Джеймс Болдуин - Комната Джованни
Мостовая была скользкой от полусгнивших листьев и пищевых отходов, которые нарочно кидали прямо под ноги. Попадалось на глаза множество писсуаров, прилепленных к стенам и углам домов. Всюду попадались маленькие жаровни, кафе, ресторанчики и прокуренные насквозь бистро, похожие на тесные забегаловки, где помещались только полки с бутылками да оцинкованная стойка. И повсюду мужчины – молодые, старые, среднего возраста, весьма эффектные, несмотря на режущую глаз пестроту их одежды и весьма потасканную внешность. А женщины – уродливые, не умеющие считать и взвешивать, скуповатые и нетерпеливые, но с лихвой покрывающие эти недостатки криками и воплями; впрочем, они не так уж уродливы. Я не представлял себе, что здесь можно жить, но Джованни, видно, узнавал знакомые места и очень радовался.
– Я знаю тут одно заведеньице, – бросил он шоферу, – très bon marché.[35]
И сразу же принялся объяснять, где оно. Оказалось, что шофер там частенько встречался со своими приятельницами.
– А где это заведение? – нетерпеливо спросил Жак. – Я думал, мы едем в…, – и он назвал другое место.
– Вы, конечно, шутите, – презрительно заметил Джованни, – это заведение очень дорогое и очень плохое, там бывают одни туристы. Мы же не туристы, – добавил он и, обратившись ко мне, сказал:
– Когда я только приехал в Париж, работал здесь в Les Halles, и довольно долго. Nom de Dieu, quel boulot.[36] Не приведи господь попасть туда еще раз.
Мы ехали по улицам, а он смотрел на них с грустью, которая казалась немного притворной.
– Скажи ему, кто тебя оттуда вытащил, – раздался голос Гийома.
– Ах, да, – сказал Джованни, – вот мой спаситель, мой patron.
Он с минуту помолчал, потом спросил Гийома:
– А вы не раскаиваетесь, что взяли меня? Я вас не огорчаю своей работой, вы мною довольны?
– Mais oui,[37] – ответил Гийом.
– Bien sûr,[38] – со вздохом протянул Джованни и, насвистывая, опять стал смотреть в окно.
Мы подъехали к удивительно чистому кафе. Такси остановилось.
– Ici,[39] – сказал шофер.
– Ici, – эхом отозвался Джованни.
Я потянулся за бумажником, но Джованни резко схватил меня за руку и подмигнул, давая понять, что платить полагается этим паршивым старикам. Он открыл дверь и выскочил на тротуар. Гийом и не собирался доставать свой бумажник, и Жак расплатился за всех.
– Ну и ну, – протянул Гийом, глядя на дверь кафе.
– Ручаюсь, что тут мы обязательно подцепим какую-нибудь заразу. Ты, может, отравить нас решил?
– Вы же не на улице станете есть, – сказал Джованни, – у вас больше шансов отравиться в каком-нибудь шикарном заведении, куда вы ходите, которое лишь с виду чистенькое и пристойное, mais, mon Dieu, les fesses,[40] – он ухмыльнулся. – Fais-moi confiance.[41] И с чего бы мне вас отравить? Лишусь работы, а я как раз недавно понял, что жить мне не надоело.
Джованни улыбался, а Жак и Гийом переглянулись, но понять их взгляды я все равно не смог бы, даже если бы и очень старался. И Жак, подталкивая нас вперед, как малолетних детей, заметил с ухмылкой:
– Чего попусту спорим? Не торчать же нам тут на холоде. Не поедим, так выпьем. От коньяка микробы дохнут.
И вдруг Гийом просиял – он прямо преобразился, будто под рубашкой у него был спрятан шприц с наркотиками, который в назначенный час автоматически впрыснул их ему в вену.
– Il у a des jeunes dedans,[42] – сказал он, и мы вошли в кафе.
Там, действительно, сидели молодые люди. За оцинкованной стойкой человек шесть потягивали белое и красное вино, рядом с ними сидели их приятели уже не первой свежести. У окна какой-то рябой мальчик с весьма потасканной девицей крутили пианолу. За столиками в глубине стояли несколько человек. Их обслуживал на редкость чистый с виду официант. В полумраке, на фоне грязных стен и посыпанного опилками пола, его пиджак казался ослепительно белоснежным. За столами в глубине виднелась кухня, и самодовольный толстяк-повар в высоком белом колпаке, с потухшей сигарой в зубах, переваливался с ноги на ногу, как тяжело нагруженный грузовик.
За стойкой восседала дама – одно из тех абсолютно неповторимых созданий, полных неукротимой энергии, которые встречаются только в Париже, причем встречаются на каждом шагу – в другом городе их появление показалось бы крайне неуместным, как появление русалки на вершине горы. В Париже они повсеместно сидят за стойкой, точно птицы в гнездах, и высиживают свои доходы, как птицы высиживают яйца. Они видят все, что случается в их владениях, и удивиться могут разве что во сне. Впрочем, они давно уже не видят снов. Они не бывают ни злыми, ни добрыми, хотя у них есть свои привычки и повадки. Эти дамы знают все о каждом, кто появляется в их владениях. Некоторые из них – седые, другие нет, одни полные, другие – сухопарые, одни уже бабушки, другие – закоренелые старые девы, но у всех у них одинаково безучастный, но все примечающий взгляд. Просто не верится, что когда-то они сосали материнскую грудь или смотрели на солнце. Они, должно быть, пришли в этот мир исключительно для того, чтобы утолить свою жадность к деньгам, поэтому глаза у них бегают по сторонам, и успокаиваются они только, увидев кассу, полную денег.
У этой дамы волосы были черные с сединой, а лицо выдавало уроженку Англии. Она, как, впрочем, и все посетители бара, узнала Джованни и, судя по ее бурной реакции, явно симпатизировала ему. Она прижала Джованни к своей необъятной и пышной груди и проговорила грудным голосом:
– Ah, mon pote! Tu es revenu.[43] Наконец-то, объявился. Salaud.[44] Ты, видно, разбогател, нашел себе богатых друзей, к нам и не заглядываешь! Canaille.[45]
Ее сияющие глазки стрельнули в «богатых друзей», окатив нас притворно-непринужденным чарующим дружелюбием. Ей не надо было утруждать себя разгадкой каждого мгновения жизни любого из нас, начиная с рождения и кончая сегодняшним днем.
Она уже поняла, кто из нас богат и насколько богат, и сразу же смекнула, что у меня кошелек пуст. Вероятно, поэтому в брошенном на меня взгляде я прочитал мимолетное, правда, искусно замаскированное недоумение, которое тут же сменилось уверенностью, что сейчас она доберется до истины.
– Так уж выходит, – подавшись вперед и приглаживая волосы, сказал Джованни, – о развлечениях некогда думать, работа у меня серьезная.
– Tiens, – насмешливо воскликнула она, – sans blague?[46]
– Уверяю вас, – продолжал Джованни, – хоть я совсем еще молодой, а все равно очень устаю…
