Розамунда Пилчер - Сентябрь
— Арчи?
— Да?
— Это снимает вину с Эдмунда, верно?
— Да.
Она отвернулась от окна. Глаза Арчи были устремлены на нее. Изабел с улыбкой сказала:
— Теперь, по-моему, надо позвонить Эдмунду. И все простить. Что прошло, то ушло, Арчи.
Эди, запыхавшись после ходьбы в гору, свернула на дорогу к Пенниберну.
Обычно-то субботы она оставляла для себя. И ни к кому не ходила — прибиралась в своем домике, возилась в саду, если позволяла погода, наводила порядок в буфете, пекла. В это утро светило солнце, и она развесила белье на длинной веревке, а потом сходила на другой конец деревни в магазин к миссис Ишхак, купила кое-какие продукты и газету. А заодно взяла журнал «Друг народа» и коробку шоколадных конфет для Лотти, так как собиралась после обеда съездить на автобусе в Релкирк, навестить бедняжку. Она чувствовала себя перед ней виноватой, но, с другой стороны, и сердилась, потому что Лотти утащила ее новый лиловый жакет. Полицейские не могли, конечно, знать, что она не в своем жакете, но теперь Эди была намерена потребовать обнову назад. Надо будет выстирать его хорошенько, прежде чем надевать. Бедняжка Лотти. Пожалуй, стоит отвезти ей, помимо журнала и конфет, еще и букетик осенних маргариток из своего садика, чтобы немножко украсить казенную палату. Конечно, благодарности она за это не дождется, зато хоть немножко облегчит собственную совесть. Ведь из-за того, что бедной Лотти так в жизни не повезло, нельзя же ее просто бросить на произвол судьбы, горемыку.
Все было продумано, весь день расписан. Но когда Эди уже разогрела горшочек похлебки себе на обед, к ней постучался Эдмунд. Он уже успел побывать и в Крое, и в Пенниберне. Эди услышала страшную весть, и все мысли про Лотти вылетели у нее из головы. И планы ее все рухнули. Она попробовала было подобрать обломки и снова сложить, но получилось уже по-другому, совсем иначе. Неприятное чувство. Уходит почва из-под ног.
Ей случалось читать в газетах, как какая-нибудь семья отправлялась в безобидную увеселительную поездку или в гости к знакомым, или просто полюбоваться красивыми местами, а оборачивалось все так, что они попадали в автокатастрофу: посреди дороги покореженные машины, водители — насмерть, пострадавших увозят, проезд перекрыт. И сейчас у Эди было чувство, будто она если не одна из пострадавших, то свидетельница такой неожиданной, непоправимой катастрофы, стоит среди обломков и знает только одно: надо, по мере сил, хоть чем-то помочь.
— Я сообщил маме, — вспоминаются ей слова Эдмунда, — она там одна. Звал ее приехать в Балнед к обеду и остаться у нас на весь день, но она отказалась. Говорит, что ей хочется побыть одной.
— Я к ней пойду.
— Спасибо. Если есть на свете человек, чье общество ей сейчас приятно, то это только ты.
И вот Эди сняла с плиты горшок с похлебкой, надела пальто, обулась в уличные туфли, сунула в свою вместительную сумку очки и вязание, заперла дом и отправилась в Пенниберн.
Вот и домик Вайолет. Эди вошла через заднюю дверь. Всюду прибрано, чисто. Миссис Эрд сегодня вымыла за собой посуду после завтрака, все поставила в буфет. Даже пол подмела.
— Миссис Эрд!
Эди поставила сумку на стол и прямо, как была, в пальто, прошла через прихожую и открыла дверь в комнату.
Вайолет была там. Неподвижно сидела в своем кресле, глядя в нерастопленный камин. Не вязала, не трудилась над вышивкой, не читала газету — просто сидела, и все. Утро, начавшееся так ослепительно, затуманилось, затянулось тучами, и в комнате, не согретой солнечными лучами, было холодно и неприютно.
— Миссис Эрд.
Вайолет очнулась, повернула голову на ее голос, и у Эди сжалось сердце: она впервые увидела ее старой, растерянной; даже дряхлой. Сначала лицо Ви не выразило ничего, она смотрела на Эди и словно бы не узнавала. Но вот, наконец, взгляд ее прояснился, и она проговорила с глубоким облегчением:
— Это ты, Эди.
Эди прикрыла за собой дверь.
— Да, это я.
— Как ты здесь очутилась?
— Ко мне заехал Эдмунд, рассказал насчет Пандоры. Надо же, ай-яй-яй. Сказал, что вы тут одна. И неплохо бы, если бы кто-нибудь с вами побыл…
— Только ты, Эди. А больше никто. Он хотел, чтобы я поехала с ним в Балнед. Очень трогательно с его стороны. Но мне как-то не захотелось, духу не хватило. Перед собственными детьми всегда чувствуешь себя обязанной бодриться, всех утешать, поддерживать. А у меня как-то нет больше сил утешать и поддерживать. Это — сегодня, завтра-то снова возьму себя в руки.
Эди оглядела комнату.
— Ну и холодище здесь.
— Да, наверно. Я как-то не заметила, — Вайолет посмотрела на камин. — Я сегодня поднялась чуть свет. Со всем управилась. Сама золу выгребла, заложила уголь и растопку. Но так и не собралась с силами затопить.
— Дело минутное.
Эди расстегнула пальто, сбросила его на спинку кресла и, грузно опустившись перед камином на свои пухлые колени, чиркнула спичкой. Вспыхнула бумага. Затрещали щепки, занялся уголь. Затрепетали, забегали язычки пламени.
Вайолет сказала:
— Я сижу, Эди, и мучаюсь от стыда. Нам следовало быть более проницательными. Как можно было не догадаться, что Пандора больна, больна смертельно? Ведь она была так худа. Кожа да кости. Как мы сами не поняли, что с ней что-то неладно? Я, например, была так поглощена нашими семейными делами, что Пандоре совсем не уделила внимания. Наверное, не будь я так сосредоточена на своем, почувствовала бы, что с ней не все в порядке. — Она вздохнула, пожала плечами. — Хотя она была точно такой же, как всегда. Красавица, кокетка, хохотушка. Чаровница.
— Да. Она всегда была неслух, каких мало.
Эди уложила сверху на горящие красные угли пару поленьев и, не без труда поднявшись с колен, уселась в кресло против Вайолет. На ней была выходная твидовая юбка и пуховая кофта с цветной оторочкой округ горлышка, доброе ее лицо рдело после подъема в гору. Обогретая полыхающим огнем и милым присутствием Эди, Вайолет уже не чувствовала себя такой безутешной.
— Нашел-то ее, люди сказывали, Вилли Снодди? — завязала разговор Эди.
— Да, бедняга Вилли. Теперь будет пьянствовать неделю, после такого переживания.
— Оно, конечно, рак — ужасная вещь. Но лишить себя жизни… — Эди покачала головой. — Не могу понять, как можно на такое решиться?
— Мы должны постараться понять, Эди, иначе мы никогда ее не простим.
— Но как же семья ее брата? И малютка Люсилла. Неужели она о них не подумала?
— О них она думала, я в этом не сомневаюсь, просто она вообще не умела особенно задумываться ни о ком, кроме самой себя. Она, такая прелестная, так нравившаяся мужчинам, всю жизнь развлекалась бессчетными романчиками. Чтобы понять ее поступок, мы должны вообразить, какое будущее ее ждало, с ее точки зрения. Больная, изуродованная операцией, продолжающая бороться с болезнью, лишившаяся волос, утратившая свою привлекательность…
