Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Природные богатства Урала… Уральские горы очень богаты природными богатствами… — начинает Аня.
Марья Ивановна слушает, а сама что-то пишет в журнале.
— Урал богат… Он занимает первое место в СССР по месторождениям…
— Бокситов! — подсказывают из класса.
— Бокситов…
— Калийных солей!
— Калийных солей…
— Серного колчедана!
— Серного колчедана…
— Показывай по карте! — перебивает Марья Ивановна. — Каждое месторождение в отдельности.
Аня поворачивается к карте, Марья Ивановна тоже поворачивается на стуле.
— Укажи месторождения бокситов.
Аня топчется у карты, поглядывает украдкой на класс.
— Знаешь или нет? Не знаешь? — Вдруг она замечает. — Что?! В одном ботинке? Вышла к доске в одном ботинке? Вышла отвечать урок в одном ботинке?! — Скоренько, как молодая, она кидается к Аниной парте, наклоняется, шарит по полу, вытаскивает ботинок, запихивает его себе под мышку и шагает с ним к двери. Урок не кончился, а она спешит вон из класса. — Получишь свой ботинок у директора!
Кто-то прыскает от смеха, Марина Кораблева выглядывает в коридор. Аня ковыляет на свое место, садится, кладет голову на руки и плачет.
— Дура она чокнутая, — говорит Марина Кораблева. — Чего это ее Колобком прозвали? Не Колобок вовсе, а Навозный Жук!
— Нахалка она, вот она кто! — говорит Вера. — Ее он, что ли, ботинок-то? Схватила, понеслась! Деньги она небось за него не платила.
Аня плачет.
— Что она, виновата, что у нее матери нет? — говорит Тачечка. — А отец, он что? Он мужчина! Много он понимает — что давали, то и взял.
— Правда, может, перепутал, — говорит Рита. — А может, больших номеров и не было. Может, думал — как-нибудь налезут.
— Ты чего? — говорит Варя Батищева. — Не реви, чего ревешь? Что они тебе сделают? Умереть в них, в ботинках этих? Подумаешь — у директора…
— Отец убьет… убьет меня… за ботинок… — плачет Аня. — Вчера только принес…
— Мы все пойдем! — решает Зоя Линкина. — Все пойдем к директору! Не имеет права издеваться над человеком.
— Тем более что у ней матери нету! — вставляет Валя Зайцева.
— Если нету подходящей обуви, так что? Это преступление?
Аня плачет еще громче.
— Дура она, эта Марья Ивановна, вот она кто…
— А знаете, девчата, отчего она такая ведьма? — сообщает полушепотом Валя Филонова. — У нее вся голова лысая, ни одной волосиночки нету, честное слово!
— Врешь!
— Честное пионерское! А чего, думаете, она платок покрывает? Поэтому и покрывает. Говорят, когда молодая была, до революции еще, в Египет ездила.
— Врешь!
— Ну что — побожиться тебе? Они богатые были — весь этот дом ихний был. Теперь-то им одну комнатеночку оставили, вот она и бесится.
— Откуда ты знаешь?
— Чего не знать? Наша тетя Катя с ней в одном дворе живет. А раньше, до революции, они богатые были, по всяким странам ездили. Она в Египте в этом такой болезнью заразной заболела, и все волосы вылезли.
— Правда, — подтверждает Аля Митрошкина, — я тоже слыхала. Богатые были, и брат ее теперь в тюрьме сидит — враг народа.
— Ну да? Врешь…
— Ничего не врешь, — обижается Валя, — эта Дубровина, которая в пятом «Г» учится, — знаете? — она племянница ее.
— Это точно! Брата этого, который враг народа, дочка. Брата посадили, а мать ее не то померла, не то сбежала куда. Она теперь ее воспитывает.
— Воспитывает! — фыркает Аля. — Она ее по субботам розгами сечет, как дед Горького. Тройку по какому предмету получит — не двойку, тройку! — сразу сечет.
— Верно, — говорит Варя Батищева, — совсем забитая девка. И на людей-то смотреть страшится. Чуть кто на нее глянет, аж дрожит вся.
— Чем у такой сволочи жить, лучше сразу удавиться!
— Поди-к ты удавись!.. Удавиться тоже не пустяк!
— А чего она там, в Египте-то этом своем, забыла? Чего ей там делать было? — спрашивает Вера.
— Чего? Мало ли чего… Бокситы небось искала, — догадывается Марина.
— Она, видать, сама враг народа. Шпионка какая-нибудь. Не плачь, Анька, ничего тебе не будет. Мы про нее все скажем! Отдадут тебе твой ботинок.
— Вставай, вставай! — говорит мама. — Что такое? Я не понимаю — семь часов утра! Каждый день одна и та же история — тысячу раз повторять надо!
Тысячу раз… Семь часов… Ужасно, ужасно не хочется вставать… А что, если я скажу, что заболела?
— Я, кажется, заболела…
— Не выдумывай, что за глупости! Что значит — заболела? Как это — заболела?
— Голова болит…
— Не сочиняй, ты абсолютно здорова. Просто так — лишь бы злить меня и тянуть время! Что ж — на, меряй температуру!
Ничего, она отвернется, выйдет на минутку из комнаты, я немножечко постучу по градуснику. Если постучать, ртутный столбик сразу подпрыгивает. Девочки так делают, когда хотят получить освобождение от занятий. Нет, мама не собирается уходить. Села на стул возле моей раскладушки и смотрит.
— Ну, покажи. — Она берет градусник, идет надеть очки — без очков не видит. — Действительно, тридцать семь и шесть…
Тридцать семь и шесть?.. Быть того не может!.. Это же я просто так — не хотела вставать…
— А все дурацкие прогулки! — сердится мама. — Ведь говорила, тысячу раз говорила: нечего шляться! Лучше бы села чулки заштопала. Все как об стенку горох… Не знаю, лежи… Придется вызвать врача. Переходи на мою кровать, не спотыкаться же целый день об эту проклятую раскладушку!.. Все как на зло, все не слава богу…
Я лежу и читаю Пушкина. Книгоноша только что принес шестой том. Последний. «Полное собрание сочинений в шести томах».
«Яик, по указу Екатерины Второй переименованный в Урал…»
Папа уже расплатился с книгоношей, тот уже спрятал деньги в карман, уже перевязал бечевкой оставшиеся у него книги, но уходить не спешит — смотрит на Георгия Ивановича и, наверно, ждет, чтобы мама и ему предложила стакан чаю.
— Подождите, не торопитесь, — говорит мама, — выпейте хоть стакан чаю. Такой морозище на улице…
— С большим удовольствием! — Книгоноша придвигается к столу. — С большим удовольствием, уважаемая, выпью у вас чаю.
Папа сопит носом. Георгий Иванович отодвигается от стола подальше, потом вообще встает, нахлобучивает шапку и прощается — книгоноша мешает ему рассказывать о Шпицбергене и выписанных на сегодняшний день препозициях.
— Я думаю, мне надо сделать себе страхование жизни, — рассуждает книгоноша. — Застраховать если не все здоровье, то, по крайней мере, спину. Все здоровье у меня, благодарение бога, еще не жалуюсь, но спина, знаете, кряхтит…
