Сгинь! - Реньжина Настасья

– Не сметь трогать! Пусть лежит тут, чтобы моему гаденышу неповадно было всякую мразь домой таскать!

На третий день бабка увлеклась борщом и пропустила приход дворника. Дворник несмело потоптался возле трупика и, не услышав привычного крика, решил-таки убрать тельце щенка.

А что, если бы у Вали появился настоящий друг, человеческий, какой-нибудь рыжий мальчишка из соседнего подъезда, а бабка бы и его вот так же… из окна… ну…

Валя рос нелюдимым. Его все сторонились, но не из-за самого Вали, нет, он был обычный мальчишка, разве что неулыбчивый. Но мало ли в мире неулыбчивых детей. Сторонились из-за бабки: та вечно орала на внука и заодно на всякого, кто оказывался с ним рядом. Приятного мало.

Даже когда Валя стал гулять один, без бабки, ничего не изменилось – его обходили стороной. Валя в ответ начал избегать детских площадок, футбольных полей, хоккейных кортов, зоопарков, планетариев, парков развлечений, словом, любых мест скопления детей. Он ужасно сутулился, нарочно сгибался, пытаясь спрятаться от случайных взглядов, свернуться улиткой.

Жаль, у Вали и впрямь не было домика, в котором можно было укрыться в любой момент.

Если бы вы его спросили, какой суперсилой он хочет обладать, Валя без раздумий ответил бы: «Становиться невидимым».

Он выходил на улицу, стараясь остаться незаметным, сворачивал сразу за угол и спускался в подвал. Отчего тот вечно стоял открытым – вопрос к коммунальщикам. В подвале обитали бездомные кошки, но Валя их не гладил, боялся, как бы бабка не прознала и кошек за это не поубивала. Словно в бабку был впаян радар, с помощью которого она с легкостью определяла, с кем контактировал ее внук.

Здесь, в подвале, Валя устроил нечто вроде личной игровой: качели из отломанной доски и старого ведра – жаль, не с кем качаться, кривую и некрепкую скамейку из почти прогнивших палет, домик из картонных коробок. Каждый вечер его площадку разбирали дворники, наверняка ворчали при этом на таджикском, но каждое утро Валя возводил ее вновь.

Из жестяных банок и подручных материалов мастерил себе безмолвных друзей. Лепил им глаза из пластилина, из него же делал носы и рты. Волосами служили обрывки газет или драные тряпки. Палки – вместо рук и ног. У одного даже имелась широкополая шляпа из ржавой крышки от небольшого ковшика.

Друзья получались косые, кривые, неказистые, но за таких было не страшно – они ж не живые, им не сделать больно.

Прошли месяцы, прежде чем бабка отыскала Валину игровую. Ворвалась туда с неизменным криком:

– Так вот ты где, гаденыш! Сволочь такая! Бабушку изводит! Бегай, его ищи! Больше никаких гулянок, слышь ты? Черт!

Разозлившаяся бабка схватила железного Валиного друга, того самого, со шляпой, с громким звоном упавшей на пол, сжала его:

– Это что еще за мерзость?

Валя молчал. Потупил глаза и молчал. За столько лет он выучил, что спорить и объясняться с бабкой бесполезно.

– Смотри на меня! –  взревела бабка.

Мальчик поднял голову, и тут ему в лицо прилетел весь искореженный, с рваными острыми краями железный друг. Вернее, то, что от него осталось. По щеке потекло. Но Валя не заплакал. Нет! Мальчик провел рукой по лицу. Кровь. Друг распорол ему щеку. Бабка распорола ему щеку. Она верещала, словно Валя сам это сделал, специально, чтоб ее позлить. И назло не останавливала внуку кровь и не обрабатывала рану целый час после пореза.

Вот и вся история появления шрама. Грустная, но не трагическая. Такую не рассказывают направо и налево, чтоб похвалиться. Такую стараются позабыть, спрятать внутри, да поглубже.

Однажды Валя нашел черно-белую фотографию в старом серванте. Ее зажало между полками. Возможно, это фотографию и спасло. Валя аккуратно вытащил ее, высвободил – цела, только нижний уголок оторвался. Почти всю карточку занимал трактор, на ступеньке которого стоял веселый усатый парень. Кепка залихватски сдвинута на затылок, рубашка расстегнута на груди, небрежно закатаны рукава. Парень уставился прямо в камеру, отчего Вале показалось, что смотрит он на него.

