Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования
— Митико, вы узнаете вон того человека?
Окидзима показал на коренастого мужчину, который торговал с лотка табаком и земляными орехами. Он заискивающе улыбался каждому китайцу, но во всех его движениях сквозила какая-то настороженность.
Митико посмотрела в сторону торговца, и лицо ее приняло суровое выражение. В торговце она узнала Окадзаки.
— Интересно, когда же он из Лаохулина выехал?
— Наверно, сразу после того, как пришли русские. Сначала, видно, отсиживался где-нибудь. Неровен час, мог китайцев встретить, что работали на рудниках. Но все время в норе не будешь сидеть. Вот и выполз потихонечку. Видите, как пес трясется. Кто бы додумал, что этот человек был грозой рудника!
События двухлетней давности внезапно встали в памяти. Если бы этот тип не сфабриковал в свое время дело о побеге спецрабочих, Кадзи не попал бы в жандармерию и не был бы лишен брони. Митико не могла спокойно смотреть на Окадзаки и отвернулась. Подлец…
Но вот Окадзаки посмотрел в их сторону, он узнал Митико. Сначала его глаза, состоявшие на три четверти из белков, взглянули на нее злобно, но уже через секунду круглое лицо Окадзаки расплылось в улыбке и он совершенно преобразился.
— О-о, кого я вижу! Здравствуйте!
Окадзаки подошел ближе. Митико взглянула на него холодно.
— Рад видеть вас живой и здоровой. Кстати, а где ваш супруг?
Еще хватает нахальства спрашивать!
— Еще не вернулся, — коротко ответила Митико.
— Жаль! — Окадзаки сочувственно улыбнулся. Эта улыбка сначала возмутила Митико, но в то же время она подумала: а не мучает ли Окадзаки совесть? Ведь это тоже может быть.
Но Митико ошибалась. Окадзаки дрожал за свою шкуру. И все же его сочувствие было не совсем притворным.
Пусть все его считают человеком грубым и жестоким, но ему доступны и другие, человеческие чувства, в том числе и участие. Война, на которую он возлагал большие надежды и в победном исходе которой не сомневался, окончилась крахом и выбила его из седла. Вот и ему пришлось надеть другую личину — нет, он никого не хочет обманывать, просто иначе нельзя выжить. Поражение в войне, общие трудности и неудачи заставили его забыть прошлое и тот удар, какой он нанес Митико и Кадзи. Все встало вверх дном, беда настигла всех, надо все забыть. Вот что говорило его лицо, обращенное к Митико.
Митико не сдавалась. Она продолжала смотреть на него холодными глазами.
— Но я думаю, что Кадзи вернется. И вас он, вероятно, не забыл… — сказала она.
Глаза у Окадзаки боязливо забегали по сторонам. Его испугала не столько злопамятность этой женщины, сколько то, что история с казнью в Лаохулине, казалось, навеки похороненная, может всплыть. Тогда ему, разумеется, не сносить головы. Вообще-то Окадзаки повезло: незадолго до конца войны его перевели в глушь, на заброшенный рудник, и поэтому его миновала справедливое возмездие со стороны китайских рабочих.
— Ну что, понял? — вступил в разговор Окидзима. — Вот вернется Кадзи, а ты знаешь, он парень прямой и честный — выволочет на свет то злосчастное дело, и тогда тебе несдобровать. А не вернется — тебя все равно будут всю жизнь проклинать.
— Проклинать? Но почему же?..
Глаза его снова растерянно забегали.
— Я ведь ничего… Я ведь только… я уже давно хотел вам рассказать…
— Ладно, не изворачивайся! — резко сказал Окидзима. — Уж не думаешь ли ты извинениями добиться прощения Митико?
— Нет, нет, — замахала руками Митико, — мне не нужны его извинения. Разве этим можно что-нибудь исправить? Кадзи нет, а он все-таки живет…
— Какая это жизнь? — горько усмехнулся Окадзаки. — Живу из милости у своего бывшего подчиненного. Окидзима меня поймет, он в таком же положении. Но скажу честно, когда рудники заняли красные, я об одном подумал: как жаль, что с нами нет Кадзи! Как он нужен был тогда! Вот клянусь, что так думал!
Еще заискивает! Митико трясло от возмущения, но ей хотелось выслушать Окадзаки до конца.
Окадзаки хотел что-то рассказать, но тут перед его лотком остановились несколько мальчишек и бывший контролер рудника опрометью бросился к ним.
— Ему тоже, видно, досталось… — пробормотал Окидзима.
Митико безучастно смотрела на сухие листья, гонимые по улице ветром.
— А вы знаете, хорошо, что Кадзи не было тогда на рудниках. Еще неизвестно, как бы отнеслись к нему русские. Ведь он такой несдержанный…
— А он везде был бы несдержанный. Рудник тут ни при чем.
