматриваться с напряжением. Вот Мардж, словно в экстазе, приблизила свое лицо вплотную к лицу Дикки. Самое омерзительное, подумал Том, что Дикки-то целует ее понарошку, он просто пользуется дешевым, легким, шитым белыми нитками приемом, чтобы удержать ее дружбу. Нет, самое омерзительное – это ее толстый зад, обтянутый юбкой в крестьянском стиле, бугром выступающий из-под руки, которая обнимает ее за талию. Но Дикки! Кто мог ожидать от него такого?
Том повернулся и побежал по ступенькам вниз. Ему хотелось завопить. Всю дорогу домой он бежал бегом и, войдя наконец в ворота, запыхавшись, прислонился к ограде. Несколько минут посидел на кушетке в мастерской Дикки, сбитый с толку, ошеломленный. Этот поцелуй… не похоже, что он был первым. Том подошел к мольберту Дикки, инстинктивно стараясь не смотреть на скверную картину, схватил резинку, лежавшую на палитре, и, в ярости швырнув ее в окно, проследил глазами, как она, описав дугу, исчезла из виду где-то по направлению к морю. Схватил со стола Дикки еще несколько резинок, металлические перья, угольные карандаши, обломки пастели и один за другим стал швырять эти мелкие предметы в угол или выбрасывать в окно. Его тело словно бы вышло из-под контроля, в то время как мозг работал невозмутимо и логично. Он выбежал на террасу, собираясь вскочить на перила и исполнить на них танец или встать на голову. Но вид бездны по ту сторону остановил его.
Том поднялся в комнату Дикки и несколько минут мерил ее шагами, засунув руки в карманы. Когда же наконец Дикки придет домой? А вдруг он останется там до вечера? Вдруг решил вправду переспать с Мардж? Том распахнул дверцу платяного шкафа. Наткнулся на отлично отглаженный, по виду новехонький серый костюм: Том никогда не видел его на Дикки. Он вытащил костюм. Снял шорты и надел серые брюки. Переобулся в ботинки Дикки. Открыв нижний ящик гардероба, вынул чистую рубашку в синюю и белую полоску.
Он выбрал темно-синий шелковый галстук и тщательно завязал узел. Расчесал волосы и сделал пробор в другом месте – там, где у Дикки.
– Мардж, ты должна понять, что я тебя не люблю, – сказал Том своему отражению в зеркале голосом Дикки, с присущим тому повышением тона на словах, какие хотел подчеркнуть, с негромким и коротким гортанным призвуком в конце фразы, который мог быть милым или неприятным, доверительным или холодным в зависимости от настроения Дикки.
– Мардж, прекрати!
Том внезапно повернулся и сделал движение, будто схватил Мардж за горло. Он тряс ее, душил, а она поникала все ниже. Наконец безжизненно опустилась на пол, и тогда он оставил ее в покое. Том тяжело дышал. Он повел рукой по лбу, как это часто делал Дикки, полез в карман за носовым платком и, не найдя его там, взял платок из верхнего ящика. Потом снова занял свое место перед зеркалом. Даже его полуоткрытый рот был в точности такой же, как у Дикки, когда тот, бывало, наплавается до изнеможения: с чуть отвисшей нижней губой, обнажавшей зубы.
– Ты знаешь, почему мне пришлось это сделать, – сказал он, все еще тяжело дыша. Он обращался к Мардж, хотя смотрел в зеркало на себя, наблюдал за собой. – Ты встала между мной и Томом… Нет, у нас совсем не то, что ты подумала! Но все же мы тесно связаны друг с другом.
Он повернулся, переступил через воображаемый труп и крадучись подошел к окну. За поворотом дороги разглядел неясные очертания лесенки, ведущей наверх к дому Мардж. Дикки не было видно ни на ступеньках, ни на той части дороги, которая попадала в поле его зрения. Может быть, в это самое мгновение они спят друг с другом, подумал Том, и отвращение еще туже сдавило ему горло. Он представил себе, как это происходит. Неуклюжие, топорные движения, Дикки не удовлетворен, а Мардж в восторге. Она будет в восторге, даже если он станет мучить ее! Том метнулся обратно к гардеробу и взял с верхней полки шляпу. Это была маленькая серая тирольская шляпа с двумя перьями – зеленым и белым. Том надел шляпу, лихо сдвинул ее набекрень. Он был поражен: теперь, в головном уборе, он стал точной копией Дикки. Что их различало, так это цвет волос – у Тома они были темнее. А так нос, но крайней мере его общие очертания, узкий подбородок, брови, если он сдвинет их нужным образом…
– Что ты делаешь?!
Том повернулся кругом. В дверях стоял Дикки. Вероятно, когда Том выглядывал в окно, Дикки находился прямо под ним, у ворот.
