Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях
Ба, обалдел И. В ногах того умудренного индивида, что весело скалился в инвалидном кресле, уютно пристроился родимый Макинтошка — пропащая душа! — старинный компьютер ручной колымосковской работы, могущий и станцевать, изделие товарищества «Мокий Макинтош, вдова и сыновья». Макинтошка-бесстыдник заманчиво приоткрыл створки, доверчиво пошевеливал клавишами, преданно тянулся серебрениковыми проводками к очередным хозяевам. Пригрелся, приборчик. Перекинулся! Теперь, значит, он за них. Ух, смутьян, Лазарь ему судья и царь! Компьютеры вообще продажные, слабовольные. Непостоянство имя. Посулили ему память расширить — он и поддался, заскреб под мышкой. А чего там расширять — ширнись через валенок и охвати Вселенку! Повысь сознание, братец, как Директор в гимназии внушал после травы-варенушки.
Что ж, пора вступать в контакт, подумал устойчиво накренившийся И. Поговорить с Семью о том, о сем. При этом сугубо важно не промахнуться. Когда ты ссышь, то стараешься, чтобы струя беззвучно падала на покатые стенки укромного лотоса, а отнюдь не валилась с громким хамским журчанием посередь — так и тут. Апеллируя к низменному, нужно всячески лить суп на Колымоскву, в то же время осторожно наигрывая на возможно оставшихся сантиментах, с тайным вызовом нажимая на жалость. Это ты у аразов выучился, усмехнулся он.
— Здравствуйте на открытое множество лет, Знающие и Высокие! Мир вам, ареопаг! — начал И. звучно.
Раздалось молчание. Ни ответа, ни гу-гу. Один только седенький, сидящий на низкой скамеечке, приложил ладонь к хрящеватому уху — глухой, что ль, тугослышащий?
— А может быть, позволите мне присутствовать без… э-э… оболочки? — спросил И. смиренно. — Я не сбегу и в мыслях. Ибо возник здесь с тем, дабы…
— Да знаем мы все про вас, ведаем, — захохотал рыжий в инвалидном кресле. — Возник ты здеся, как тетя Песя!
— Юдаем, как с Колымосквы на рывок сдернул ночарой, копыто араза вдень в зад! — выругался курчавый ежак с татуировкой на лбу, усевшийся на корточки возле стены.
У этого Мудреца ермияжный лексикон старшины, отметил И., выдает извилину с головой.
— Знаем, знаем про ваш нелегкий отъезд, не трудитесь, — покивал лысый осанистый с раскладного стульца. — Медаль «За оборону Хлеборезки» кому попало не дают… Тут труд! Твердь морали…
— Нам многое про вас известно, — значительно сообщил пегий бобрик, накрепко слитый с табуреткой. — Фамилья-то как по буквам? Юрий, Дмитрий, Сергий, Ольга, Николай? Ага — Долгорукий, Донской, Радонежский, кн. Обнаженная, Чудотворец… Тэк-с. Ежели чего запамятовали, так мы и воспомним — с помощью понимающих. Моркву зарыл в сухой песок, загнеток не зазяб в уссолье, сенцо подстелено в сенцах?!
— Мидраши рассказывают, как Знайку бросила хозяйка — зазноба, москвалымская шикса, и он в слезах отправился к ребе, — забубнил розовый пушок в белом талесе, присевший на краешек (удобней раскачиваться) тяжелого стула с резной спинкой. — Вот вы пришли, и мы вам рады. Из какого колена будете? Неведомо? Не горюйте, это легко определить. Представьте себе детство. Камешек на нагрудничке первосвященника вашего какого цвета был?
— Вже знаемо за вас уси сипурайсы, шо филомат, языкоглот, кольаковод — вывчил тильки зай гезунд и талмудит тукки, — замахал ветряно руками смоляно однопрядно зачесанный, умостившийся на большом набитом бауле. — Сами случайно не женаты? А зачем? Гурнышт… У нас в местечке, слава богготу, целая табличка меделеева, а у одной, вы не станете верить, имеется настоящая горнишная и целый кучер, как живые…
— Так я же ясным языком говорю вам и повторяю — не знаю! — дребезжаще встрял глухой седой мох со своей скамьи.
Сей остальной из стаи славной! А они и не страшные почти, матчасть духа, подумал И. И разговор охотно ведут — в основном, благожелательный. Вже кое-шо, рак мат, ох, боггот, тьфу… Коверкотовый язык! Вус даст, из заточенья освободят.
— Да уж наслышаны о ваших деяниях досыта! — заржал рыжий. — Досупа! С капустной пустотой!
— Сарафанное радио — сары с фанями дуру в жабры гонят без продыху! Передача, слышь, кружкой на расстояние, — подтвердил курчавый.
— Услышалось — пришли просить милостыни спасти и обогреть. Благородно, этично. Превозмочь гордыню, подползти к ногам… Прекрасно представляем ваши трудности, — вздохнул лысый.
— Прослушкой установлено — якобы филоматематик, прибыл с пресловутой Кафедры, из приснопамятного клана Ратмирова, с целью — навредить, насторожить, настолячить, намудрить и убыть в целости, вот и вся задачка! — доложил лысый.
— Слушая мидраши, вы как будто мысленно подпрыгиваете и зависаете на этой высоте. Слепота рассеивается и уши — мезузы мозга — сворачиваются в свиток. И незаметно возникают вопросы… — пояснил бело-розовый.
