Арчибальд Кронин - Мальчик-менестрель
Между тем я внимательно рассматривал обитателей семинарии, большинство из которых не понравилось мне с первого же взгляда. Причем особую неприязнь вызвал у меня сидевший во главе центрального стола здоровенный уродливый туповатый детина, которого все звали Дафф. Что касается представителей духовенства, то только один, казалось, заметил мое присутствие. Это был похожий на большого ребенка человечек, румяный и седовласый, который непрерывно хмурился и морщился в мою сторону. Когда я поинтересовался у своего соседа, кто это такой, тот шепотом, поскольку за столом следовало соблюдать тишину, произнес: «Отец Петит, учитель музыки».
«Боже мой, — подумал я, — это последняя капля». А потому, когда все поднялись, возблагодарив Господа, и отец Петит вдруг принялся делать мне знаки, я быстро поднялся и, смешавшись с толпой, стал поспешно пробираться к своей келье. Я начал писать письмо в отведенный нам час отдыха, а закончил его уже вечером следующего дня, при свете свечи.
И поскольку я не могу подвергать сие послание опасности цензуры кровожадного Хэкетта, то собираюсь вручить его своему испанскому дружку, чтобы тот отправил его из деревни. Дорогой Алек, прости меня за этот пространный и вымученный опус. Я просто хотел, чтобы ты знал, как я устроился и что ожидает меня, если я, конечно, выживу, в ближайшие четыре года.
Передай мои наилучшие пожелания твоей дорогой матушке.
Нежно любящий тебя,
Десмонд.P. S. Отрубленная рука в кабинете Хэкетта, как оказалось, является реликвией. Она хранится в память об одном из выпускников семинарии, молодом священнике, изувеченном, а потом и убитом в Конго; его тело обнаружили бельгийские солдаты, которые и прислали сюда его руку. Так что ставлю Хэкетту «отлично» за то, что бережет и почитает святыню.
II
Какой вывод можно было сделать из этого действительно пространного, сумбурного, но такого характерного для Десмонда письма? Я дал почитать его маме, которая обожала Десмонда и интересовалась его успехами на ниве служения Господу. Но мама только головой покачала: «Бедный мальчик. Он никогда не сможет этого сделать».
Однако письма, которые затем начали приходить систематически, казалось, опровергали мамино пророчество. Безрадостные, жалобные, освещенные редкими искорками юмора или вспышками ярости против Хэкетта, они были столь однообразными и столь недостойными Десмонда, что я их никому не показывал. По сравнению с событиями, что ждали Десмонда впереди, то был самый унылый период его жизни. На ранних этапах его послушничества у Десмонда был один-единственный друг среди неотесанных парней — юноша с не менее тонкой душевной организацией, чем у него самого, которому здесь дали прозвище Полоумный. Именно с ним Десмонд проводил часы отдыха: они играли в теннис допотопными ракетками и изношенными мячами на поле, усеянном высохшими на жарком солнце коровьими лепешками. А иногда молча гуляли по старому аббатству, впитывая в себя красоту и спокойствие этой находящейся в небрежении части семинарии. В дождливые дни они прятались в библиотеке, где читали, конечно, не толстые тома «Книги мучеников», коими были заставлены все полки, но гораздо менее безгрешную литературу. Еще они сочиняли вдвоем достаточно грубые лимерики[28], посвященные Хэкетту. Стишки эти, написанные левой рукой, потом разбрасывались в туалетах и в других общественных местах.
За исключением отца Петита, остальные наставники из числа духовенства особенно не жаловали Десмонда, так как он частенько оскорблял их в лучших чувствах, демонстрируя, что знает гораздо больше того, чему они пытаются его научить. Но вот отец Петит, пожилой, розовощекий, довольно застенчивый человечек, который во время первой трапезы «морщился и хмурился» в сторону Десмонда, с самого начала расположился к юноше, поскольку его, как хормейстера, вынужденного блуждать в дебрях окружающего его музыкального невежества, крайне заинтересовал школьный отчет о музыкальных успехах юного дарования. Но даже он не решался предъявлять права на нечто большее. Он играл на церковном органе, обучал желающих игре на фортепьяно или на скрипке, набрал в хор нужное количество певчих, способных исполнять церковные гимны, литании и григорианские хоралы, но при этом старательно следил за тем, чтобы песнопения не переросли в заунывный вой. Как отец Петит попал в семинарию, можно было только гадать, поскольку он был не только не слишком разговорчив, но и болезненно застенчив. Любой заданный в лоб вопрос вгонял его в краску. Он, вне всякого сомнения, был с раннего детства очень музыкален и уже в подростковом возрасте играл в оркестрах центральных графств Англии, причем играл на флейте, что вполне соответствовало его характеру. Как и почему он внезапно решил учиться на священника — тайна, покрытая мраком. Отец Петит упорно молчал и о том, что заставило его перекочевать из одного прихода, куда он был назначен после рукоположения, в другой. Святой отец был не создан для успеха, даже в деле служения Господу, но его музыкальные знания всегда были при нем, и он счел Божьей благодатью то, что в конце концов оказался в семинарии Святого Симеона. Здесь он был любим всеми, и особенно отцом-настоятелем, который явно покровительствовал «маленькому собрату».
Вскоре после их первой встречи отец Петит все же ненавязчиво завлек Десмонда в музыкальную комнату — усиленное стропилами длинное помещение, расположенное над крытой галереей старого аббатства, подальше от бетонных строений и вообще от всех режущих глаз видов и режущих слух звуков.
— Присаживайся, Десмонд, и позволь мне с тобой побеседовать.
Когда они сели на потертый диван возле пианино, маленький священник, страшно волнуясь и тяжело дыша, что не ускользнуло от внимания Десмонда, заговорил:
— Мой дорогой Десмонд, в отчете из школы Святого Игнатия сказано, что, помимо прочих достоинств, ты обладаешь исключительными вокальными данными. Когда я прочел эти строки, то задрожал, не в силах побороть волнение от предвкушения чуда. Но тебе нечего бояться, — священник ласково положил руку на плечо Десмонда. — Никакие силы в мире не заставят меня бросить тебя на растерзание бесталанному сброду, что воет в церкви и способен исполнять исключительно церковные гимны и простейшие произведения Баха и Гайдна, которые я в них вдолбил. Нет, мой дорогой Десмонд. У меня есть мечта, которую я лелею уже очень давно, — произнес дрожащим голосом отец Петит. — Возможность, мечта, словом, проект, который я вынашиваю уже в течение многих потраченных впустую лет, — вздохнул он и после небольшой паузы сказал: — Но прежде чем продолжить, хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Не мог бы ты спеть для меня?