Позади фотографии было написано: «Лене с любовью на долгую память». Слова почти стерлись, Валя разобрал их с трудом. Может, когда-то здесь и подпись была: кто это подарил себя Лене на долгую память? Леной звали маму Вали. Это он знал. А вот тракториста – нет.

– Это кто? –  спросил мальчик у бабки.

Та остервенело толкла пюре и явно не желала отрываться от столь важного занятия.

– Это кто? –  повторил Валя.

Бабка покосилась на фотографию, разглядела в ней что-то, плюнула прям в кастрюлю с пюре и, продолжая толочь картошку, сказала:

– Мразота это! Мразота и сволочь. Батька твой. Скотина безрогая. Пьянь подзаборная. Леночку мою, дочку мою, окрутил, сволочь такая, и споил. Она ведь знаешь какая умница у меня росла? Училась на отлично, в университет поступать собиралась. А эта мразота ее окрутил, к самогоночке пристрастил, и все, и пропала моя Леночка. Тоже такой же мразью стала, глаза б мои ее не видели.

Бабка задумалась, словно решая, стоит ли сейчас пустить слезу по умершей дочке или ни к чему, оставила в покое пюре – все равно вечно выходит с комочками, лихо повернулась к Вале, выхватила из его рук фотографию и со словами:

– Нечего этой мерзости в моем доме храниться, –  подожгла карточку зажигалкой и кинула в раковину.

Фотография в мокрой раковине тлела медленно, словно сопротивлялась, но в итоге от нее осталась лишь горстка пепла, и ту бабка смыла прокисшим куриным бульоном.

Валя зажмурил глаза, но не от страха: он восстанавливал в уме фотографию, все-все до мелочей – усы, кепка, взгляд, усы, кепка, трактор можно не запоминать, усы, усы. Только так он мог навсегда запомнить, как выглядел отец.

Мамины фотографии бабка тоже прятала. Но хотя бы не сжигала, поэтому раз в месяц, когда бабка уходила куда-нибудь надолго, Валя доставал старые альбомы и листал их, задерживаясь лишь на фотографиях с мамой. Вот она совсем маленькая, пухлощекая. Интересно, на кого больше похож Валя, на маму или на папу?

Валиных детских фотографий не сохранилось: бабка его не снимала, на школьные фотосессии не водила, презрительно фыркала:

– Оссспади, не могли никого получше Д`Артаньяна придумать? Пьеро? А кто ж тогда пудель? Училка ваша?

Вот мама с большущими бантами и букетом астр пошла в первый класс. Вот она на экскурсии в Бресте. На общей фотографии очень много школьников и целых три учителя, но Валя быстро отыскал свою маму – четвертая справа в среднем ряду. Прилежная девочка, тонкие косички. Вот на этом фото ей примерно столько, сколько сейчас Вале. Нет, они ничуть не похожи. Видимо, Валя все же пошел в отца. Может, поэтому бабка так не любит внука? К тому же в школе он учится так себе, твердый троечник, не то что мама. Ни на какие экскурсии не ездит, в походы не ходит, на концертах не поет. Словом, неудачник.

Валя доучился до одиннадцатого класса и остался незаметным для своих одноклассников. Может, оно и хорошо, что так, а то дразнили бы, задирали, били бы, в конце концов. Нет, про Валю ходили лишь две шутки: «Кто здесь?» и «Кто это?». Мальчика это вполне устраивало. Совсем не обидно.

В университет бабка Валю не отпустила. Да и сам он туда не особо рвался, так что у них это обоюдно вышло. Но и в местное ПТУ, где обучали лишь на трактористов, относить документы не позволила.

– По пути своего батьки-алкаша решил пойти? Не дам!

Валя бабку послушался. В итоге никуда не поступил. Проторчал бездельно дома целое лето, выслушал немало брани и к середине сентября свалил. Не важно куда, лишь бы от бабки подальше.

Валя без бабки зажил не то чтобы счастливо, да и не то чтобы свободно. Он вообще не понимал, как эту жизнь жить. Не научили. Не показали.

Знаковых событий – никаких. Важных встреч – не имеется.

Даже после побега из-под бабкиного гнета Валя оставался одиноким и столь же незаметным. И дни его однообразны: проснулся, поел, пошел куда-то и молчал, молчал, молчал.