– Так… развлекаюсь, – сказал Том проникновенным голосом, к которому всегда прибегал, когда его застигали врасплох. – Не сердись, Дикки.
Дикки приоткрыл было рот, потом снова закрыл его, будто от ярости слова застряли в горле. Но Том и так знал, что слова эти самые резкие. Дикки сделал шаг в комнату.
– Дикки, прости меня, если…
Дикки с такой силой захлопнул дверь, что Том умолкнул. Дикки, сердито хмурясь, стал расстегивать рубашку, как будто Тома здесь вовсе не было. Но ведь и в самом деле это была его комната, и неизвестно, что здесь делает Том.
– Снимай мои вещи, – приказал Дикки.
Том начал раздеваться. Пальцы от унижения одеревенели. Слова Дикки были для него большим ударом, потому что до сих пор тот все время предлагал ему поносить то одно, то другое из своей одежды. Теперь уже не предложит никогда. Дикки посмотрел Тому на йоги.
– И ботинки тоже? Ты что, совсем рехнулся?
– Нет. – Вешая костюм в шкаф, Том постарался овладеть собой. Потом спросил: – Ну что, помирился с Мардж?
– У нас с Мардж все в порядке, – отрезал Дикки, и тон его говорил: а ты не лезь, ты нам посторонний. – И вот еще что я хочу, чтобы ты усек, – добавил он, буравя Тома глазами. – Я не голубой. Если ты так обо мне думаешь, ошибаешься.
– Голубой? – Том слабо улыбнулся. – Мне никогда и в голову не приходило, что ты голубой.
Дикки хотел что-то сказать, но передумал. Он выпрямился и расправил плечи, да так, что на загорелой груди проступили ребра.
– Мардж считает, ты сам голубой.
– Почему? – Том почувствовал, как кровь отливает от его лица. Слабым движением ноги сбросил второй ботинок и поставил оба в шкаф. – Почему она так думает? Разве я дал повод? – Он почувствовал дурноту. Ему еще никогда не говорили об этом прямо в глаза, открыто.
– По тому, как ты себя ведешь, – рявкнул Дикки и вышел из комнаты.
Том поспешил влезть в собственные шорты. До сих пор он прятался от Дикки за дверцей шкафа, хотя и был в трусах и майке. Только потому, что Дикки к нему хорошо относится, Мардж грязно оболгала его, думал Том. А у Дикки не хватило мужества возмутиться и опровергнуть это.
Оп спустился на террасу, где Дикки, стоя у бара, готовил себе коктейль.
– Дикки, я хочу раз и навсегда прояснить этот вопрос. Я тоже не голубой и не хочу, чтобы про меня так думали.
– Ну и ладно, – отрезал Дикки.
Примерно таким же топом Дикки отвечал, когда Том спрашивал, знает ли он такого-то и такого-то в Нью-Йорке. Кое-кто из ребят, о которых он спрашивал, и вправду был голубым, и Том часто подозревал Дикки в том, что он ему соврал, а на самом деле знал их. Ну и ладно! Как бы то ни было, кто первый заговорил на эту тему? Сам Дикки. Том молчал, мозг его перебирал и отбрасывал варианты фраз, которые он бы мог произнести. Резких, примирительных, приятных, враждебных. В его памяти всплыли некоторые нью-йоркские компании и люди, с которыми он одно время общался, но в конце концов прекратил всякое знакомство. Со всеми без исключения. А теперь он считал, что лучше бы ему никогда не знать их. Они ему покровительствовали, потому что он их развлекал, но у него никогда ничего не было ни с кем из них! Двое или трое приставали к нему, но он отверг их домогательства. Правда, вспомнил, как потом старался загладить это. Приносил лед для виски, подбрасывал на такси, хотя ему было совсем не по дороге с ними. Как боялся потерять их расположение! Ну и дураком же он был! И еще вспомнил тот унизительный случай, когда Вик Симмонс сказал ему: “Ох, ради бога, Томми, заткнись!” Это было в компании, и он, Том, возможно в третий или четвертый раз в присутствии Вика, заявил: “Я никак не могу разобраться, кто мне нравится – мужчины или женщины, так что решил не иметь дело ни с теми, ни с другими”. Том врал, что ходит к психоаналитику, потому что все остальные ходили. Сочинял ужасно забавные небылицы о своих сеансах у психоаналитика, чтобы развлечь публику на вечеринках. И эта фраза насчет мужчин и женщин вполне годилась для развлечения публики, он преподносил ее очень смешно. Но вот Вик велел ему ради бога заткнуться, и Том уже больше никогда не повторял ее, да и психоаналитика больше никогда не поминал. Сейчас он подумал: а вообще-то в этой шутке была большая доля правды. По сравнению с другими он – самый невинный и чистый человек на свете. В этом-то и вся парадоксальность нынешней ситуации с Дикки.
