Ханья Янагихара - Маленькая жизнь
В этот вечер он читает в постели и ждет Виллема, но засыпает и просыпается, только почувствовав, что Виллем гладит его по щеке.
— Ты дома, — говорит он и улыбается, и Виллем улыбается в ответ.
Они лежат в темноте, обсуждают ужин Виллема с режиссером, съемки, которые начнутся в январе в Техасе. Фильм «Дуэты» основан на романе, который ему нравится, он о мужчине и женщине, которые скрывают свою гомосексуальность, оба работают учителями музыки в школе маленького городка; перед читателем разворачиваются двадцать пять лет их брака, с шестидесятых до восьмидесятых годов двадцатого века.
— Мне нужна будет твоя помощь, — говорит Виллем. — Мне придется серьезно поработать над игрой на пианино. И мне придется там петь. Они наймут мне учителя, но ты можешь со мной позаниматься?
— Конечно! Но тебе не о чем беспокоиться: у тебя прекрасный голос, Виллем.
— Слишком слабый.
— Очень красивый.
Виллем смеется, сжимает его руку.
— Скажи это Киту, он уже лезет на стенку от ужаса. — Он вздыхает. — Как ты провел день?
— Хорошо, — говорит он.
Они начинают целоваться — ему до сих пор приходится держать глаза открытыми, чтобы помнить, что он целует Виллема, а не брата Луку, и все идет хорошо, пока в памяти не всплывает первый вечер, когда он привел сюда Калеба, как Калеб прижимал его к стене и что за этим последовало, и он резко отстраняется от Виллема, отворачивается от него.
— Прости, — говорит он. — Прости.
Он сегодня не снял на ночь одежду и теперь натягивает рукава на руки. Рядом ждет Виллем, и в тишине он слышит собственный голос:
— Вчера умер человек, которого я знал.
— Ох, Джуд, — говорит Виллем. — Сочувствую. Кто?
Он долго молчит, стараясь выговорить нужные слова.
— Человек, с которым у меня были отношения, — произносит он наконец, едва ворочая во рту языком. Он чувствует, как внимание Виллема сгущается, как тот придвигается ближе.
— Я не знал, что у тебя с кем-то были отношения, — спокойно говорит Виллем. Он откашливается. — Когда?
— Когда ты снимался в «Одиссее», — отвечает он тихо и снова чувствует, как меняется атмосфера. Он вспоминает слова Виллема: «Что-то случилось, пока меня не было. Что-то не так». Он знает, что Виллем тоже вспоминает сейчас тот разговор.
— Ну, расскажи мне, — говорит Виллем после паузы. — Кто был этот счастливчик?
Он почти уже не может дышать, но продолжает.
— Это был мужчина, — говорит он, и хотя он не смотрит на Виллема, сосредоточив взгляд на светильнике, он чувствует, как тот ободряюще кивает, ждет продолжения. Но он не может продолжить, Виллему придется задавать вопросы, и Виллем их задает.
— Расскажи мне о нем. Как долго вы встречались?
— Четыре месяца.
— И почему это закончилось?
Он думает, как ответить.
— Он не очень хорошо ко мне относился, — говорит он наконец.
Он чувствует гнев Виллема раньше, чем слышит ответ.
— Значит, он был придурок, — говорит Виллем сдавленным голосом.
— Нет, он был очень умный. — Он открывает рот, чтобы сказать что-то еще, но не может, закрывает рот, и они дальше лежат в молчании.
Наконец Виллем задает новый вопрос:
— И что потом случилось?
Он ждет, и Виллем ждет тоже. Он слышит, как они дышат в такт: так, словно вбирают в себя весь воздух этой комнаты, этой квартиры, этого мира, и потом выдыхают — только они двое, одни на свете. Он считает выдохи: пять, десять, пятнадцать. На двадцатом он говорит:
— Если я расскажу тебе, Виллем, обещаешь не сердиться? — И он снова чувствует, как Виллем чуть сдвигается.
— Обещаю, — глухо отвечает Виллем.
Он делает глубокий вдох.
— Помнишь, я попал в автомобильную аварию?
— Да, помню, — отвечает Виллем. Его голос звучит неуверенно, приглушенно. Он часто дышит.