— Що слыхав? Ничогу за Элиягу? А мы думоваем — из где взялся? Кто есть? Эко корим вас? И.? Да ну? Таки? И вы говорите, что едете себе сами из Колымосквы? И куда? Ну да? А зачем? Что вот я хочу сюда еще сказать, э, бросьте! — зачастил смоляной.
— Так я же сам слышал за версту, что там под лестницей хвосты за хлебом до неба, а вы мне перечите, — поморщился глухо-седой.
— Да, а касаемо пиракуба, прямо смехота — это мы вас на постой определили! Да съедем прямо на ты, без церемониев! Давай валяй стой веселей — дави фасон, держи египетскую марку!
— Ничо, ничо, постоишь, не облезешь. И глазом оттуда не сверкай, а то выдавлю. Стоять — не крытку топтать.
— Помните это место — «Блаженны пребывающие в Твоем доме…» Постойте, но оно же зеркально вам, притча о качающемся хрустальном домике… Пиршество при пирамидах… Символ внутренней свободы…
— Не зря ты впернут в куб и втиснут в пирамиду — проверочка! Всю шваль — в хрусталь! Мы вас продерем стоймя во всю ивановскую, как сидорову козу!
— Мидраши гласят, что в Храме не сидели. В оном либо стояли, аки кедр ливанский, либо простирались на полу. Пост, сие и значит — стоп, стоять.
— Вы хочете вылезти оттуда, как щукафиш из проруби на шкаф, я вылито вижу своими глазами на вашем лице. А зачем? Сами своей удачи на толкучем шуке не шукаете, елань безлапая! Майн адонайн элоэйн, там все члены так дюже стоят, включая одного, что поцелуйте себя в щечку!
— Так я же никого не перебиваю и говорю по очереди…
— А я всегда думал — вы в Ерусалиме, разве нет? — задумчиво спросил И.
Захохотали, сплюнули, улыбнулись, цыкнули, заголосили, завертелись, заотвечали:
— Да это и есть Ерусалим, еак ты наивный.
— Подземный. Номерной. П/я Ерусалим-52.
— Космополис — имя ему. И мы — космы.
— Кой пес вас этому надоумил, эйзэ муму навел тютю на тему Ерусалиму?
— Мидраши рекут, что некогда Ерусалим пал — сиречь ушел под земь…
— Ерусалим-то повеликатней Егупца, как ни взгляни. Вот и вы заглянули. А зачем? Сами не знаете.
— Так я же говорю — мы тут сидим, а вы там от нас бегаете. Стекляшкин вы этакий! Мы сроду сидим тут внизу под аэропортом «Френкелево» и вас который год встречаем, ждем-пождем, а вы бегаете туда-сюда, тару меняете — оборачиваетесь то Стражем, то Стольником. Крутитесь, как стрелка — от Юга доверху…
Замк круг, внял И. Глупый талдыч смоляного местечкаря «а зачем?» — на самделе глубок.
— Зачем я? — печально вопросил И.
— Это вы насчет тоски и полоски? Вас прислали в шутку. Это была неумная острота. Да, мы ж на ты… Не от мудрости спросил ты об этом. Твой макинтошка компьющий в разы разумней оказался — чем себя хоронить-оттаскивать, явно лучше сдаться да радоваться, мышковать про войны и древности… Сошлись поближе, подружились даже.
— Ты его на нас напустил — думал, мы совсем уж уже, размягчение жесткого диска, явло заело, помутнело и слегло?! А у нас еще немеряно сил, хоть живем на нулевом этаже… Ну, скорешились махом с Тошкой…
— И «Доклады» ваши мы прочитали пристально, сканировали от руки досконально. В них и сказано — зачем вы. Спасать от напасти!.. Мда, разгадали мы докладываемое, склонили головы и на папке вашей выгравировали: «Глубокоявленному Илье Борисовичу от душевнорасположенных к нему Семерых». Чуть ли ни каждый второй, даже чуть больше на полмудрекопа, даже решил «Новый Доклад» выдать в свет из своих уст, впечатлившись соками читанного, но будем скромны, рано пока, раны не зажили… Таким образом, все сложилось замечательно — макинтош мы ваш приручили, а «Доклады» изучили…
— И подшили для предъявленья. Я знаю, кто это писал. Это писал Ю.Д. А прибор компьютеръ, старого строя, выделен детально в особое производство. Сначала ящик из себя строил, письмами на фатеру забрасывал: «Вышлите сала, родина-баты», потом согрелся, остыл, стал давать показания.
— Мидраши учат, что в Талмуде ни в одном томе нет первой страницы, потому что человек всегда продолжает учение, а не начинает. Ты — извечный парх, ты усидчиво учишься и, следовательно, длишься, катишься. Но одновременно, другими полушариями, ты и — Учитель. Мы учли и творили чтенья, развивая волнисто свиток, заклиная линейно, заплывая до буя бытия, бия в занозистый гонг гнозиса, обросший ракушьем, мы кричали в глухую пересохшую пустоту колодца, очерчивали свечами замкнутую пустяшность зряшного, сгущая мглак, алча отпущенья азазеллья, мы ворожили тревожно, шепча воспаленно враскачку: «Лучитель! Гряди и вскопай!», призывая тебя явиться в пустынь из пространства Стены и преподать сокровы Учения. В Ученьи зрим мы многих благ причину! Чтобы вошел вдруг с журналом «Дер Юде» под мышкой и возгласил: «Поднимайтесь в Ерусалим!» И мы сразу въехали бы…
