Дом - Беккер Эмма
Я так и не поняла, когда именно Доротея перестала хорошо ко мне относиться. Подозреваю, что это произошло, когда не по своей воле я скинула на нее того толстого француза. Однако к тому моменту я уже знала немало вещей о ней и могла делать предположения о ее жизни вне нашего заведения. Каким-то образом мне стало известно, что она была медсестрой. Их должно быть примерно пятнадцать из пятидесяти-шестидесяти девушек в нашей команде. В их числе — Надин с ей добротой и улыбчивостью, которую я без труда представляю спасающей пациентов от отчаяния. Те лишились бы дара речи, узнав, как она дополняет свой заработок. Доротея, наверное, из числа раздражительных медсестер, хотя она не всегда такая. В некоторые дни она пребывает в замечательном расположении духа, даже со мной. Она смеется над историями других девушек, рассказывает свои, защищает Дом от критики новеньких, тех, что перешли сюда из мест, где зарабатывают гораздо больше. Вот почему я думаю, что причиной ее плохого настроения является не Дом или наша работа, а просто то, что у нее на душе и что часто заставляет проституток хмуриться: возраст, приход новеньких, да и терпеть пустые часы между клиентами становится труднее. Я чувствую, что бешенство Доротеи направлено не на нас, а на всю землю, на весь мир. Если бы я лучше говорила по-немецки и если бы имела больше прав заводить с ней подобные разговоры, мне бы хотелось сказать ей, пока она изгибается, чтобы размазать масло по своим бедрам, что множество девушек помоложе, из тех, что работают здесь, не так красивы, как она, что у некоторых из них никогда не было и никогда не будет такого идеального цвета кожи и такого плоского живота. Доротея выносила двух младенцев, но это не оставило на нем ни единой растяжки.
А вот и снова появляется Эсме с полотенцем, обернутым тюрбаном вокруг головы.
— Ты уже домой?
— Почему уже? Я тут с полудня.
— Вкусно пахнет тут у тебя! — восклицает Эсме и, даже не спросив разрешения, благодаря той близости между женщинами, запертыми вместе, которая не перестает восхищать меня, наклоняется над плечом Доротеи, чтобы понюхать ее с закрытыми глазами.
Я завидую их храбрости, которой не смогли наделить меня почти два года работы в борделе. В течение этих лет я была погружена в мир, где они нюхают друг друга в любом виде, а я продолжаю краснеть, когда какая-нибудь девушка целует меня в щеку. Меня не возбуждает то, как Эсме нюхает Доротею. Что волнует меня, так это уверенность в своей половой принадлежности, этот нормальный рефлекс, заключающийся в том, чтобы разглядывать друг друга. Может быть, все оттого, что они не проводят большую часть дня, мечтая друг о друге, как это делаю я. Хотя это даже не сексуальные фантазии: я рассматриваю их детально, как бабочек, и на свой лад наслаждаюсь этим.
— Завтра ты снова работаешь? — спрашивает Эсме.
— Нет, я устала, не моту. Мои планы на завтра — пойти на озеро и выпить, сидя под деревом, баночку или две пива.
— Значит, увидимся только во вторник, козочка моя?
«Козочка моя» — это я придумала. Наверняка Эсме сказала Mäuschen, «мышонок», что, в принципе, одно и то же. Однако иногда мне хотелось бы уметь писать на немецком, передавая нежность, что слышится во всех этих — chert и — lein, благодаря которым самые банальные слова становятся ласковыми.
— Во вторник я не приду. Муж возвращается в воскресенье.
— Как обстоят дела между вами?
— Сейчас отлично. Я забронировала номер в отеле. Дети будут у мамы…
Удивительно. Они равнодушны при мысли о том, что в Доме приходится спать с четырьмя, пятью, шестью мужчинами за день, но готовы хихикать при упоминании отеля и детей, отправленных к бабушкам и дедушкам. Уточнила ли я, что муж Доротеи не знает, что она работает в борделе? Он торговый агент или что-то в этом роде, и ему приходится много разъезжать. Наверняка он может легко представить себе, что жена изменяет ему, но, скорее всего, мысль, что она изменяет ему именно таким образом, даже не закрадывалась ему в голову. Если и есть что-то, о чем мало говорят, когда упоминают бордели, так это то, как справиться с количеством секса. И проблема не в самом количестве, а в наличии желания трахаться — простите, заниматься любовью, — когда ты провел рабочие часы с некоторым количеством людей, берущих в аренду твое тело.
