Донна Тартт - Щегол
– Мистер Рив? – вежливо осведомился я, когда он снял трубку.
– Право же, зовите меня Люциус.
– Хорошо, Люциус. – Едва заслышав его голос, я весь похолодел от злости, но при мысли о том, что в рукаве у меня имеется Платт, я стал даже нахальнее, чем следовало бы. – Перезваниваю, как вы и просили. Что вам угодно?
– Уж верно не то, что вы думаете, – незамедлительно отозвался он.
– Вот как? – непринужденно переспросил я, хоть и несколько опешил от его тона. – Что ж. Выкладывайте.
– Думается мне, это лучше сделать при личной встрече.
– Превосходно. Может, у нас тут? – быстро добавил я. – Раз уж в прошлый раз вы так любезно сводили меня в ваш клуб.
14Ресторан я выбрал в Трайбеке – достаточно далеко от нас, чтоб не опасаться встречи с Хоби или кем-то из его знакомых и с молодняком в завсегдатаях, чтобы Рив почувствовал себя не в своей (надеюсь) тарелке. Шум, свет, болтовня, дикая давка: я ощущал теперь все остро, непритупленно, и меня так и накрыло запахами – вина, чеснока, пота, парфюма, шкворчащего цыпленка с лемонграссом, тарелки с которым торопливо выносили из кухни, а бирюзовая банкетка и ярко-оранжевое платье девушки за соседним столиком жгли мне глаза, словно прицельно пущенная струя промышленных химикатов. Желудок вскипал от волнения, я жевал антацидные конфетки из лежавшей в кармане тубы, потом вскинул голову и увидел, как администраторша – покрытая татуировками красавица, вялый, безучастный жирафик – равнодушно ведет ко мне Люциуса Рива.
– О, привет, – сказал я, даже не привстав, чтоб поздороваться. – Рад встрече.
Он с отвращением оглядывался по сторонам.
– Что, надо было сесть именно здесь?
– А почему бы нет? – вежливо осведомился я.
Я нарочно выбрал столик на проходе, где пошумнее – не так, чтоб нам пришлось бы орать, но так, чтоб и расслабиться нельзя было, да еще и оставил ему место, где солнце ему будет бить в глаза.
– Это просто смешно.
– Ой. Простите. Если этот столик вас не устраивает… – я кивнул в сторону наглухо ушедшей в себя жирафихи, которая вернулась за свою стойку и рассеянно там покачивалась.
Признав свое поражение – ресторан был набит битком, – он сел. Несмотря на то что двигался он очень ловко и изящно, а костюм у него был пошит весьма щегольски для его-то возраста, при взгляде на него на ум мне приходила рыба фугу, или, например, мультяшный качок, или еще вот бравый полицейский, которого надули велосипедным насосом: раздвоенный подбородок, нос картошкой, ротик-щелочка сжался в куриную гузку посередине пухлого, пламенеющего, апоплексически розового личика.
Принесли еду: азиатский фьюжн, хрусткие аркбутаны из вонтонов и зажаренных морских гребешков, Рив, судя по его лицу, не оценил, и я ждал, когда он подберется к тому, что, собственно, хотел мне сказать. В нагрудном кармане у меня лежала сдублированная под копирку фальшивая накладная, которую я выписал на пустой странице старой чековой книжки Велти и датировал пятью годами тому назад, но ее я собирался предъявить только в самом крайнем случае.
Он попросил принести вилку, выудил из своих несколько устрашающего вида “креветок а-ля скорпио” ниточки овощных украшательств, отложил их на краешек тарелки. Потом посмотрел на меня. На ветчинном личике горели острые голубые глазки.
– Я знаю про музей, – сказал он.
– Знаете – что? – спросил я, удивленно вздрогнув.
– Да будет вам. Вы прекрасно понимаете, о чем я.
По хребту пополз страх, но я старательно глядел в тарелку: белый рис, слегка обжаренные овощи, самое простое, что было в меню.
– Мне не слишком хочется об этом говорить, надеюсь, вы поймете. Это для меня больная тема.
– Да, могу себе представить.
Он произнес это таким колким, вызывающим тоном, что я резко вскинул голову.
– Моя мать тогда погибла, вы об этом?
– Да, верно, погибла. – Долгое молчание. – Как и Велтон Блэквелл.
– Верно.
– Ну, слушайте. Об этом во всех газетах писали, право же. Все публично освещалось. Но, – он прошмыгнул кончиком языка по верхней губе, – я вот о чем думаю. Отчего это Джеймс Хобарт всем направо и налево пересказывает эту историю? О том, как вы возникли у него на пороге, с кольцом его партнера в руках? Потому как, если б он держал рот на замке, никто бы вас с ним не связал.
– Не понимаю, о чем вы.
– Вы прекрасно понимаете, о чем я. У вас есть кое-что, что мне нужно. Что, кстати, нужно еще многим людям.
Я перестал жевать, застыв, не донеся палочек до рта. Первым, бездумным порывом было встать и выйти вон из ресторана, но я почти сразу понял, до чего это будет глупо.
Рив откинулся на спинку стула.
– Вы что-то молчите.
– Потому что вы несете какую-то чушь, – резко отозвался я, бросив палочки на стол, на миг – было что-то этакое в моем стремительном жесте – я вдруг вспомнил отца. Как бы он себя повел в такой ситуации?
– Вы как-то разволновались. Интересно, с чего бы?
– Видимо, потому, что это все не имеет никакого отношения к двойному комоду. А я вообще-то думал, что мы из-за него тут с вами сидим.
– Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.
– Нет, – недоверчивый хохоток, вышло очень натурально, – боюсь, что не знаю.
– Хотите, чтоб я вам все расписал? Прямо здесь? Нет проблем. Вы, вместе с Белтоном Блэквеллом и его племянницей, втроем были в зале тридцать два, и вы, – медленная, издевательская улыбка, – именно вы были единственным, кто оттуда ушел. И мы же знаем, да, что еще ушло из зала тридцать два, правда?
Чувство было такое, будто у меня вся кровь схлынула в ноги. А кругом – звон приборов, смех, отскакивают эхом голоса от плиток на стенах.
– Понятно теперь? – самодовольно спросил Рив. Он снова принялся за еду. – Все очень просто. Неужели, – заговорил он, будто распекая меня, отложив вилку, – неужели вы думали, что никто так и не сложит два и два? Вы взяли картину, а потом, когда вернули кольцо партнеру Блэквелла, отдали ему и картину тоже, уж почему, не знаю… Отдали-отдали, – сказал он, когда я попытался ему возразить, чуть сдвинув стул, приложив ладонь к глазам козырьком, чтоб заслониться от солнца, – да господи, вы ведь в результате стали воспитанником Джеймса Хобарта, воспитанником! И он с тех самых пор и доит ваш маленький сувенирчик что есть сил, заколачивает на нем денежки.
Заколачивает денежки? Хоби?
– Доит?! – переспросил я, и потом, опомнившись, добавил: – Доит – что?
– Послушайте, этот ваш спектакль про то, что вы, мол, ничего не понимаете, уже начинает меня утомлять.
– Нет, ну правда. Да вы вообще о чем?
