Екатерина Великина - Книга для ПРОчтения
«Пилямо ужаш какой-то», — подумала я и пошла собираться на гульки.
Решено было, что поедем в Коломенское (так как это ближе всего) и с собою будут взяты:
а) младенец Ф. (для выгула);
б) коляска-трость (для фокусов «качу на ручки бистла»);
в) бабушка Г. (в качестве ложки дегтя или того самого Г — кому как нравится).
Первое Г. началось прямо у входа в метро «Севастопольская». Малыш Ф. вдруг отчего-то вспомнил, что он малыш Ф., и начал с визгом кататься на ступенях.
Бабушка Г. тоже вспомнила, что она Бабушка Г., и тут же спросила у меня: «Может, у него что-то болит?»
Что мне оставалось делать? Ну да, вспомнить о том, что я Катечкина, и что у меня стальные нервы, и что рявкать предполагается в конце банкета или уж хотя бы посередине, и поэтому я промолчала.
— Что у тебя болит, заинька? — спросила бабушка, наклонившись к Ф.
— Ови машину, ура! — взвизгнул ребенок.
— Заинька, нам всего три остановочки, — елейно произнесла бабушка и выпятила три пальца.
— Двеее! — горько взвыла заинька.
— Три!
— Двеееее!
— Три!
— Двеееееееееее!
— А вон там — милиционер, — непедагогично сказала я.
Почуяв близость правоохранительных органов, Ф. вскочил и поскакал в переход. Бабушка Г. рванула за ним с визгом «Тебя зашибет этими стеклянными дверьми» и весьма отчетливым «Только-и-можешь-что-напугать-зараза», скороговоркой брошенным мне в ухо.
Всю дорогу до «Коломенской» мы молчали. Уже перед самым выходом бабушка решила навести некую светскость и, высморкавшись в платочек, изрекла:
— А «ура» — это он типа теперь так радуется, да?
— Нет, «ура» — это, знаешь ли, «ура», — ответила ей безжалостная я.
Второе Г. случилось на выходе из метро «Коломенская», и это было такое хитрое Г., что я поначалу даже подумала, будто все прекрасно.
— Качу ехать на калясе, — заголосил Ф. — Качу, качу, качу!
Аргумент «все нормальные дети идут пешком», так прекрасно работавший со мной (я до сих пор ежусь при словосочетании «все нормальные люди»), на Фасолика не подействовал. Моему сыну плевать на всех нормальных детей. Предполагаю, что те же самые чувства он испытывает к ненормальным детям и к детям вообще. Поэтому мы немножко поторговались, после чего разложили коляску, усадили в нее младенца и поехали. И вот знаете, такая благодать на меня снизошла — не сказать словами. Молчит. Молчииииит. Молчииииииииииииииии-ииииииит. И главное, люди все вокруг такие добрые и веселые, мы едем, а они улыбаются и расступаются — дорогу дают, значит. Вот, думаю, какая тебе, Катища, клевая идея в голову пришла — коляску с собой взять. Радостная, я поскакала вперед, с тем чтобы вознаградить младенца флагом Российской Федерации. Подбегаю к лотку, деньги вытаскиваю и одновременно выглядываю своих, чтобы мимо меня не проехали. Вдруг смотрю, в народе какое-то оживление, потом плешь образовывается, и выплывает моя мама с Фасолием. И я смотрю на них и уже готовлюсь рукой помахать, как вдруг меня лоточница обрывает.
— Да что вы на них, девушка, так уставились, это же неприлично! У родителей и без вас горе, — начинает отчитывать меня она.
— Какккое еще горе? — начинаю заикаться я.
— Не знаю. Может, аутист, или ДЦП какое-нибудь, или вообще ноги не ходят.
Я еще раз смотрю на свою маму и начинаю понимать, что лоточница права: в Фасолике 105 сантиметров росту, килограммов 18 дури и объяснить появление всего этого великолепия на крошечной детской коляске можно и правда только с помощью диагноза.
— Вот народят в таком позднем возрасте, а потом маются, — продолжает лоточница. — Бедный малыш, и глазки-то какие грустные…
— Ничё. Щас развеселится, — проскрежетала зубами я. — Честное слово, сей секунд исцелю!
С этими самыми словами я подбежала к инвалиду, сопровождаемому развратной позднородящей бабушкой, и начала выбивать его из транспортировочного кресла.
— А ну давай ногами! — орала на него я. — Давай-давай, поднимайся немедленно!
— Ура, ура, ура! — тоненько взвизгивал инвалид и еще крепче хватался за коляску.
— Не смей трогать ребенка! — верещала развратная бабушка и размахивала руками, норовя попасть мне по носу.
Поняв, что мои действия бессмысленны, я вернулась к лотку.
— Ну, сегодня не получилось, — вздохнула я, забирая флажок у продавщицы. — Я обычно по четвергам исцеляю, а не по средам.
Рука лоточницы была твердая и ледяная, как основание флагштока у здания городской администрации. Мы отправились дальше, а она так и стояла с этой своей пригоршней, похоже, даже не почувствовав, что штандарт перекочевал в мои лапы. Мне почему-то показалось, что еще пара минут, и на нее начнут испражняться голуби.
Пока мы уезжали с площади, я объясняла бабушке ситуацию в надежде на то, что она проникнется позором, после чего общими усилиями мы таки изгоним Фасолия из клятой «прогулки». Но наша бабушка ничем не прониклась, а вовсе даже наоборот.
— Давай мы вернемся, и я плюну в лицо этой женщине, — предложила мне она. — Понаберут в торговлю всякого дерьма… Нет, ты вот подумай, разве нормальный человек будет торговать флагами?
— Не знаю, — честно ответила ей я. — Ну вот если жизнь, например, заставит, то, может быть, и будет.
Бабушка оскорбленно промолчала, из чего я сделала вывод, что торговля знаменами — вовсе не наш семейный бизнес и в этом секторе нам долго не продержаться.
Тем временем асфальт под нашими ногами закончился, и началась брусчатка. Брусчатка Фасолику не понравилась, и он начал хныкать и проситься в «мадонис». Никаких «мадонисов» рядом не было. Рядом вообще ничего не было, кроме церкви. Заходить в церковь мы не очень-то хотели (одежда неподходящая), но объяснить ребенку разницу между домом Божьим и харчевней можно исключительно на практике. В храме Фасолик насупился, как-то весь подобрался и даже некоторым образом посмирнел.
— Вот видишь, все понимает! — торжествующе посмотрела на меня бабушка Г. и склонилась к Ф.: — Тимосинька, тебе ведь тут нравится, да?
— Да, нравится, — пролепетал Тимосинька. — А плясать когда начнут?
— К-к-кто? — закашлялась бабушка.
— Все воклуг, — скромно ответил Фасолик.
Не дожидаясь реакции бабушки, я подхватила ребенка на руки и пошла на улицу.
Мы еще немножко покатались туда-сюда, съехали к реке, поднялись обратно, триста пятьдесят тысяч раз поругались из-за того, кому везти коляску, и к главной площади приехали злые и взмыленные. Почувствовав такую благостную для реприз обстановку, малыш Ф. вновь вспомнил, что он малыш Ф., и начал заливаться слезами, требуя поехать «игать к ибятам», ну или, на худой конец, отвезти его в «мадонис пирям».