Забыв, зачем она пришла к Окидзиме, Митико молча стояла, подставив лицо северному ветру. Пройдет еще месяц и настанет зима, тогда на возвращение Кадзи никаких надежд не останется.
— Сколько мужчина может пройти за день? — спросила она, ни к кому не обращаясь. — Километров двадцать?
Митико стала загибать пальцы. Она считала, сколько осталось до наступления зимы.
— За сто дней две тысячи километров. А потом… смерть.
Окидзима посмотрел на ее дрожащие плечи.
— Митико, хотите я куплю вам пирожков вон у той старушки?
— А-а, это та самая…
На тротуаре через дорогу сидела старуха, похожая на расползшуюся от времени гипсовую скульптуру. Она торговала пирожками Нэгиити, о которых говорила Тамае.
— Я сама куплю.
Митико стремительно перешла дорогу. Старуха подняла голову и увидела заплаканное лицо.
— Что с вами?
— Мне, бабушка, посоветовали тоже торговать печеньем. — Быстрым движением Митико смахнула слезы. — Дайте четыре штуки.
«Ясуко, верно, не рассердится, что я роскошничаю, — подумала Митико. — Ведь нельзя равнодушно смотреть на эту несчастную старуху…»
18Окидзиме уже дважды предлагали бросить торговлю и заняться делами посущественнее. Его хотел привлечь в свои ряды местный «Союз японцев». Им нужен был человек, свободно владеющий китайским языком. Но Окидзима отказывался. Он не возражал против деятельности союза, направленной на скорейшее возвращение японцев на родину, но ему не улыбалось быть безропотной пешкой в руках финансовых заправил союза, заботящихся прежде всего о собственной выгоде. Если бы эти толстосумы пожертвовали собственными капиталами ради поддержки собратьев, он бы еще мог согласиться, а так… Другое предложение исходило от некоего господина Ното, до сих пор совершенно неизвестного Окидзиме. Явившись к нему домой, этот человек обстоятельно изложил Окидзиме свою идею создания демократической японской организации, призванной сотрудничать с городскими властями. Господину Ното для осуществления своих планов тоже был необходим человек, хорошо знающий китайский. Такая откровенность на Окидзиму произвела благоприятное впечатление. Оказывается, господин Ното прослужил всю войну в одной из фирм компании, где работал Окидзима, причем больше двух лет просидел в тюрьме. «Ловко! — подумал Окидзима. — Сидел и все же не остался без места. Значит, парень не промах».
— А вы считаете меня демократическим элементом? — с улыбкой спросил Окидзима.
Господин Ното поспешил успокоить его:
— А таким редискам больше доверия.
— Редискам?
— Да, к тем, кто лишь сверху красный. Я ведь знаю, за что вас перевели на маленький рудничок, а вашего приятеля отправили в солдаты.
— Он-то, наверно, стал настоящим красным, а я действительно редиска. Но меня, очевидно, уже не переделаешь, вечно стою на перепутье.
— Но ведь все японцы такие. Если подходить строго, надо брать только политзаключенных. Но это не годится! Нужно создать свою демократическую организацию, пробудить гражданское сознание японцев, а то все уже забыли, что это такое. А местные тузы только и ждут, когда сюда гоминдановцы пожалуют. Тогда русским придется убраться. А что изменится? Ничего.
— А если начнется гражданская война, что тогда с японцами станет? — спросил Окидзима.
— Все будет зависеть от того, на чьей стороне они окажутся.
— Выбирать-то смогут немногие, а остальные просто будут чего-то ждать. А что в том толку? Надо скорее вернуться на родину, вернуться во что бы то ни стало. По мне любая власть, только бы домой добраться. Вот и вся демократия!
Окидзима с минуту помолчал, следя за выражением лица Ното.
— Я считаю, что не следует безоговорочно идти на поводу у масс. Но в городе только и ждут прихода гоминдановцев. Рассуждают просто: с красным Китаем и Советами договориться не так-то просто, а с чанкайшистами Япония в два счета поладит. Тогда, мол, и домой поедем. И вдруг при таких настроениях мы начинаем движение с других позиций! Что мы можем им дать — призрачную надежду на скорый отъезд? А если дело не выгорит, тогда что? Предположим, нас кто-то поддержит. Японцы — народ очень пассивный и идут туда, куда ветер дует. Но сколько может это длиться? Вы скажете, пока красный Китай удержит власть. Но если начнется гражданская война, город будет все время переходить из рук в руки. И каждый раз, когда его будут занимать гоминдановцы, нам придется бежать отсюда и возвращаться, когда Народная армия будет брать его обратно. Кто же станет с нами считаться? Мы только поставим себя в дурацкое положение.
