Анна Матвеева - Небеса
В сердцевине храме текла другая жизнь: она не касалась меня и не мешала вылавливать из памяти серебристых рыбок детства. Впрочем, я тоже старалась не отягощать собою здешние ритуалы, поймав же внимательный и грозный взгляд священника, я чувствовала стыд за свое отрешенное бездействие. Я уходила прочь, шла по аллее, покуда мне не встречалось подходящее дерево: сосна или береза, не важно, лишь бы гладкая и на обхват моих рук. Я обнимала дерево, словно самого любимого человека, и стояла подолгу, слушая, как течет под корой тихая жизнь. Наверное, глазами прохожих мы с деревом гляделись смешно, но я смотрела не на прохожих, а в небеса.
Небеса, купола церкви и облака, прозрачные, как белая бумага на просвет… Эти минуты возвращали мне детскую тоску о Боге, укрытую в ежедневной суете, как та моя иконка — среди прожелтевших страниц.
По окончании университета мне достался вполне приличный диплом, хоть и отличался он цветом от Сашенькиного, самодовольно-багряного. Родители поздравили меня каждый по-своему: мама подарила золотые сережки с корундами (в таких щеголяли продавщицы из огуречных отделов), а папа… Папа сообщил, что развод, под черным знаменем которого мы прожили последние пять лет, наконец случился и теперь освобожденный от нашего семейства папа уезжает в город Краснокозельск. Там, в Краснокозельске, начнется новая папина жизнь — с чудесной женщиной по имени Лариса Семеновна. Папа не сомневался, что мы с сестрой полюбим эту самую Семеновну, будто родную мать. К счастью, мама не слышала этих слов, затеяв ожесточенную стирку в ванной. Сашенька закричала, как будто папа ее укусил, а я, убрав сережки и никому не нужный диплом в сумку, побрела к Кабановичам.
Дверь открыла Эмма Борисовна и тут же юркнула в сторону, прикрывая лицо ладонью. Освещение у них в прихожей было довольно щедрым, и я успела заметить, что на щеке старушки расцвел свежей розой синяк. Кабанович, скособочившись от усердия, рвал из пианино клавиши. Люди, не пытавшиеся сделать подобное, не смогут оценить бесспорной сложности мероприятия, но мой возлюбленный блестяще справлялся с задачей: груда искореженных, бледно-желтых, как чесночные дольки, клавишных зубов страшной кучей лежала у ног Кабановича. Эмма Борисовна интеллигентно уговаривала сына пощадить коллекционный «Мюльбах» из выдержанного дерева, уговаривала, пока не сорвалась рыданиями. Тогда Кабанович перевел взгляд на меня, стоящую бок о бок с матерью, и странно сощурился, словно готовясь к выстрелу. Всё случилось очень быстро, будто крупная птица резко рассекла крылом воздух и, кажется, ударила меня по лицу — ударила сильно, потому что дальше я уже ничего не помнила.
Глава 6. Партия
С утра расписанием обещалась сдвоенная лекция по античке, но Артем, минуту промучившись совестью, решил прогулять — слишком многое хотелось обдумать. Кроме того, он еще с детства расчудесно помнил как богов, так и героев, и за экзамен можно было не переживать.
День был едва ли не лучший во всем году, в Николаевске редко и ненадолго задерживалась такая погода — солнечный сентябрь, высокие пирамиды листьев на обочинах покорно дожидаются спички, и на ходу хочется расстегнуть пальто… Мимо старых «немецких» домов, заглядывая в непривычно вытянутые кверху окна и встретившись взглядом с хозяйкой одного из этих окон (коротко стриженная бабулька с лихо прикушенной папиросой держала за ноги обмякшую куриную тушку), мимо бетонной стены, испещренной разномастными надписями, мимо слипшихся в одну большую серую кучу гаражей и взметнувшейся кверху стайки воробушков — мелких, точно сухарики, Артем медленно поднимался к Сретенской церкви, пытаясь убедить себя в том, что он всего лишь гуляет — и точка.
На перекрестке Артем едва не столкнулся с Батыром — тот широко шагал на красный светофор, не слыша возмущенных водительских сигналов; впрочем, водителям следовало воздержаться от негодования — ведь рядом с нарушителем шла девушка Жанар, покинувшая целую Алма-Ату ради учения в Николаевске. Первые месяцы Жанар тоже проживала в общаге, но довольно быстро мигрировала в съемную квартиру. Батыр царапнул Артема фирменным хитрым взглядом и, не здороваясь, тут же отвел глаза, Жанар и вовсе глядела под ноги, не замечая ничего и никого вокруг. Артем был рад, что удалось так безболезненно разминуться с этим восточным романсом.
Он вошел в парк, присоседившийся к церкви, белая громада которой нависала над пожелтевшими кронами. Артем старался не смотреть в ту сторону, упрямо целился в самое сердце парка. Листья плавали маленькими лодками в пруду или спускались на землю медленными парашютами. Девушка с болезненно-бледным личиком стояла, накрепко прижавшись к березе, — Артем сначала хотел спросить, что случилось, но глаза у девушки были закрыты, и он сглотнул вопрос вместе с резко налетевшим порывом ветра. Поначалу прикидываясь тихоней, ветер с каждой минутой вел себя все нахальнее — в парке становилось так холодно и бесприютно, словно бы погода взяла на себя сложное решение. Быстро возвращаясь прежней дорожкой, Артем машинально взглянул на осиротевшую березу: дерево зябко тряслось всеми веточками, но девушки уже не было. Парк резко пустел — тоненькая струйка людей выливалась через главные ворота, и только Артем шагал в противоположном направлении, взбираясь наверх, к белым стенам.
О прежних временах Сретенки напоминала скульптурная парочка, составленная из горниста и грудастой пионерки, навеки застывшая в едином салюте. Здесь, вровень с осенним газоном, где досыхали последние петуньи, проходила граница двух миров — и Артем искал в себе силы, чтобы добраться до другого берега. Морщась от холодных ожогов ветра, он стоял у входа в храм, предчувствуя большие перемены и мучаясь желанием уйти прочь. Но и здесь все решилось без его участия: темные тучи, гулявшие вокруг да около, подтянулись к церковному дворику, и ледяной дождь упал как занавес. Артем взбежал по ступеням и уже в притворе столкнулся с отцом Георгием.
— Здравствуй, Артем! Очень рад тебя видеть.
Артем буркнул в ответ что-то уместное случаю, а сам потихоньку озирался по сторонам. Ойлинский храм был темным и душным, как подземелье, и не должен бы напоминать собой Сретенку. Здесь тихо шелестели свечи, сквозь окна сочился свет, и только пахло в обоих храмах одинаково — сладко и грустно. Артем задыхался, чувства тащили за собою здравый смысл будто на аркане…
— Ты петь умеешь? — деловито спросил отец Георгий.
— Петь? — изумился Артем. — Не знаю даже.
— В школьном хоре пел?
— Да вроде было дело. Но зачем…