Збигнев Ненацки - Раз в год в Скиролавках
О человеке, который придумал качели
Бывают люди, которые проходят по жизни и миру так легко и незаметно, как луч солнца в пасмурный день внезапно пробегает по полям и лесам. кто-то его, может быть, заметит и запомнит, но ненадолго. Ведь он не оставил после себя никакого следа, не согрел ничьих рук, не развеселил ничьего сердца. Был — и словно его не было. Засветил — но словно бы и не засветил. Только чуть скользнул по чьему-то плечу, на короткую секунду оживил серость дня. Именно так многие люди проходят по жизни, а когда умирают, даже неизвестно, что — кроме даты рождения и смерти, кроме имени и фамилии — написать на могиле. Их могилы, впрочем, обычно бывают такими же никакими, как и жизнь, — их не замечают. А если кто-то случайно задержится возле них, прочитает имя и фамилию, узнает, сколько лет прожил, — невольно спросит себя: зачем жил? Что у кого прибавилось от его жизни? Что сделал хорошего или плохого? Единственным оправданием такой судьбы можно считать только факт, что этот кто-то попросту жил, ел и спал, занял место на кладбище.
А ведь иногда случается, что этот незаметный и неслышный человек, такой, что или есть он, или нет его, сделает что-то необычайное, удивит других, заставит задуматься.
У Петра Слодовика не было долгов, как у плотника Севрука, — и его, стало быть, не знал судебный исполнитель. Он не сдавал много молока и мяса, но немного сдавал — и его никогда не заносили в списки передовиков и отстающих. Он не состоял в пожарной команде, а его жена — в кружке сельских хозяек. Он был здоров — он, его жена и двое детей, — не помнил его и доктор. Он не задерживал выплату налогов — и немного о нем мог сказать солтыс Вонтрух. Он не пил водку и не бил свою жену, и поэтому его не вписал в свой реестр комендант Корейво. Он не получал писем и никому не писал — не видел его в глаза и начальник почты. Его дети еще не ходили в школу — не знала его и пани Халинка Турлей. Он не бывал в магазине, только его жена два раза в неделю тихонько вставала в очередь у прилавка, ни с кем ни о чем не разговаривала, покупала, платила и уходила — и ничего о Петре Слодовике не могла сказать завмаг Смугонева. А если ни Смугонева, ни судебный исполнитель, ни солтыс Вонтрух, ни доктор, ни начальник гмины и комендант отделения милиции, ни даже ксендз Мизерера и учительница ничего о Слодовике не знали, то это выглядело так, словно его и не было на свете. А ведь Петр Слодовик на свете был — и это совершенно точно. Ему было тридцать лет, и от родителей ему досталось хозяйство в пятнадцать гектаров, возле дороги на Трумейки, но немного поодаль от нее. Это было хорошее, ухоженное хозяйство. Петр Слодовик женился шесть лет тому назад, у него было двое маленьких детей, он пахал землю, доил коров, ездил на ярмарки, тому и другому говорил «добрый день». Ни от кого он никогда ничего не требовал, никому и в голову не пришло, чтобы и от Слодовика что-то потребовать, а все потому, что мало кто задумывался о том, что он существует на свете. Он редко показывался вне своего хозяйства, не приходил ни на одно собрание, не высказывался ни по одному делу — как же его запомнить? На основании чего? По какому случаю? Он жил, невидимый и неслышимый для села, тридцать лет. И даже был случай, что, когда солтыс Ионаш Вонтрух получал в гминиом управлении новенькие таблички с номерами домов, только на полдороге между Трумейками и Скиролавками он вспомнил, что одного номера не взял — для Петра Слодовика. И, бедный, должен был еще раз ехать на своем велосипеде в Трумейки. Поэтому у Петра Слодовика был последний номер, хоть на самом деле ему полагался первый, потому что его усадьба была первой со стороны Трумеек и последней со стороны Барт. из-за Слодовика и его незаметности нумерация домов в Скиролавках до сих пор остается не правильной, потому что должна начинаться от гминного управления, а не наоборот, — и это единственное, что можно с уверенностью сказать о Петре Слодовике.
Но однажды, когда, как это бывает в ноябре, вдруг снова стало тепло и совершенно сошел снег на дороге и на полях, Петр Слодовик вышел из своей халупы — незаметно и неслышно для всех. Он очистил от коры три столбика, два из них вкопал в землю на подворье, а третий прибил к двум остальным. На третий столбик он привязал качели из веревки и досочки, лично опробовал, не оторвутся ли качели под его тяжестью, а потом позвал своих детей, чтобы они качались по очереди, сначала старший, потом младший. День, другой, третий качались детишки Слодовика — неслышно и незаметно. Дети, однако, похожи на воробьев — осмотришься и не увидишь ни одного, но положи кусочек хлеба или рассыпь немного зернышек, и тут же они явятся неизвестно откуда. К усадьбе Слодовика сбежались дети со всей деревни и через забор завистливо смотрели, как маленькие Слодовики то возносятся кверху, то летят вниз, то снова взлетают вверх. Качели у Слодовика перестали быть невидимыми и неслышимыми.