— Он вот уже три дня как не может усидеть на месте, — улыбается Доротея. — Я получаю столько грязных сообщений, ты не можешь себе представить. Конечно, со всеми клиентами у меня особо нет времени отвечать на них. Он отправляет мне фото своего пениса. Разумеется, мне приятно, но, между нами, это напоминает мне работу. И так как я немного сдержанна, это выводит его из себя.
Она отклоняет свою длинную шею назад, чтобы собрать волосы в хвост, и я начинаю понимать этого мужчину. Через несколько минут она снова наденет на себя нормальную одежду, а мне все еще будет мерещиться голая и сверкающая от масла Доротея, величественная даже в велосипедном шлеме.
— В понедельник, я тогда вернулась с каникул, десять дней прошло, как я не трахалась ни с кем. Десять дней, ты представляешь? За годы работы здесь такого со мной еще не случалось. Когда прошли сорок восемь часов, я уже спрашивала себя, что происходит.
Доротея улыбнулась и мне, заметив, что я слушаю их. Я поддакнула.
— Сейчас моя проблема — понять, хочу ли я трахаться в конце недели.
Она застегивает блузку на молнию с вопрошающим видом. Она с ее опытом работы в борделе знает ответ. Сама сказала: после сорока восьми часов пива на озере она задумается о том, что же происходит. У нее будут странно болеть бедра и спина, это напомнит ей, что вот уже два дня, как она не. Возможно, это не напомнит ей ни о каком особенном желании, лишь выученные позы, что она принимает ежедневно в Доме ради мужчин, на которых ей плевать. Будем честны, скорее всего, никакого желания не всплывет. Скорее всего. Максимальной реакцией с ее стороны будет облегченный выдох от того, как хорошо не быть к этому принужденной, разве что когда это происходит с любимым мужчиной. И мысль, что она взяла номер в отеле, даст ей — человеку, который проводит огромное количество времени в комнатах, забронированных другими, — ощущение того, что это был ее собственный выбор. Есть у нее желание секса или нет. Когда муж приедет, естественно, ее профессиональный рефлекс как-то проявится в ее манере прогибать спину, тянуть ягодицы и наполовину прикрывать глаза, мурлыкать. Эти движения, доведенные до автоматизма, будут выглядеть как спешка, тогда как она уже будет думать о нежности, которая придет после, об ощущении выполненной работы, о возможности ничего не говорить, не смотреть на часы, пойти покурить на балконе. И ей покажется, что ей не хочется его, мужа, что она способна делать это, как что бы то ни было иное, просто по привычке, отрешенно, вплоть до того момента, пока он не овладеет ею. Тогда она поймет, что его член, ничем не отличающийся от тысячи других, не имеет с теми другими ничего общего. Потому что этот пенис наполняет ее по-особенному, и это ощущение отдается по всему ее телу. Это заставило бы ее влюбиться в этого мужчину, если бы она уже не была влюблена. И ее крики прозвучат как любимая музыка, которую в кои-то веки слушают по-настоящему, а не просто включили фоном. Как песню Pink Floyd, звучащую из качественной музыкальной системы, — что-то действительно мощное, от чего почти хочется плакать. Она спросит себя, чувствует ли он это, отдает ли себе отчет в ее искренности. Но как? Это просто кричит его жена. Просто его жена, которую он долго не видел. Ему нравятся эти первобытные, давно знакомые звуки, которые она издает, ее манера отдаваться ему — все это настолько привычно, как вернуться домой после месяцев скитаний. Все равно, сколько мы трахаемся с другими, все равно, по каким причинам, когда мы делаем это с тем, кто что-то значит для нас, — это как причалить в тихую гавань. И, может быть, Доротея смущенно скажет себе, раздвинув ноги и смотря на мужа сумасшедшим взглядом, что все те мужики и акробатические номера были лишь набором движений. Может быть, она на самом деле каждый раз думала о своем муже. Когда от всего навалившегося ее настроение портилось, когда ей казалось, что она больше не сможет посмотреть на очередного клиента, не расцарапав ему лицо, может быть, в эти моменты она представляла, как муж овладевает ею. Или, закрывая глаза, видела, как он наблюдает из угла комнаты, когда его там не было. Может, даже при том, что он ничего не знает о Доме, это и не измена, раз она постоянно думает о нем?