— Это была не авария. — Его руки начинают дрожать, он прячет их под одеяло.
— В каком смысле? — спрашивает Виллем, но он молчит и снова скорее чувствует, чем видит, что Виллем начинает понимать. И тут Виллем подвигается к нему, смотрит ему в лицо, находит под одеялом его руки.
— Джуд, это кто-то сделал с тобой? Кто-то… — он с трудом выговаривает эти слова, — кто-то избил тебя?
Он кивает, с трудом, радуясь, что не плачет, хотя ему кажется, что он вот-вот взорвется: он представляет, как плоть его отрывается от скелета, разлетается шрапнелью, прилипает к стенам, свисает со светильника, заляпывает кровью простыни.
— О господи, — говорит Виллем, выпускает его руки, торопливо вылезает из кровати.
— Виллем! — кричит он, вскакивает и идет вслед за ним в ванную, где Виллем, тяжело дыша, склоняется над раковиной, но когда он пытается дотронуться до его плеча, Виллем стряхивает его руку.
Он идет обратно в комнату и ждет, сидя на краешке кровати, и когда Виллем выходит из ванной, видно, что он плакал.
Несколько долгих минут они сидят рядом, их руки соприкасаются, они молчат.
— Ты прочитал некролог? — наконец спрашивает Виллем, и он кивает. — Покажи мне.
Они идут к компьютеру в его кабинет, и он стоит рядом, пока Виллем читает. Виллем читает некролог дважды, трижды. А потом встает и обнимает его, очень крепко, и он обнимает Виллема в ответ.
— Почему ты не сказал мне? — шепчет Виллем ему в ухо.
— Это ничего бы не изменило, — говорит он, и Виллем отступает, смотрит ему в глаза, держа его за плечи.
Он видит, что Виллем пытается сдерживаться, он сжимает губы, мышцы челюсти напрягаются.
— Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, — говорит Виллем. Он берет его за руку, ведет к дивану, который стоит в кабинете, усаживает. — Я сейчас пойду на кухню, налью себе чего-нибудь выпить, потом вернусь. И тебе тоже налью. — Он только и может, что кивнуть.
Пока он ждет, он думает о Калебе. Они не общались после той ночи, но каждые пару месяцев он искал информацию о нем в интернете. Это было нетрудно: вот он улыбается и позирует на выставках, на шоу, на вечеринках. Статья о первом монобутике «Ротко», где Калеб объясняет, как непросто новой марке войти на развитый рынок. Другая статья — про новую жизнь Цветочного квартала, с цитатой из Калеба: он говорит о том, каково жить в районе, который, несмотря на отели и бутики, остается живым и неприглаженным. И теперь он думает: может быть, Калеб тоже следил за его жизнью? Может быть, показывал его фотографии Николасу? Говорил: «Я когда-то с ним встречался, он настоящий урод»? Может быть, Калеб передразнивал его походку, чтобы рассмешить Николаса — которого он представляет себе красивым, уверенным в себе блондином, — и они хохотали вместе, и Калеб рассказывал, каким никчемным, безжизненным бревном он оказался в постели? Может, он говорил: «Меня от него тошнило»? Или ничего не говорил? Просто забыл его, никогда о нем не думал — как об ошибке, о неприятном эпизоде, об отклонении; просто завернул в целлофан и засунул в дальний угол памяти, вместе со сломанными детскими игрушками и давними разочарованиями? Он тоже хотел бы забыть, никогда не думать о Калебе. Однако он все время задается вопросом, как и почему он позволил этим четырем месяцам — которые все дальше уходят в прошлое — так повлиять на него, так изменить его жизнь. Но с тем же успехом можно спросить себя — и он часто спрашивает, — почему он позволил первым пятнадцати годам своей жизни так повлиять на последующие двадцать восемь. Ему везло больше, чем можно вообразить, о такой взрослой жизни, как у него, можно только мечтать — почему же он все возвращается к тем давним событиям, снова и снова проигрывает их в своем воображении? Почему просто не радоваться настоящему? Зачем так много значения придавать прошлому? Почему оно становится все яснее по мере того, как отдаляется во времени?