Спустя несколько дней вышел к своему дому лесоруб Ярош с несколькими очищенными от коры столбиками, толстой веревкой и досочкой. Он построил для своих детей двойные качели — чтобы один ребенок не ждал другого, а чтобы они качались одновременно. Лесоруб Зентек наутро поставил тройные качели, но в отличие от Слодовиковых и Ярошовых качели посередине он подвесил повыше, с правой стороны — чуть ниже, а с левой — совсем низко, для самого маленького ребенка. Четверные качели, с еще большей изобретательностью, чем у Зентека, сделал Цегловский. И так в каждой усадьбе, где были маленькие дети, начали строить все более мудреные качели. А те, у кого детей не было или они уже выросли, с легкой завистью смотрели на соседей, тем более что время от времени взрослые сгоняли с качелей детей и сами усаживались на лавочках, мелькая то вверх, то вниз. Художник Порваш построил двойные качели для пани Халинки и ее сынка, плотник Севрук поставил возле дома писателя большие качели для пани Басеньки, с дубовыми, покрытыми искусной резьбой столбиками, и таким образом отработал аванс, который брал у писателя на строительство крыльца. Время было не особенно подходящим для таких забав — ноябрьские оттепели, непогода, дни короткие и пасмурные. И все же с утра до самых сумерек по всей деревне на белеющих свежим деревом качелях раскачивались дети и взрослые — в каком-то странном самозабвении они то возносились к небу, то падали вниз, чтобы снова взлететь, как птицы. Удивлялись этому проезжающие по шоссе водители, потому что, куда ни глянь, в каждом дворе качался или ребенок, или какая-нибудь молодая девушка, или даже вовсе старый человек. Опьяняло их это раскачивание, взлеты и падения как на огромной волне, это захватывающее ощущение земли, исчезающей из-под ног, и легкое головокружение, как после маленькой рюмочки крепкой водки. Радость вселялась в сердца людей, потому что из-за этого раскачивания им казалось, что они отрываются от земли, от мелких и неприятных дел и улетают к большим и возвышенным. С досочек они слезали, слегка покачиваясь, — опьяненные и улыбающиеся, они возвращались к своим обычным занятиям с чувством, что пережили что-то необычное, на минуту улетели куда-то очень высоко и далеко. И достаточно снова вернуться на качели, чтобы забыть о заботах, почувствовать себя свободным и крылатым.
Писатель Непомуцен Мария Любиньски задумывался над самозабвенностью людей в этой забаве и даже пошел к Петру Слодовику, чтобы выяснить правду.
— Вы заразили всю деревню, — заявил Любиньски. — Интересно, откуда у вас взялась идея сделать качели?
— Я не знал, что это заразно, — скромно объяснил Слодовик. — А идея возникла оттого, что мне нечего было делать. От лени, пане, родилась эта болезнь. Я сидел и думал, к чему бы руки приложить, и тогда вспомнил, что когда-то видел по телевизору качели, и такие же сделал. Откуда мне было знать, что это заразно?
Объяснение было простым, слишком простым для писателя, привыкшего к чтению «Семантических писем» Готтлоба Фреге, который каждое словечко поворачивал всеми сторонами. А поскольку Непомуцен Любиньски, как всякий умный человек, привык искать в книгах правду, то он целый день рылся в своей библиотеке, конспектировал научные труды и наконец под вечер сказал пани Басеньке:
— Неплохо бы тебе знать, моя дорогая, что не все на свете, что мы считаем хорошим и интересным, — это результат труда. Много изобретений и много открытий сделано от лени. А еще больше — от желания развлечься. Существует, Басенька, «хомо сапиенс» и «хомо фабер», но им сопутствует «хомо люденс». Я вычитал, что скорее всего большинство открытий родилось из желания развлечься или позабавить своих детей. Поэтому не стесняйся, Басенька, качаться на качелях, хоть ты и взрослая женщина, а не ребенок.
Удивительно, но спустя какое-то время качели стали строить и в Трумейках, а потом они дошли и до столицы. Многие рвутся в авторы этого изобретения, но в Скиролавках люди уверены, что первые качели сделал для своих детей Петр Слодовик — человек тихий и скромный, который до тех пор жил невидно и неслышно. А сделал он это потому, что ему было нечего делать.
