Александра Маринина - Ад
— Как узнал? — сердито переспросил Змей. — Да элементарно. Я в том дне много раз был, пока мы сериал смотрели, я давно все знал. А тут наткнулся случайно — смотрю: что-то не так, как раньше. И сразу все понял. Зачем ты это сделал? Как ты мог?
— Ну а что я такого особенного сделал? — огрызнулся Камень. — Три часа ничего не решали. Зато Люба теперь знает, что Родислав ее все-таки любит, она умерла счастливой, а это дорогого стоит.
— Да ни черта это не стоит! — взорвался Змей. — Ты что, не понимаешь, что только хуже сделал?
— Почему хуже? — растерялся Камень. — Кому хуже?
— Да Любе, кому же еще! Она ушла бы спокойно, зная, что позаботилась о Родиславе, как смогла, и теперь, избавившись наконец от постылой больной жены, он вздохнет свободно и будет спокоен и доволен. Да, ей неприятно так думать, но зато она за мужа не волнуется. А теперь что? Теперь, когда она услышала от него, что он ее любит, она не может уйти с легким сердцем, потому что знает, что он будет страдать, а не облегчение испытывать. Вот чего ты добился своими дурацкими фокусами.
Камень удрученно молчал. Об этом он как-то не подумал. Наверное, он и в самом деле плохо разбирается в людях.
— Я не хотел, чтобы так вышло, — виновато произнес он. — Прости.
— Да при чем тут я-то? Чего ты у меня прощения просишь? Ты перед Любой провинился. Теперь уж ничего не поделаешь.
— Я могу переделать, — предложил Камень. — Сделаю, как было с самого начала. Хочешь?
— Да ну тебя, — Змей с досадой махнул хвостом. — Переделает он. И что получится? Твой любимый Родислав не успеет сказать Любе, что любит ее, и будет после ее смерти мучиться этим. Час от часу не легче.
— Тогда я не понимаю, чего ты хочешь, — обиделся Камень. — В моем варианте Любе плохо, в твоем — Родиславу. Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю, нет, я категорически настаиваю на том, что нельзя соваться в жизнь реальных людей и распоряжаться ими, как марионетками в кукольном театре. В их жизни, в реальности, есть свои собственные законы, по которым строится их судьба. Родислав много крови Любе попортил, и за это он должен быть наказан. Невозможность вернуть жену и сказать ей, что он ее любит, — это и есть его наказание, и он этим должен мучиться и от этого должен страдать. Это будет справедливо. Понял?
— Кажется, понял, — вздохнул Камень. — А Люба за что наказана такой страшной болезнью и ранним уходом? Она вроде никому кровь не портила.
— А себе? Ты ее саму-то скинул со счетов? Она растоптала свою бессмертную душу, она наплевала сама на себя, и вот результат.
— Ты чушь городишь, — рассердился Камень. — Не может такого быть, чтобы человек старался всю жизнь для других, забывая о себе, а его за это наказывали. Уж в этом-то точно нет никакой справедливости.
— Может быть, может быть, — задумчиво ответил Змей. — Кстати, ты помнишь, я как-то давно просил тебя напомнить мне о том, что я хотел с тобой обсудить один вопрос. У меня тогда времени не было, наш винтокрылый информатор был на подлете, и мы отложили обсуждение до лучших времен.
— Припоминаю, но смутно, — признался Камень. — А что ты хотел обсудить?
— А мне пришел в голову один парадокс. Чем больше на свете любви, тем меньше справедливости.
Камень задумался на короткое время, потом моргнул обоими веками, что было равнозначно кивку головой.
— Кажется, я тебя понял. Я вспомнил, мы тогда с тобой, кажется, обсуждали, насколько справедливо Люба относится к своему сыну-подонку, а ты мне объяснял, что материнское сердце лукаво и, поскольку в этом сердце живет любовь, оно никогда не будет объективно смотреть на предмет своей любви и не будет справедливо по отношению к нему. Правильно?
— Совершенно верно. Вот и получается, что там, где любовь, там нет места справедливости. По определению. Если люди хотят, чтобы все было справедливо, они должны быть готовы к тому, что у них не будет любви, вообще никаких чувств не будет, они превратятся в холодные механизмы. Зато справедливости будет навалом. А если люди стремятся построить мир, основанный на любви, то в нем изначально справедливости не будет. Людям придется выбирать: или одно, или другое. Согласен?
— Как философ — согласен, с точки зрения логики твои рассуждения безупречны.
— А в чем не согласен?
— Да я не знаю, — грустно ответил Камень. — Чем больше я смотрю сериалы про людей, тем больше убеждаюсь, что ты был прав и чистая философия имеет очень отдаленное отношение к реальной жизни. Я уже ничего не понимаю и ни о чем не берусь судить. Слушай, а ты на меня очень сердишься за Любу?
— Очень, — строго ответил Змей.
— И долго будешь сердиться?
— Долго. А что ты хотел?
— Я хотел спросить, как там дальше было. Ворон только про смерть Любы рассказал, разрыдался и улетел, я даже слова сказать не успел.
— Ну, спрашивай, — неохотно разрешил Змей.
— Леля приехала на похороны?
— Конечно. Она ужасно сердилась на отца за то, что ей никто не сказал о болезни Любы. Люба запретила дочери рассказывать. Она же понимала, что Леля приедет, и хотела, чтобы дочь запомнила ее здоровой и веселой, какой она была, когда приезжала в марте в Лондон. Люба не хотела, чтобы тонкая и чувствительная Лелечка видела мать ослабевшей и исхудавшей.
— А как Родислав?
— Плохо. Что тут еще скажешь? Он только перед смертью Любы спохватился и понял, как на самом деле к ней относится. Сначала испугался, что теряет ее, а потом опомнился, и до него дошло, что он на самом деле без нее жить не может. И никогда не мог, иначе давно бы уже ушел. Знаешь, у людей это часто бывает, я бы даже сказал — сплошь и рядом: только страх утраты открывает глаза на истинные чувства. К сожалению, иногда такие открытия делаются слишком поздно.
Об этом Камень уже знал от Ворона, но промолчал, чтобы еще больше не рассердить Змея. Он чувствовал себя ужасно виноватым за то, что натворил.
— А Аэлла с Кириллом как? Поженились? — робко спросил он.
— Представь себе, да, — усмехнулся Змей. — Тихо так, скромно, никаких пышных торжеств. Родислава позвали, Бегорского, Тамару, еще кое-кого, в общей сложности человек пятнадцать получилось. Живут себе и вполне довольны друг другом. Аэлла оперирует в своей клинике и деньги гребет лопатой, Кирилл снимается понемножку.
— А Родислав больше не женился?
— Вот тут ничего не могу тебе сказать. Я посмотрел только девятый год, через год после смерти Любы. Через год он еще был один. Но если вспомнить его сексуальную проблему, то крайне маловероятно, что он женится. У него даже любовницы быть не может. Так и прокукует один до самого конца, наверное.
